Вместо рецензии
Валентин ТОЛСТЫХ
«Почему я не модернист?» – заглавие сборника, созданного Виктором Арслановым вместе с издательством «Искусство – ХХI век». Так называлась статья Михаила Александровича Лифшица, опубликованная сначала в пражском журнале «Estetika» (№ 4, 1964), а затем в «Литературной газете» (8 октября 1966 г.). Фактически этот сборник является продолжением книг «Что такое классика?» и «Либерализм и демократия», изданных той же фирмой в 2004–2007 годах. Их появление мне представляется общественным событием, достойным внимания и обсуждения, в наши дни не менее актуальными, чем прежде. Уже потому, что радикально изменились обстоятельства: нет советской («тоталитарной») системы, заклеймён и отринут ненавистный марксизм, на погост отправлен социалистический реализм вместе с присущей ему эстетикой и моралью. Но ещё живы и действуют многие свидетели событий недавнего прошлого, в том числе и те, у кого не отшибло память. Как, например, у автора этих строк, который помнит тему своей кандидатской диссертации – «Проблема типического в эстетике реализма» (1957) и докторской – «Искусство и мораль. О социальной сущности и функции искусства» (1972), а также жаркие дискуссии советских времён вокруг эстетических и художественных проблем. Те, кто с материалами книги познакомится впервые, узнают много нового и интересного из прошлого и лучше поймут происходящее в современной культуре и искусстве.
Михаила Лифшица считают одним из самых загадочных мыслителей советской эпохи, как выразилась недавно одна либеральная газета. Что отчасти справедливо, но сейчас, по мере поступления новых, ранее неизвестных материалов, эта загадочность становится прозрачнее и легко разгадывается. Наше прошлое, былое, оказывается не таким уж простым и однозначным, как пытаются нам внушить задним числом осмелевшие и вдруг прозревшие антисоветчики. В советскую эпоху Лифшица не очень жаловали вниманием и признанием – и в официальных кругах, и среди интеллектуалов. Статья «Почему я не модернист?» тоже многим не нравилась – ни главному редактору «Литературной газеты» А. Чаковскому, ни близким к газете авторам, и тем не менее была опубликована. Видимо, не только за достоинства литературного языка и стиля, почему-то – непонятно чем? – завораживающими и привлекающими читателей. Тогда мне казалось – точностью и правдой (истинностью) сказанного в ней о кризисе современного искусства.
Не так давно «Литературная газета» (№ 19–20) поместила компетентное высказывание и суждение о состоянии и ситуации в отечественном изобразительном творчестве академика Российской академии художеств, профессора Татьяны Назаренко. Вспомнив недавнюю выставку достижений – Салон в ЦДХ, она отметила жалкое состояние и, главное, бессмысленность всего на ней происходящего. Как предвидел Михаил Лифшиц полвека назад, произошла и всё усиливается подмена сакрального творчества художника разного рода «варевом», «мусором», описанным философом ещё в статье «Феноменология консервной банки» (1966). Тускнеет и гаснет традиция изобразительности, способность рисования заменяется «новыми технологиями», и общение с изобразительным искусством превращается в шоу, подобное тому, что уже давно происходит на эстраде.
Тенденция «омещанивания» искусства возникла задолго до Лифшица и критикуемого им модернизма, её заметили ещё наиболее дальновидные западные и русские просветители ХIХ века. В частности, Александр Герцен, на дух не принимавший искусство, низведённое «на роль внешнего украшения, обоев, мебели, на роль шарманки: мешает – шарманщика прогонят, захотят послушать – дадут грош, и квит». Ведь для мещанина красота природы и искусства не более чем дополнение к благосостоянию: в живописи он видит расцвеченную фотографию, в романе и драме – отвлечение от жизненных проблем и средство пощекотать нервы. Ему не по душе «тенденциозное» искусство, которое заставляет задуматься над смыслом бытия, размышлять о всеобщем и личном, научая без подсказок принимать решения, брать на себя часть солидарной ответственности. Искусство, угождающее вкусам мелкобуржуазной публики, довольного собой обывателя, сегодня называют «актуальным» или «гламурным», но суть-то его остаётся прежней, угаданной и заданной именно модернизмом. То есть определённой философией и психологией, определяющими и формирующими отношения искусства с реальной действительностью, а в сугубо познавательном плане – с правдой и истиной. И тут нам не обойтись без темы – Лифшиц и марксизм.
Оппоненты философа, даже симпатизирующие ему люди, именуют и характеризуют его как «последнего марксиста» (Н. Дмитриева, Б. Сарнов), «ископаемого марксиста» (А. Солженицын), в том числе и мы, участники дискуссии в клубе «Свободное слово» в связи со 100-летием философа (май 2005 г.), назвав его «последним солдатом марксизма». Что вполне справедливо, хотя следует учитывать и разное отношение каждого из них к самому марксизму. Блестящий полемист, мастер жёстких определений и оценок, Лифшиц никогда не подменял критику руганью и просил не путать его с теми, кто обзывает модернизм (затем и постмодернизм) «эстетической шизофренией», порождением «маразма» и т.п. Особо отметим следующее важное обстоятельство: критикуя модернизм как направление, философ отдавал должное таланту и мастерству многих модернистов.
Модернизм для Лифшица отнюдь не заблуждение или психопатическое заболевание. Это – явление духа, сознание и создание века, некий способ и стиль взаимоотношений искусства с действительностью, в глазах и понимании мыслителя связанный с культом силы, радостью разрушения, любовью к жестокости, жаждой бездумной жизни и слепого повиновения. Модернизм в отличие от реализма подменяет образ действительности гипнотизирующей художественной волей творца, демонстрирующего свою способность повернуть сознание людей в любую сторону и заставить зрителя проглотить всё что угодно. Его эстетика определяется не связью с реальным миром, а силой внушения и воздействия, которую приобретает искусство в массовом обществе и массовой культуре (сила «массового психического заражения»). Так что все смертные грехи ХХ века, по Лифшицу, нашли адекватное отражение и выражение в эстетике и поэтике модернизма. Вот почему, полемически заостряя ситуацию и проблему, он скажет: «Перед лицом такой программы я голосую за самый посредственный, самый эпигонский академизм, ибо это – меньшее зло».
Последние использовали в полемике чисто демагогический приём, обвиняя неистового марксиста в покушении на природу искусства, которого он якобы просто не чувствует и не понимает. Атака шла под знаком и лозунгом «Осторожно – искусство!». Лифшиц ответил контртезисом «Осторожно – человечество!», выпустив книгу «Кризис безобразия» (1968), а итог своих разногласий по проблеме модернизма подвёл затем статьёй «Либерализм и демократия», поставив в разговоре о модернизме все точки над i. Наличие и высоту своего эстетического чувства и вкуса Лифшиц подтвердил и продемонстрировал своим блестящим анализом сущности религиозного искусства (иконописи) Древней Руси, пушкинских текстов и полотен Веласкеса, оригинальной философской трактовкой феномена знаменитой «Улыбки Джоконды» в статье (всё это читатель найдёт в сборнике). Чувство уважения к специфике искусства было выражено признанием приоритета внутренней творческой необходимости художника отображать жизнь во всей её – реальной, ненадуманной – поэзии, прозе и пошлости («как она есть»).
По Лифшицу, искусство «не учит и не судит», оно просто по-своему воздействует на душу, очищает её от скверны лжи и аморальности. Под художественностью он понимает не самодовлеющий набор средств и приёмов изображения, а процесс и результат творческого претворения, преображения действительности, нашедшую в произведении искусства свою неповторимую, оригинальную форму. Вспоминаю, как, послушав в течение часа песни и баллады «хрипуна» Высоцкого (у меня дома, на магнитофоне), не скрывая волнения, Михаил Александрович сказал фразу-мысль, которую я запомнил: «Это очень объективно и потому высокохудожественно». Как ни странно, чем меньше художник виден, выступает и заявляет о себе – смотрите, что я умею, какой я талантливый, как я рисую, пою или танцую, ну просто «гений», – тем мощнее, проникновеннее и убедительнее воздействует его произведение на зрителя, читателя, слушателя. Философа-марксиста больше всего огорчало то, что современное искусство не способно даже (!) послужить приложением к общей культуре или педагогическим средством для распространения полезных идей и подъёма сознания народной массы. Кто эту сию констатацию сегодня станет оспаривать?
Михаил Александрович Лифшиц был не только человеком мысли – творческой, беспокойной и дерзновенной, но и человеком идейным в самом прямом и глубоком смысле этого слова. Его исключали из партии (потом, правда, восстанавливали), изымали на годы из активной общественной деятельности, кстати, до и после борьбы с «безродным космополитизмом», мешали выходу либо с неохотой, со скрипом «пропускали» в печать его сочинения и памфлеты. Он и сейчас не в почёте и не в фаворе. И всё потому, что был марксистом, но не записным, не казённо-цитатным, каким полагалось быть «при власти», а настоящим, верным духу и мысли самого Маркса. Удивительно, но это факт: таким воспринял его некий читатель Виктор Трофимович (без фамилии) в письме из Мерефы, присланном Лифшицу накануне его 70-летия (оно приведено в сборнике). Такое признание при жизни дорогого стоит. По прожитой жизни я заметил, что людей действительно идейных, как и людей высокой морали, то есть преданных своим принципам и убеждениям, живущих в согласии с ними и прилюдно, и наедине с собою, таких людей не так уж много, как нам кажется в обычной жизни.
В одном из писем к бывшему ученику, замеченному в склонности принимать позу «благородного честного сознания» и при этом разрешать себе, когда выгодно и хочется поддаться соблазну низости и подлости, он расскажет старый анекдот: «Еврей-выкрест лежал на пляже. Кто-то подошёл к нему и сказал: «Одно из двух – или снимите крест, или наденьте трусики». Это к тому, что в выборе и принятии решений не следует ловчить, а быть как минимум честным и искренним. Чего, судя по многолетним наблюдениям и фактам, нынешней интеллектуальной элите явно не хватает. Напротив, она охотно и без видимого стеснения на какой-то миг запросто забывает об абсолютах «десяти заповедей» и категорическом императиве Канта. И вполне сознательно делает то, что изначально предосудительно и не следовало бы делать: скажем, вместо того чтобы проститься с прошлым достойно и честно, предпочитает его почём зря охаивать и проклинать.
И потому интересно узнать, как бы повёл себя Лифшиц, доживи он до перестройки и последующих катастрофических событий. Я задался этим вопросом, открывая клубную дискуссию в связи с его юбилеем. Напомнив сказанные им слова буквально накануне смерти: «Я вошёл в сознательную жизнь под знаком великого переворота Октябрьской эпохи», суть которого он недвусмысленно раскрыл в своей статье «Нравственное значение Октябрьской революции», опубликованной, по иронии судьбы, весной 1985 года в журнале «Коммунист». Что бы сказал Лифшиц, узнав о распаде СССР, главного завоевания и детища этой революции, – думаю, он наверняка бы назвал истинные, а не удобные и выгодные кому-то мотивы и причины. Ведь он совершенно искренне в личном письме своему ученику писал: «Если наши коммунистические идеи, после многих испытаний, восторжествуют, мне ничего не надо». И как бы он отреагировал на двадцатилетний опыт «победоносного строительства капитализма» в постсоветской России, чего сегодня всерьёз и основательно не попытался сделать ни один здравствующий интеллектуал. Не очень представляю себе, как бы жилось и работалось в этой новой ситуации самому Лифшицу – с его характером, темпераментом и манерой называть вещи своими именами?!
Быть идейным человеком – не казаться, не слыть, а именно быть – это невероятно, чрезвычайно трудно и хлопотно. Как говорят в одном южном городе, себе дороже. Михаил Александрович это знал и понимал, кому-то даже прощал бытовое малодушие, но, извините, открыто и гласно всю жизнь терпеть не мог приспособленцев и лицемеров всех времён и мастей. Не любил он, казалось бы, всего лишь шалости вольного обращения с марксизмом из молодых и ранних («младомарксистов»), кожей чувствуя их неизбежное будущее превращение в «антимарксистов». Довольствовался сам статусом «обычной академической порядочности» (его собственное определение) и никогда не завидовал тем, кто ради карьеры жертвовал своим моральным потенциалом и дарованным свыше талантом. Лучше скромная академическая карьера, чем самое благоразумное политиканство – вот что он в качестве упрёка адресовал всем любителям потереться и покрасоваться около власти. Предрекая, что им ничего не светит, «кроме – может быть – дачи, машины и преждевременной старости (последнее уже не «может быть», а совершенно точно)». Какой власти подобная идейность, взыскательность и моральная незапятнанность понравятся?
Власти и её прислужникам претило, что Лифшицу не нравились фильмы «сталинистской лжи» – «Октябрь» и «Иван Грозный», любование псевдонародностью, выпестованной социальной демагогией («чёрная реакция на красной подкладке»), что спекулирует и питается недостатком сознательности больших масс людей. Но, несмотря ни на что, благоволил именно массам за их пристрастие к обыкновенному как высшему чуду – «от куриного яйца до вечернего заката». В этой борьбе на два фронта, отмечает В. Арсланов, и родился так называемый обыкновенный марксизм Михаила Лифшица.
Составитель хорошо сделал, что в приложениях привёл два важных свидетельства: первое – искусствоведа Н.А. Барской о том, как честно и мужественно повёл себя Лифшиц в 1938 году, спасая сотрудницу Третьяковки В.И. Антонову во время её ареста от обвинения в подготовке теракта против самого Сталина; второе – рассказ-воспоминание искусствоведа Татьяны Коваленской о деятельности М.А. Лифшица в качестве замдиректора по научной части знаменитой Третьяковской галереи, где в 30-е годы процветала вульгарная социология в оценке идейно-художественной значимости и вклада в мировую культуру многих выдающихся русских художников (В. Сурикову приписывали «интересы кулачества», а И. Левитану – «пессимизм и упадочничество, не созвучные пролетариату»).
Его марксизм не принимали и не прощали люди совсем иного склада и закваски, как правило, те, кто был в чести и при власти, – Митин, Молодцов, Иовчук, Дымшиц, Храпченко, Рюриков и многие другие. И сейчас найдутся те и такие, кого Лифшиц с его «обыкновенным марксизмом» лишь раздражает своей настойчивой принципиальностью и поведенческой стойкостью, чем может похвастаться далеко не каждый интеллектуал и интеллигент. Говорят, мы переживаем кризис сознательной и ответственной субъектности и субъективности. Что ж, тогда вспомнить и напомнить примеры жизни и деятельности, подобные автору статей «Почему я не модернист?» и «Либерализм и демократия», будет самое время.