Шорт-лист «Большой книги»
Евгений Гришковец.
Театр отчаяния. Отчаянный театр.
М.: КоЛибри,
Азбука-Аттикус, 2018. –
912 с. –
20 000 экз.
Первое произведение Евгения Гришковца, вошедшее в шорт-лист «Большой книги», на поверку оказывается книгой действительно большой – 900 страниц формата, превышающего средний. При этом роман читается удивительно легко и совершенно не требует длительного «погружения» в текст – черта, роднящая Гришковца литературного и Гришковца театрального. И пусть в данном случае посредником между лирическим героем и его адресатом выступает не стоящий на сцене артист, а внушительная стопка бумажных листов, ощущение разговора по душам с живым человеком остаётся. Так же, как и соблазн слить воедино реального Гришковца и его словно бы предельно откровенного героя – ещё одно сходство книги с моноспектаклем, но, как и в случае с последним, подобное восприятие текста обманчиво. Автор определяет жанр как «мемуарный роман». Перед нами действительно мемуары – события, имевшие реальную подоплёку, но подвергнутые тщательной литературной обработке и пережившие второе рождение в пространстве книги – мире, невозможном без художественной условности.
Со страниц романа на читателя смотрят реальные люди, имена которых знакомы ему вне контекста данной книги и её автора. Безошибочно угадываются времена, ёмкий портрет которых лишён отсылок к конкретным датам и событиям. Но Пытливый читатель, как называет его сам автор, ненавязчиво подчёркивая романную форму своего произведения, на протяжении всей книги продолжает ощущать недосказанность. Подчиняя историю своей жизни центральной идее произведения, автор намеренно отсекает всё лишнее, но оттого не менее дорогое сердцу – на что порой открыто досадует.
А центральной здесь, конечно же, становится тема искусства. «Выбор был сделан сам собой, без меня и за меня» – так резюмирует герой собственное рано и необратимо осознанное Призвание. Подобно тому, как сам он отказывается от описания обстоятельств важных лично ему, но в контексте истории о пути к Театру незначительных, так и Театр раз за разом заставляет его встать на путь аскезы в отношении всего, что мешает искусству или же просто отвлекает от него. И пусть герой с этого пути неоднократно сбивается, собственное видение мира неизменно возвращает его обратно.
А видение мира у него очень индивидуалистичное и совершенно бескомпромиссное, как и видение Театра и человека в этом Театре. В одном из эпизодов романа он, горько иронизируя над собой, вынужден признать, что «в изоляции, без подсказки и учителей» самостоятельно изобрёл велосипед – осталось понять, что делать с этим в дальнейшем. «Обрадоваться и двинуться дальше, чтобы сделать уже то, чего нет» – в каком-то смысле именно на этом пути мы сопровождаем героя на протяжении всех девятисот страниц.
В начале романа перед нами человек, яростно недолюбливающий театр, но обнаруживающий в себе безнадёжное желание служить искусству. В дальнейшем, пройдя суровую школу умирающей уже пантомимы и реальной жизни, он постепенно приходит к мысли, что такого искусства, к которому он чувствует в себе предназначение, ещё не изобрели. Ни в Кемерове – родном городе автора, где происходит основная часть событий романа, ни даже в Питере, Москве или Берлине. Тот Театр, который так отчаянно ищет герой, оказывается расположен где-то внутри него самого и «равен одному человеку».
Интересно, что в роли путеводной нити для героя выступает случайно услышанная фраза, знакомая каждому любителю сценического творчества Гришковца: «Мам… сегодня первых двух уроков нету…» Читать роман с этой точки зрения тоже интересно: эпизоды из жизни героя и полученные им когда-то впечатления неожиданно «узнаются», и остаётся лишь удивляться причудливости устройства творческой лаборатории автора. По мере прочтения романа становится ясно, как сложно рождался кажущийся простым образ «обыкновенного» человека, который говорит со сцены о чём-то знакомом и почти неуловимом, но неизменно легко соотносимом с каждым из нас – образ человека «от мира сего».
Юлия Шпитонкова