В Национальном художественном музее Беларуси прошла выставка «Дорога домой», посвящённая памяти известного белорусского художника, лауреата Государственной премии Беларуси Николая Селещука, яркого, неоднозначного, многогранного мастера.
Он родился в 1947-м, умер в 1996-м. Утонул, захлебнувшись в волнах Тирренского моря во время путешествия в Италию. Он так и не увидел свою первую персональную выставку, которая готовилась к пятидесятилетнему юбилею и открылась на сороковой день после его гибели. Не успел выпустить альбом или каталог. Его работы оказались разбросанными по частным белорусским и зарубежным коллекциям. И совсем маленькая толика их попала в музеи. Открыть его вторую персональную выставку, отметив таким образом 60-летие художника, было невероятно сложно, экспозиция более чем наполовину формировалась из работ, принадлежащих коллекционерам.
Художественные идеи, которые исповедовал Николай Селещук, были для нашего общества в 1980-1990-х годах чем-то новым, неизвестным и неожиданным. Они выросли из жизни людей, полной проблем и несбывшихся надежд, из огромного уважения к национальным особенностям своего народа. Художник всегда ценил белорусское наследие, придавал ему современное метафорическое, символическое прочтение. Изобразительный язык и пластика его работ привлекали зрителей. Сама личность мастера казалась им таинственной и загадочной. И стала восприниматься ещё более загадочной после его смерти.
Из семейного альбома
Николаю Селещуку повезло – его много лет с большой любовью снимал один из лучших фотографов АПН Евгений Коктыш. Снимков осталось много. Пересматриваю оттиски. Начинаю с конца. Вот Николай в модном галстуке и элегантном пиджаке, уже седоватый, аккуратно подстриженный, серьёзный. Стоит рядом с известными людьми с котом на руках в своей мастерской. Таким он запомнился многим – уже маэстро, мэтр, едва ли не единственный на тот момент белорусский художник, который зарабатывал (и неплохо) своим творчеством. Бесспорный авторитет в вопросах искусства, эстет во всём и потому, вероятно, участник многих жюри конкурсов красоты.
А вот Николай другой: борода длинней, искорки в глазах, улыбка искренняя и открытая, поза свободная. То на дереве повиснет, то девушку обнимет… Вокруг него друзья, манекенщицы…
На этом фотоархив заканчивается. Вне его – детство, учёба, армия. От того времени почти не осталось фотосвидетельств. Самое удивительное, что не осталось и воспоминаний. Что-то может вспомнить только мама Николая Анастасия Фёдоровна, которой через два года исполнится девяносто.
Дом из белого кирпича в Бресте, куда семья переехала из хутора и в котором сейчас живут его родные – мама, брат с семьёй. Сухонькая, худенькая тётка Настя живёт на собственной половине, сама ходит на рынок за продуктами, сама себе готовит и очень этим гордится. И всегда вспоминает своего Колю. Плачет… Рассказывая о сыне, она останавливается на главном, мелкие детали потихоньку стираются из её памяти.
Многие черты характера Николай воспитал в себе самостоятельно, сознательно. Он стремился к воплощению выбранного им идеала богемного, светского художника. Вероятно, таким казался ему настоящий творец. Загадочный и добродушный одновременно, элегантный и аккуратный, тяговитый в творчестве и открытый для гостей… Но на самом деле Селещук был человеком закрытым. В его внутренний мир вход для большинства друзей был закрыт.
О своём хуторском детстве Николай почти никогда не рассказывал. Дом, где он родился, не сохранился. Но естественная в тех условиях обособленность жизни воспитала в нём сосредоточенность на внутреннем мире. Таинственные туманные пейзажи, лесные чащобы рождали множество удивительных фантазий, чудесных снов. Он жил в себе, обычных детских забав почти не было, да и не могло быть из-за отдалённости домов друг от друга. Таким Николай остался и во взрослой жизни.
Стремление к творчеству дремало в нём довольно долго. Он увлёкся рисованием, когда в их дом заглянул военный, принёсший на продажу нарисованный на куске холста букет цветов. Думается, это не был шедевр искусства. Но буйство жизни, которое можно было запечатлеть на бумаге или холсте, поразило одиннадцатилетнего мальчика и навсегда обозначило для него жизненный путь. Он вытаскивал из дома куски мешковины, пробовал малярскими кистями и красками для пола рисовать какой-нибудь сюжет. Родители, люди простые, удивлялись, но сыну не мешали. Давали деньги на карандаши, бумагу, краски. Вскоре Николай нашёл художественную студию в Бресте и начал заниматься рисованием. Позже поступил в Белорусский государственный театрально-художественный институт на отделение графики.
Переворачивая пожелтевшие страницы архива, вчитываюсь в строчки, где друзья стремились подбодрить Селещука, когда на него нападали критики, радовались, когда читали положительные отклики. С его мнением считались, просили помощи или совета. Друзья называли его «ёжиком». Художественные редакторы на французский манер говорили «Николя». Много писали женщины. А он им (это прочитывается в строчках и между ними) редко. Были те, кто ему на самом деле нравились, но они отвечали отказом на предложение руки и сердца. Удивительно? Может, и нет. Он был самодостаточен и вряд ли искал в отношениях с женщинами то, чего они желали от него.
Среди бумаг неожиданно нашлись фотографии, слайды картин, которые уже давно разбежались по миру, документы, даже графические оттиски студенческих работ. Это было неожиданное богатство.
Расцвет таланта
Николай Селещук был в Беларуси лидером поколения, пришедшего в художественную жизнь в 1980-х годах. Сегодня именно это поколение формирует палитру белорусского искусства. А тогда Николай и его коллеги прорывались через выставкомы, доказывали право на собственное понимание искусства, отличное от общей линии соцреализма. Знаменитая выставка семи молодых живописцев и графиков, которая открылась в Минске, в зале на проспекте Машерова, в 1985 г. без одобрения Союза художников (в ней участвовал и Селещук), представила иное, более метафоричное, многогранное, национально очерченное восприятие жизни. Тогда участников выставки клеймили, навешивали ярлыки. Помог визит первого секретаря КПБ Николая Слюнькова, который посмотрел экспозицию и – похвалил.
Так началась творческая биография для Владимира Савича, Владимира Товстика, Валерия Слаука, Виктора Ольшевского, Феликса Янушкевича и, конечно, Николая Селещука. Их называли «машеровцы». Десятилетием позже они организовали своё общественное творческое объединение «Белорусская академия изобразительных искусств». Первым «академиком» стал Селещук…
В этой когорте он был безусловным лидером. Начинал как график, но вскоре его прочно захватила живопись. Именно как живописец он и стал известен. Его творчество опередило, предопределило появление сегодняшнего искусства метафоры и концепции, которое пришло на смену искусству темы. Он заменял реалии и коллизии калейдоскопом ассоциативных ощущений. Обращение к внутренним реалиям бытия, к тонким психологическим струнам, к глубинам подсознания требовало от художника нетрадиционного подхода к художественному решению картины. Поэтому мир работ Селещука, который, на первый взгляд, имел все приметы реальности, в то время был целиком искусственный, спроектированный, сконструированный художником. Его существование – результат фантазий автора. Это удивительный, таинственный мир, наполненный тревожными предчувствиями, страхами, одиночеством и нежностью одновременно.
Побудительным толчком для его фантазий были предметы, архитектурные памятники, позволяющие строить вокруг некую мизансцену. Именно в названиях работ – а художник придавал им особое значение – закладывался интеллектуальный посыл для дальнейшего осмысления авторской мысли.
Иногда в его картинах явственно звучала философская тональность, которая, надо отдать должное мастеру, не становилась категоричной и безусловной. Притягательность работ Селещука в их балансировании между точностью формы, сюжета и абстрагированностью от решения этой формы. Картины последних лет показали виртуозное владение фактурой, пятном, линией, формальной композицией. Иногда в работах, которые делались для продажи, чувствовалась некоторая салонность, рассчитанная на вкусы покупателя. Но и тут художника не подводила жёсткая самооценка. А вот для души и вечности писал другие картины – искренние рассказы о собственных мечтах, мыслях, сомнениях…
Мир его картин нельзя назвать светлым и уютным. Одним из самых любимых его символов становится дорога. А на какой дороге может быть уютно человеку, если там негде присесть и обогреться, когда земля под ногами раскисла от дождей?.. Дорога присутствовала в его ранних работах, дорогу он рисовал и в последние годы жизни. Может, что-то предчувствовал, а может, просто ощущал себя на распутье – надо идти вперёд и выбирать тот путь, который не будет окольным.
День, который стал последним
То путешествие в Италию было желанным. Собрались разные люди: журналисты, художники, бизнесмены. Мы поехали в Италию в начале осени 1996 года, когда уже закончился купальный сезон, но погода радовала солнечными днями и тёплым морем.
В память врезалось, как, радостно усмехаясь, прогуливался Николай в ярко-красном купальном костюме по песчаному берегу Тирренского моря. Садилось солнце, и вода казалась в тот момент спокойной и ласковой.
К сожалению, только казалась. Селещук, который так боялся воды (в детстве он несколько раз тонул), почему-то пошёл вместе со всеми купаться в штормовую погоду. Правду говорят, что судьбу не обманешь… Николая в десяти метрах от берега неожиданно накрыло волной. Остальные выбрались, хотя их тоже сбило с ног. Выплыли, наглотавшись воды. Все, кроме Селещука…
Для нас это был шок. Даже не шок, а настоящая трагедия. Мы представляли себе, как спасали бы его, если бы были на берегу… Боялись подумать, как эту новость примут на родине. Ведь Селещук готовился к своему 50-летию. Через три недели в Минске, в Национальном художественном музее, должна была открыться его первая персональная выставка. И выйти альбом…
Говорят, время увековечивает. Это действительно так, если не только время, но и мы сами не забываем о художнике. Поэтому и возникла идея открыть выставку к 60-летию Селещука. Мы сделали это, мне кажется, вовремя, чтобы отдать дань другу, просто талантливому человеку, и почувствовать душевное спокойствие за выполненный перед Селещуком личный долг.
