Сергей Яхновец. Досье судьбы: рифмотексты. – М.: У Никитских ворот, 2023. – 248 с.
Сергей Яхновец не мыслит своей жизни без поэзии. Этим ощущением буквально пронизана вся книга его стихотворений «Досье судьбы». Разные бывают в нашей словесности способы передачи поэтических инвектив. Яхновец выбирает самый, пожалуй, трудный – предельно насытить эмоциями поэтическую ткань и из этого высечь искру. Отсюда и подзаголовок «рифмотексты». Здесь налицо большая литературная игра, где ставки серьёзны. Стихотворения Яхновца представляют собой драгоценный сплав чувств, мыслей, страданий, метаний. Он предлагает нам взгляд современного человека на мир без прикрас, но при этом в этой прямоте взгляда он находит счастье: легко видеть жемчужны, когда змеи спят, а вот
не отводить взгляд от жемчуга, когда вокруг шипящие пасти, – достойно, сложно, но и абсолютно необходимо для современного русского поэта:
Человек двадцать первого века
не меняет структуру души –
иллюзорного счастья калека,
суетящийся за барыши.
С самого начала книги Яхновец даёт нам константу, он не отделяет себя от людей XXI века, не романтизирует себя, но при этом цепляется за каждый малейший шанс вырваться из трясины материального к светлым точкам.
Лирический герой и автор предельно сближены, что придаёт книге не только исповедальность, но и большую степень сопереживания. Всё, что написано от первого лица, разнообразно, герой погружается в разный контекст, по-разному настраивает свою образную оптику.
И в итоге каждая его черта складывается в выразительный портрет. Вот он пристальный утончённый наблюдатель, воспринимающий природу как зеркало жизни, зеркало её философских закономерностей: «Слезою времени комар / оплакан в янтаре… / Седых веков трагичный дар, / застывший в пузыре / смолы, остановившей жизнь, / запечатлевшей смерть – / времён далеких катаклизм ,/ чтоб мы могли узреть – / болтающимся меж грудей / кулоном смертной метки – / веков окаменевший клей / на теле у кокетки…»
Здесь всё сущее выглядит как переходящее одно в другое; это и своеобразная метафора вечного круговорота в природе, достойного и восхищения, и удивления, и признание бесконечного превосходства жизни и природы над нашими представлениями о ней.
А вот он посвящает нас в оттенки своей горькой рефлексии, открывает самые внутренние переживания, при этом делает это с подкупающей безыскусностью, переплетая личные неурядицы с судьбой страны:
В суетливой судьбе, перепачканной мной,
сын замкнулся в себе, я расстался с женой.
А ветра и дожди истощили мой пыл.
Обманули вожди. Рок страну изменил.
Случается, Яхновец демонстрирует известную литературоцентричность, создаёт стилистическую цитату, но окутывает горьким прищуром иронии: «Море, знойное небо, снежные горы, и здесь рай земной. / Нега, нежные руки, сладкие губы, пьём страсти вино».
Думаю, что в поэтической галактике и Игорь Северянин с удовольствием принимает приветы от Сергея Яхновца.
Среди текстов автора этой книги есть вершины лирики с традиционным русским надрывом, с ностальгией, это делает его творческий портрет более привлекательным, куда же русский поэт денется без саморазоблачительной ностальгии?
Отрыдали шальные метели,
очищая карниз ото льда,
зазвенели, запели капели,
провожая в поход холода.
Здесь мы видим отточенную технику, которой позавидует любой стихотворец, и то самое движение строки, которое так завораживает, то самое скольжение по словесному льду, что заводит поэта в дали неведомые и прекрасные.
Много и полно пишет Яхновец о любви. И воспринимает это чувство всеобъемлюще. В некоторых строках накал страстей такой, что прямо чувствуешь волнение персонажа, его влечение, его экстаз. Но есть и другие оттенки, горечь от непонимания любимого человека, долгое разочарование, сбрасывание масок, понимание, что на всякий романтизм влюблённости всегда найдётся цинизм расчёта. Иногда Яхновец пускается в гротескные танцы по поводу чувств, которые считает случайными или чересчур плотскими. И он вполне безжалостен в своём разоблачении. Не боясь пересечь красные линии, Яхновец может пустить в ход и грубость, и натурализм, но и это остаётся в рамках художественности. Многие тексты записаны в строку – интересный ход. Это придаёт книге повествовательность и превращает поэтический сборник в историю человека яркого, талантливого и искренне переживающегося за всё, связанное с человеком, со страной, со счастьем и несчастьем и той странностью русского бытия, что измеряется не здравым смыслом, а поэзией.
Бег бытия
Сергей Яхновец
Мотыльки
Непроглядная ночь, и бледны фонари.
Томно замерла жизнь в стылом мире.
Только ветер не спит, ожидая зари,
и ночник тускло светит в квартире.
День прошёл в маете, день прошёл в суете,
не развеяв неясной тревоги,
но танцуют снежинки, кружась в темноте,
устилая дороги…
Укрывая деревьев озябших тела,
невесомо порхают повсюду.
Прижимаясь к узорной прохладе стекла,
я печали на время забуду.
Их движенья невинны, чисты и легки –
под лучами оконного света,
трепеща, белоснежно кружат мотыльки,
но их песенка спета…
Безмятежен их непредсказуемый путь.
Очарована ночь снегопадом.
День, ушедший во мглу, мне уже не вернуть,
всё идёт предсказуемым ладом.
И пока в одиноком и стылом окне
не погаснет ночник до рассвета,
так и будут порхать и слетаться ко мне
мотыльки отзвеневшего лета…
Зимняя окраина столицы
Торчат углы, висят овалы,
в бетоне застеклён уют.
Утробы городской кварталы
клыками башен даль жуют…
Шеренги фонарей горбатых.
В дыму сигары серых труб.
На крышах, тучами примятых,
лежат покровы блёклых шуб.
Машин ползущих вереницы
в промёрзлых линиях дорог
развозят блеск шальной столицы,
развозят грусть людских тревог.
Мерцанье бездны эпизодов
сливается в один мираж.
Здесь – цепь закатов и восходов,
здесь – мой тринадцатый этаж.
Над скромностью пятиэтажек,
в кубизме городской среды,
над новогодней распродажей,
над миром зла и доброты.
Столица сказочных контрастов,
восторгов тьма, соблазнов свет, –
я, как и ты, жесток и ласков,
без нас Вселенной этой нет!
Какое радостное утро!
Как хочется любить и жить!
И поступать светло и мудро!
И целомудренно грешить…
Взгляд
...зло и лживо глаза из прошлого глядят.
Владимир Бояринов
Стою у края глубины,
у потаённой бездны смысла,
не зная истинной цены –
её не отражают числа.
Её я чувствую нутром,
звериным осязаньем боли.
Нет, не закончится добром
вживание в чужие роли…
Возможностей истлевших прах
гоняет ветер меж домами,
бесстрастно выдувая страх
разлуки, выстраданной нами.
Непонимания стена
разъединила в одночасье,
и сиротливая вина
о снисхожденье молит счастье…
Глухонемая благосклонность
кивает и мычит в ответ,
и холодит потусторонность
чуждого взглЯДА мне вослед…
* * *
Двадцать первым фрагментом эпохи
взнуздан бешеный бег бытия.
Собирая познания крохи,
прозябаю растерянно я.
И не то чтоб мучительно горько
и не так уж тепло и светло…
Только
годы проносятся бойко
и добром не излечено зло.
Только
нет в утешениях толку
от соблазнов хватать и иметь.
И без толку поверить в наколку,
что случайно
заблудится
смерть…
Бесполезность печального смысла
бедной пташкой трепещет в груди.
Угасают бессильные числа…
Только
меркнущий свет
впереди…
Такой
Человек двадцать первого века
не меняет структуру души –
иллюзорного счастья калека,
суетящийся за барыши.
Одержимый вопросами мира,
угнетает желанья мораль…
Созидатель, мечтатель, транжира,
в исступленье дрожащая тварь,
наслаждений гурман изощрённый,
увлечённый бесплодной борьбой,
к сроку жизни приговорённый –
это я, одиозный такой…
* * *
Сентиментальность веки холодит.
Тисками давит душу беспокойство.
Из звёздных дыр Вселенная сквозит, –
сиять во тьме – мистическое свойство.
Вглубь темноты я впитываюсь влагой,
а темнота питает свет во мне.
Скользя по лабиринтам в полусне,
льют полутени смыслы на бумагу...