Как-то случай послал одно странное художественное (художественное ли?) впечатление… Шла на один спектакль, попала на другой. Вместо отменённого по «форс-мажорным» обстоятельствам спектакля «Трусы» Центра драматургии и режиссуры, который должен был состояться в помещении театра «DOC», в администрации сказали: «Нас выручают молодые артисты, чего покажут – не знаем, сами увидите». И я увидела. Подвальный интерьер в Трёхпрудном переулке был как нельзя более уместным фоном происходящему: обшарпанные стены, некрашеные батареи, выщербленная штукатурка, обнажённая кирпичная кладка, полутьма с несколькими свисающими с потолка голыми лампочками. Человек пятьдесят молодых зрителей в джинсах и куртках сидели на грубых деревянных скамейках. Ни тебе люстр, специального света, тем более – кресел и ковровых дорожек, одним словом, примет другого, существующего за пределом нечистого подвала, мира положенной театральной красоты.
Роскошные костюмы из «Одолжите тенора» и «Морали пани Дульской» – это там, в расположенных совсем неподалёку других театрах. Там изысканные «постельные» сцены, обязательные «happy end», чтобы, не дай господь, не потревожить зрительские нервы, нарядный условный мир для благополучных – это всё на других улицах. Здесь же в сознательно выбранной нечистоте и полутьме на маленьком пространстве, оставленном для актёрской игры, метались трое и что-то бессвязно бормотали. «Ж… болит», – рефреном повторял один (прошу прощения за цитату, но без неё не понять происходящего) и ёрнически кривлялся, чего-то напевал, а иногда с помощью магнитофона выпускал из себя дурной воздух. «Москва не резиновая», – бормотал другой, надевший на себя оранжевый жилет гастарбайтера.
«Это у вас – чего?» – только и нашла я что спросить после события у исполнителей. А они написали на вырванном из блокнота листочке в клеточку название «Чесный театр» (именно так, с намеренной, нарочитой утерей буквы «т» посередине) и свои фамилии, вовсе не неудачников, признанных, успешных людей. Сергей Фролов – шут Балакирев в «Ленкоме», Алексей Юдников – его однокурсник по мастерской Марка Захарова, один из участников тех же «Трусов», Сергей Пахомов – вообще пришлый из делового обеспеченного мира, небедный издатель.
Творческая молодёжь, очевидно, бунтует против сложившихся модных штампов современного театра, против надоевших стереотипов. Ни способов борьбы, ни убедительных художественных доказательств у них пока нет, андеграунд почти всегда, как любой эмбрион, возникает из хаоса и темноты.
В финале своего выступления исполнители требуют выйти на поклон режиссёра, но никто так и не появляется, а артисты аплодируют, пожимают руку воображаемому партнёру, тени, пустоте – убийственный аргумент молодых в той же дискуссии о режиссуре, которую, кстати, ведёт сейчас наша газета. Не хочется поддерживать перманентно возникающий в театральной среде спор о праве искусства на отражение разных сторон жизни, о допустимости (или недопустимости) тематических, стилевых границ, о неизбывной тяге иных реформатов к «чернухе» и мату, почему-то многим именно они кажутся магистральным путём сегодняшнего эксперимента, но в абсолютном отсутствии пьесы, режиссуры, в пресловутом рефрене про «ж…», которая болит, конечно же, нельзя не прочитать запальчивость и остроту дискуссионной борьбы.
Ох, уж этот вечный треплевский на все времена стон: «Новые формы нужны!» А вот и один из множества нынешних воплотителей образа поэта-бунтовщика из чеховской классики, на сей раз в неновой «Чайке» Вахтанговского театра и в обличье актёра Вл. Епифанцева, специально приглашённого на роль.
Художественные впечатления непредсказуемо складывает, режиссирует сама жизнь; и в моих рядом с грязным подвалом в Трёхпрудном переулке оказался респектабельный Вахтанговский театр с нарядными актёрами и публикой, с Антоном Палычем Чеховым и его «Чайкой». Но известный с начала прошлого века тревожный призыв к новым формам здесь и услышать-то непросто. В упругом спортивном по-вахтанговски подвижном Треплеве трудно распознать метания и муки. Стильное длинное пальто, а он, помнится, просил у матери денег на новый костюм, атрибут, теперь чуть ли не обязательный и «в Чехове», и «в Шекспире», такие же пальто с развевающимися полами на Аркадиной и Тригорине – как же без них? Красиво! Подумалось, что роскошный выход через зал Аркадиной – Людмилы Максаковой в белоснежном туалете и в ореоле французских духов режиссёрски возник не без воли самой актрисы: нет более убедительного способа в такой непосредственной близости увидеть, как замечательно она выглядит, какая она, как у Чехова, «фифочка». Но одной этой темы для непростой героини, согласитесь, маловато.
Вот, пожалуй, и все возникшие у меня чеховские ассоциации. Так могло бы быть на печально знаменитом провале «Чайки» в Александринке, в начале XX века. В начале века XXI спектакль поставил Павел Сафонов. Красивые картинки неторопливой светской усадебной жизни, неспешные беседы, лёгкие, быстро разрешаемые вроде бы и не конфликты…
Куда-то делись и чеховские «пуды любви» и столь важные для главных участников сущностные больные споры об искусстве, всё – мило, по касательной, не слишком обязательно. Красиво протанцевали с помощью балетмейстера и свой спектакль, и свою первую лирическую сцену Нина с Треплевым. Зрительскими аплодисментами прерывался спектакль с появлением вахтанговских звёзд – Юрия Яковлева и Вячеслава Шалевича, им и перевоплощаться-то было необязательно, только появиться, и они про это знали.
Полной неожиданностью в спектакле был последний выстрел и уход из жизни Треплева. С чего? Из такой-то замечательно уютной бестревожной сценической реальности? По моим наблюдениям, вахтанговцы в последнее время стали словно стыдиться доподлинно по законам психологического театра проживать жизнь героев, эмоционально затрачиваться, а лишь обозначают состояния. Форма, преобладающая над сутью? Форма взамен содержания? Ах, как этого мало! И снова назойливо декларируемая сверхзадача распространённого сейчас театра: сделайте нам красиво!
Справедливость требует выделить работу Сергея Маковецкого в роли Тригорина, ему, единственному по точной логике его персонажа, не очень легко здесь и в элегантном пальто, и рядом с Аркадиной, и, кажется, во всём спектакле.
Могу понять бунт молодых: некрасивый, но «чесный» театр против красивого… Жалко только, что он, этот бунт, не идёт пока дальше несвязицы, грязи, грубостей и мата.