В огромном мире современной литературы среди десятков, даже сотен русских писателей имя Людмилы Улицкой, ставшей классиком при жизни, знакомо каждому.
Произведения её представляют собой феномен – ярчайший пример того, что серьёзная художественная проза может иметь высокий коммерческий успех. Часто в метро я вижу людей, читающих «Казус Кукоцкого», или «Искренне ваш Шурик», или «Медея и её дети», – и это абсолютное народное признание, гораздо важнее любых классификаций, под которые критики пытаются подвести её имя, называя Улицкую представительницей то «женской прозы», то «беллетристики», то «камерной прозы» или прозы «не для всех». Однако всякая попытка втиснуть её произведения в любое из этих определений будет обречена на провал, потому что книги Улицкой – это больше, чем проза.
Тот, кто хочет сегодня поведать о служении Улицкой гению литературы, о её волшебной власти над читателем, тот опишет явления морального, и прежде всего морального порядка. Ибо она служит правде с фанатичной преданностью, с неумолимой строгостью и одновременно смирением. Искренняя и непреложная честность – вектор творчества Улицкой.
Её часто называют зеркалом русской интеллигенции, однако обвиняют в слишком уродливом изображении российской жизни. Говоря об этом, мне хочется процитировать Стендаля: «Роман – это зеркало, с которым идёшь по большой дороге. То оно отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы. Идёт человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало! Обвиняйте уж скорее большую дорогу с её лужами, а ещё того лучше – дорожного смотрителя, который допускает, чтобы на дороге стояли лужи и скапливалась грязь». Откуда же здесь взяться красивому изображению действительности? Но сама себя Улицкая скромно называет генетиком по профессии и писателем по призванию. И это абсолютно верно! С какой невероятно изумительной, подчас медицинской точностью описаны её герои! В честности своей она не боится даже самых невыигрышных и неприглядных (с точки зрения обычного человека) описаний обнажённого старческого тела, выпавшей матки или естественных процессов женщины, но описания эти вызывают у читателя не отвращение, а жалость. Жалостью и огромной любовью к людям, оказавшимся волею обстоятельств не в той жизни, в какой они могли бы жить, исходя из своего таланта, проникнуты книги Улицкой. Её зоркую память и точное слово я причисляю к немногим подлинным чудесам нашей современной литературы. И я не знаю никого, кто может с ней сравниться. Кто сказал, что искусство – это непременно восхищение красотой? В произведениях Улицкой есть что-то от картин Гойи или скульптур Родена – ошарашивающая честность и красота – в безобразии, в старости, в немощи – красота обычного, ничем не примечательного человека, какими все мы по сути своей и являемся.
Потому-то так сложно дать определение её книгам. Ведь начинает она с беллетристики – с точных и ярких клише, на которых стоит коммерческая проза: в «Казусе Кукоцкого» – и болезнь Альцгеймера, и фанатично верующая домработница, и развратные близнецы, и фашист, сбежавший в Аргентину... Но, коснувшись этих приёмов, Улицкая скромно опускает глаза. Не моё. Не хочу. Не надо. И, подсадив читателя на крючок, бросает беллетристику и уходит в библейские сюжеты.
Почти треть романа «Казус Кукоцкого» занимает пустыня, по которой проводник Иудей ведёт группу, словно Моисей, к земле обетованной. В настоящей жизни имя его Илья Гольдберг, он генетик, гонимый государством, друг и собеседник Павла Кукоцкого, а в потустороннем мире – проводник Бритоголового-Кукоцкого. Он ведёт его через пустыню, даёт наставления и покидает лишь тогда, когда Бритоголовый способен сам продолжить свой путь. Имя Моисей на древнееврейском обозначает «вынутый из воды», «спасённый водой» – в христианской культуре отождествляется с крещением, с омовением, очищающим от грехов. Это перерождение. Не случайно героиня романа Елена становится нормальной, выходит из вечных своих снов, только соприкасаясь с водой. Забитая и забытая, садясь в ванну, она начинает общаться с миром – к великой радости её внучки. Но стихия омовения в пустыне меняется на огонь, который герои разводят почти постоянно на протяжении всего перехода. Ветер и огонь – это смерч. Смерч, уничтоживший всю семью Кукоцких, так и не нашедших свою землю обетованную, чья жизнь была сплошным казусом – как расплата за дарованный Богом талант, который Кукоцкий посвятил борьбе за аборты. Гениальный хирург-гинеколог, сражавшийся за свободу женщин, упустил свою единственную, не взял на руки собственного ребёнка, он, занятый грандиозными проектами и живущий будущим, не заметил, как настоящее прошло сквозь пальцы, словно песок. И в прекрасной квартире Кукоцких из всей огромной семьи осталась приёмыш Томочка – некрасивая и глупая, но зато разведшая такое огромное количество вечнозелёных фикусов и пальм, что эти джунгли выжили из комнат свет и старинная московская квартира с высокими потолками сгинула под сетью зелёных Томочкиных побегов. Победа досталась сорнякам. Что же это? Критика российской действительности, в которой только ленивый не упрекнул Улицкую, или же фотографически точный образ не приспособленного к реальной жизни интеллигента и обывателя, предпочитающего огромной мировой культуре фикусы на подоконнике и мытьё по субботам?
Как тут не вспомнить Чехова с его Лопахиными и Наташами? С его бесподобной, но слабой Раневской и Гаевым, с тремя сёстрами, так и не уехавшими в Москву? Улицкая продолжает чеховскую линию – человек внутренне одарён более, чем внешне, но именно такой человек неминуемо погибнет под грузом обстоятельств, а грубый приспособленец – выиграет.
Но если Чехов оправдывает свою интеллигенцию, то Улицкая её не оправдывает ни в коей мере. В своей ошеломляющей честности она доходит почти до абсурда. В «Искренне ваш Шурик» перед нами предстаёт мальчик, живущий в уютной московской квартире с мамой и бабушкой, где пьют чай, говорят о литературе, музицируют; но этот одарённый мальчик не способен выстроить отношения с противоположным полом. Он словно осколок от героев Достоевского – не любит женщин, но ему их ужасно жаль. Сочетание доброты и мужской безотказности, переходящей в сумасшедшую потенцию, позволяет автору провести Шурика через целую череду женщин, но за разгулом половой жизни и состраданием стоит нечто большее. И мудрое. И страшное. Шурик – это и чеховская Душечка, и куртизанка Манон, и Сонечка Мармеладова с её незаживающим комплексом вины перед всеми, горьковский Лука и библейский Иосиф, относящийся к маме и бабушке – главным женщинам его жизни – с еврейской, покорной и светлой любовью. Шурик – это оксюморон. С одной стороны, у него прекрасное мужское начало, с другой – «бабье нытьё». Он всё время где-то бегает, мечется, о чём-то хлопочет, кого-то убеждает, плачется, жалуется, но никому никогда не отказывает – не может сказать «нет»! Но по-настоящему трагическая глубина Шурика проявляется в том, что он, жалея женщин, приносит им не радость, а горе. И им, и себе. Он не ангел, он – демон сострадания. Когда Шурик гуляет с Леной по Москве – умирает его бабушка; у Али случается эпилептический припадок, из-за которого она позже попадёт под машину; из-за встреч с Матильдой едва не умирает его мать. Всё, к чему он прикасается, –разрушается, пропадает без вести, исчезает, словно дым, всё проходит, как песок сквозь пальцы.
Да, недаром Улицкую называют зеркалом русской интеллигенции – со страниц её книг на нас смотрит одарённый, воспитанный, образованный, но бесконечно безвольный, не понимающий жизни человек – в точности как многие из нас. Здесь ничего не придумано, не прибавлено, не преумалено – здесь в чистом виде схвачена сущность человека и претворена в образ. И этому беспримерно честному, неподкупному взгляду русский интеллигент обязан своим правдивейшим изображением.
Ибо честность – фундамент мастерства.
Поздравляем Людмилу Евгеньевну Улицкую с красивой датой! Желаем крепкого здоровья и новых книг!