или От «Матёры» до «Матрицы»
Крёстный сдал в «Заготскот» пять овец и на вырученные деньги купил в городе Сызрани радиолу «Урал». Этот лакированный сундучок с тигровым, фосфоресцирующим глазом стоял в левом углу избы под бабушкиной иконой.
Радиола, хоть и называлась «Уралом», была женщиной. Крёстный при гостях или когда выпьет чуток картинно тыкал пальцем в клавишу и крутил большое рифлёное колёсико, от чего лакированный сундучок шипел, трещал и свистел. Но всё же «натыкался», как все говорили, на станции. Что это за «станции», я не знал. Я знал лишь одну станцию «Сызрань-I». Ничего общего с железнодорожной эти «радиостанции» не имели.
Ставили и пластинки с какой-то Лидией Руслановой, которая пела странную, мне казалось, разбойничью песню «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал».
Другой плоский ящик, патефон, няня Вера, жена крёстного, с брезгливой гримасой по лестнице подняла наверх. На чердак:
– Пусть там полежит на всякий случай.
Я скучал без музыки. Шёл от бабушки Дуни, где жил постоянно, к крёстному, надеясь на то, что там включат «Урал». Иногда и включали. Но очень уж надоела «Окра-а-си-ился месяц багрянцем». Кто это такой, багрянец?
Однажды вышел счастливый случай. Я залез на чердак, который у нас называют подловкой. И тут, на подловке, увидел возле обмазанной глиной печной трубы тот самый патефон. Что-то ёкнуло внутри меня. Здесь стояла моя, индивидуальная музыка. Более того, в картонной коробке было втиснуто целое сокровище, стопка тяжёлых, с космическим блеском пластинок. Патефон и печная труба, и горстка иголок, которые надо менять после трёх прослушанных пластинок. Такая удача! Пусть они подавятся вместе со своим «багрянцем». А здесь вот «Ой ты, рожь, золотая рожь!». Здесь, как написано в малиновом кружке, П.И. Чайковский: «Дуэт Лизы и Полины из оперы «Пиковая дама». Крёстный по поводу этой пластинки с какой-то шалой улыбкой шутил «Дует Лизу и Полину». Ну да ладно. Здесь были «Огней так много золотых на улицах Саратова». И ещё «Вот кто-то с горочки спустился». Здорово! Я менял иголки, крутил ручку «заводилки», пружину патефона и опускал тяжёлую, пузатенькую, блестящую никелем головку на космический блеск пластинок. Чудо как пели Лиза и Полина. Вовсе не дули их, не надували. А «Вдоль по Питерской…»! Кто-то резал, густо, как будто реактивный самолёт. Написано – Шаляпин. Шаляпиным в нашей Верхней Мазе звали пастуха Юрку Храмова. У него тоже голосище ого-го! И дубинка из корня дуба. У Шаляпина небось такой отродясь не бывало.
Я слушал. Мои глаза блуждали по венчикам травы душицы, по старым кирзовым сапогам, по всему хламью, отставленному няней Верой «на всякий случай».
Но, увы, такое счастье ко мне привалило в первый и в последний раз. Я израсходовал целую коробку иголок. Часа через три в глазах у меня плясали саратовские огни, на них, как теперь в кино, наплывали Лиза с Полиной, похожие обе на одноклассницу Ольку Меркулову. Покрывал это «питерский бас» то ли Шаляпина, то ли Юрки Храмова.
Меня вырвало прямо на подловке. У меня трещала голова от шаляпинской дубинки. И, видимо, понявшая всё няня Вера долго отпаивала меня компотом из сухофруктов, который в Мазе все называли «чай».
Я объелся музыкой. Я облевался.
И долго с тех пор не мог слушать даже чужого пения – на свадьбах, на проводах в армию.
По всей видимости, сработал какой-то защитный рефлекс, дающий юным, к примеру, защиту от лишней, гибельной водки.
Об этом далёком «музыкальном» случае, произошедшем со мной будто вчера, я вспоминаю каждый раз, когда в «Литературной газете» читаю материалы дискуссии о песне. Ту самую, которая образовалась с подачи её главного редактора Юрия Полякова. Газетный диспут задел. Но я, уж простите за самоуверенность, увидел и в этой дискуссии, и в том деревенском, «музыкальном» случае что-то символическое. И ужасное.
Куда там тягаться радиоле «Урал» с современным накатом разбушевавшейся «музыкальной» стихии. Ведь на одном только DVD-диске помещается до двухсот, а то и больше песен. А тираж этот доведён до таких размеров, что ни в сказке… Ни пером…
Музыка, если это можно назвать «музыкой», нахально торжествует всюду. Она, как рыночная торговка, широко расставив ноги, руки – в боки, прочно завоёвывает мир. Один глаз у этой маркитантки перехвачен наискось повязкой пирата Билли Бонса, в руках, в обоих, базуки Клода Ван Дама. Она, что называется, прёт! Это – смерч. Тайфун. Торнадо. Музыка, как наводнение, хлынула отовсюду. Это – сель. Из автомобильных окон, из форточек высотных домов, на пляже, в спальне, в роддоме, в раковом корпусе, на кладбище. Нет такого места, куда бы ни проникли «Владимирский централ» и «За монетку, за конфеточку сняли нашу малолеточку». В кафе теперь не поговоришь о сокровенном с другом или подругой, вас удушат музыкой. Ты не проедешь тихонько в автобусе с Агатой Кристи на коленях – на вас спустят цепного пса: «Припудри ноздри кокаином». Это вот так «рок борется с наркотиками».
Музыка стала бичом божьим. Она чёрными, поролоновыми набалдашниками обхватывает розоватые ушные раковины юнца, она – в сотовом телефоне трясущей подбородком «барби» Ленки Капустиной или там Анжелики Опрышко.
«Обмани, а потом обними и опять обмани». Путаются мозги.
«ГрОб» – назвал свою группу рядящийся в коммунисты Егор Летов, подло призывающий к тому, чтобы подушкой удавить соседа. 90 процентов суицида в этих песнях. А ведь концертирует Егор. И никакой он не Летов.
«Крематорий» – так названа одна из популярных рок-групп.
Куда уж привлекательнее. Хавайте, пиплы! Есть и покруче.
На свадьбах уже не поют. И на проводах в армию не затягивают, как раньше, «Как родная меня мать провожала», угрюмо глуша водяру. На свадьбах иногда танцуют, порой шутят, развешивая, как на новогоднем празднике, презервативы, чтобы, значит, невеста могла с закрытыми глазами отщипнуть ножницами душистое средство контрацепции. «Вот-с, пжалте, с запахом клубнички». На свадьбах прикалываются, слушают так называемую Верку Сердючку, весьма расторопного мужика, издевающегося и над разницей полов, и над Украиной вкупе с Россией. Одно слово: «Ржут!» И жрут – обжираются.
Эта тенденция обжирания всем внедрена сейчас везде. Круто ведь на фоне вечной нищеты объесться омарами, матом группы «Ленинград», упругими, латексными девками, хрустящими денежными ассигнациями.
Но – о песне. Чипы, разработанные, естественно, нашими учёными, а внедрённые на Западе, позволили законсервировать бесчисленное количество песенных чипсов, так или иначе влияющих на наше сознание. И нас уже не тошнит, как когда-то меня на чердаке крёстного. Въелось, привыкли. Музыка стала своеобразным наркотиком.
А что в той музыке? «Ум-ца-ца» да несколько слов: «Ты пришла, я ушёл. Я пришёл, ты ушла». Чипса-попса. Суперпримитивизм легче внедряется в сознание. И это давненько заметил прозорливец Ф.М. Достоевский, давший в руки Смердякову гитаришку с тремя аккордами...
Ай да Достоевский, недаром ведь его памятник в Москве «посадили» рядом с библиотекой им. В.И. Ленина!
В психологию современного, оставленного без деревенской и городской культуры общества всё внедряется так, таким же фертом, как и музыка.
Председатель Земного Шара, поэт В. Хлебников советовал хворым глядеть в глаза животных, тогда, мол, исцелитесь.
Я живу на земле, где когда-то был казачий край. И сейчас он объявлен (акцентирую) казачьим. «Казачьему роду нэма переводу». В XIX веке, ещё при Лермонтове, раненого в бою казака подносили к костру. Он смотрел на огонь, на мерцающие головешки, и рана та затягивалась. Это – не миф. Миф – другое. Сказка о будущем возрождении казачества.
Во времена перестройки в это возрождение верила половина населения Кубани и Дона, Урала. На улицах городов и станиц по праздникам помпезно маршировали пожилые уже, но ладно скроенные казаки. Папахи, бурки, лампасы, газыри, сабли... Блеск! Всё было настоящее или почти настоящее. Потом на груди у этих казаков-«фениксов» заблестели кресты и кружочки – награды. Удивляло, откуда всё это. Не царь ли Николай посылает с того света? Но за что?.. Неужто за лёгкое «отречение» от наместника Божия на земле?
Новые казаки эти хлестали горилку, ругались с жёнами: «У нас дежурство». «Дежурство, а ты – в лоскуты», – и жена подносит к припухшему, сизому носу казака вполне работоспособный, эмансипированный кулак.
Стали писать о казаках, издавать журналы, вспоминать о словах «горыще» и «дробныца», что значит «чердак» и «лестница». Газеты, журналы, штандарты, реликвии, «Любо, братцы, любо!». В высоком штате появился даже какой-то советник по делам казачества. По каким таким делам?..
И некому сказать, что казачество теперь – это несуществующий «поручик Киже». Не-ко-му!
Впрочем, чем больше стали внедрять казачество, тем меньше стали в него верить. Какой-то такой закон есть в матушке-России. Официально говорят, вроде бы документально подтверждают, а люди не верят. Хоть тресни, не верят.
Не верил в возрождение казачества и поэт-пророк, родом из казаков, Юрий Поликарпович Кузнецов, изобразив в своей драме пьяного дурня-казака. Да и как можно поверить тому, что не может вернуться назад. Индейцы никогда не будут жить в вигвамах, разве только декоративно, для маскарада. Яичницу невозможно затолкать в скорлупу. А пущенную стрелу повернуть назад. В лук. Да и можно ли поверить в красивую сказку всерьёз. Вот ведь пишут и пишут, уже надоели о сталинско-кагановическом геноциде и голоде на Кубани. Был, был, были они. Голодомор, «гнобили». Но никто не возьмётся честно заявить, что потомков казаков уже в наши дни ловко сковырнули с плодородной земли, сунув им в руки шутовской колпак, похожий на казачью папаху. А ведь земля – это главное достижение казачьего уклада жизни. Фашисты, гады ползучие, оккупировав Кубань, эшелонами вывозили местный чернозём, обогащать свой суглинок. Дудки, дали мы им отпор. А теперь? Где она у казака, эта земля, за что стоять с пикой, не пуская сюда инородцев. Но ведь пропускают. Пускают, да ещё как. И в основном – за твёрдую валюту. Так напускали, что старые фермы уже похожи на обломки каких-то античных палаццо. Скоро сюда археологи двинут. Изучать – не меоты ли то вместе с генуэзцами натворили бордель с животноводством!
Куда коровы наши выехали? В Турцию на стриптиз? Идёт подмена. Но ведь не всех и проведёшь. Народ, вот ехидна, придумал таким казачурам званье «ряженые».
Справедливо или нет – время покажет.
В догорбачёвские и в горбачёвские времена цеховики-«первобуржуи» шили шапки-ушанки. Всем были хороши эти шапки. Мех – ондатра или нутрия. Но «уши» в этом малахае были фальшивыми. Это были крохотные кусочки меха, ладно прикреплённые к самому остову. Их нельзя было опустить, завязать, уберечься от мороза. Такие «легкомысленные» шапки назывались «обманками».
Современная политическая и культурная жизнь взяла на вооружение это неслабое изобретение жалких, неразумных, как хазары, цеховиков.
Под этими шапками-обманками теперь копошится вся наша жизнь. Мы отморозили мозги. И литература в том числе, стала «обманкой». Нет нужды говорить о том, что на литературе и языке держался русский народ. И эту самую божественную, самую гуманную в мире литературу стали постепенно оттеснять. Весьма искусно, пользуясь тем же правилом «обманки».
Литературу надо было освободить от идеологических догм и политических шор и направить в русло, по которому течёт вся западная словесность. Отпустили вожжи. Одно русло – авангардизм, андеграунд и пр., другое – криминальное чтиво, третье – эротика.
Ловко, на денежных дрожжах, рождалась в России новая литература. Она вроде бы пахла «ондатрой» и «нутрией», но, увы, грела и греет только тех, кто эту литературу создавал или создаёт. Народ, схватившись за неё, опять закайфовал. О, эти огромные, целлофанизированные залежи «криминального чтива»! О, эти телевизионные сериалы, сработанные бригадами мастеров и подмастерьев! Роман – чипса с «запахом» (простите) Достоевского, роман со «вкусом» (пардон) Льва Толстого. Нашествие! «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой»? Вот уж кому нет переводу!.. Блудникам и блудницам от «полуизящной словесности». Впрочем, переводы у них есть. Денежные. А умная, полезная книжка остаётся за кадром нашей жизни.
У читающей страны отняли и «свечечку» Юрия Казакова, и скорбящего о живой жизни Валентина Распутина. Уже и Окуджаву перестали петь... Усохли литературные журналы, желчью наполнились мозги писателей. Они, увы, не нужны. Куда с такими умными глазами – на панель?! Их сдвинули в угол те самые «обманки». «Мы хотим знать о жизни Рублёвского шоссе, зачем нам жизнь «Марфуты, упавшей с парашюта».
А ведь это нравственная и культурная эвтаназия. Чудная, прелестная, ди-и-и-вная духовная смерть. И не больно совсем. Даже дюже приятно. Так щекочаще, дух захватывает! Улёт! «Пустота... Летите, в звёзды врезываясь...»
Конечно же, создаются и оригинальные, живые, без сусальности произведения. Поразительно, ещё есть силёнки в ошеломлённом народе. И музыкальные, и литературные. Но они вянут-пропадают вдали от читателей и в патриотическом, общественно-полезном журнале «Москва», и в модерновом «Знамени».
Эти «силёнки» пылятся, как патефон моего крёстного на чердаке, подловке, «горыще». А листают «толстые» журналы редкие люди. Этакие «ботаники», напившиеся вина из одуванчиков. И редкая птица «долетит» до середины журнала…
И, вероятно, натуральные казаки в природе водятся. Я знаю нескольких таких. Вот фольклорист и композитор В.Г. Захарченко. Его хор гремит не только по Руси, но и заграницу пугает широтой духа и глубиной украинско-кубано-русской печали. И лирик Виктор Лихоносов, написавший роман «Наш маленький Париж», по-прежнему увлечён казачьей стариной и Белым движением. Есть ещё вдохновлённые, но, эти-то, отнюдь не «ряженые». Чудаки и чудики. Ну и господь с ними, это как раз тот случай, когда традиции питают культуру. Чем же ещё питаться, не переработанной же пищей, к чему призывают иные новые писатели...
, КРАСНОДАРСКИЙ КРАЙ