Стремительно катится лава.
Прорублена в проблеск клинка
Посмертная Блюхера слава
И мёртвая жизнь Колчака.
Одномерно? Всё ведь теперь видится ровно наоборот? А кто и когда сможет посмотреть на тот наш ужас стереоскопично? Может, в этом и есть весь вопрос русской смуты, похоже, не прекращавшейся за 400 лет ни на секунду, а лишь скрывавшейся, словно огонь в невидимый торф.
В 1934 г. Смеляков был принят в Союз писателей СССР, тогда же и собравшийся на первый съезд. А 14 июня того же года сразу в четырёх газетах – «Правде», «Известиях», «Литературной газете» и «Литературном Ленинграде» – прямо-таки залпом грянула публикация М. Горького «Литературные забавы», в которой цитируется письмо некоего «партийца»: «Несомненны чуждые влияния на самую талантливую часть молодёжи. Конкретно: на характеристике молодого поэта Яр. Смелякова всё более и более отражаются личные качества поэта Павла Васильева. Нет ничего грязнее этого осколка буржуазно-литературной богемы. Политически (это неново знающим творчество Павла Васильева) это враг. Но известно, что со Смеляковым, Долматовским и некоторыми другими молодыми поэтами Васильев дружен, и мне понятно, почему от Смелякова редко не пахнет водкой, и в тоне Смелякова начинают доминировать нотки анархо-индивидуалистической самовлюблённости, и поведение Смелякова всё менее и менее становится комсомольским. Прочтите новую книгу Смелякова. Это скажет вам больше (не забывайте, что я формулирую сейчас не только узнанное, но и почувствованное)».
Смеляков был арестован 22 декабря 1934 г. Следователь сказал ему на допросе: «Что же, ты надеялся, мы оставим тебя на свободе? Позабудем, какие слова о тебе и твоём друге Павле Васильеве сказаны в статье Горького? Не выйдет!» И «за участие в контрреволюционной группе» поэт был приговорён к трём годам исправительно-трудовых лагерей.
Первая «отсидка» Смелякова оказалась не очень долгой. Он ударно работал в тюрьме бригадиром, был выпущен досрочно в начале 1937 г. и переведён воспитанником трудовой коммуны № 2 НКВД, располагавшейся на территории подмосковного Николо-Угрешского монастыря, основанного в 1380 г. Дмитрием Донским в честь победы над Мамаем. На том месте святому благоверному князю, ведшему рать к Куликову полю, явилась икона Николы Чудотворца, и князь сказал: «Сия вся угреша сердце моё» («Это всё согрело сердце моё»). Опальный Смеляков стал в Угреше ответственным секретарём новой газеты «Дзержинец».
В 1930-х г. у Смелякова случился роман с Маргаритой Алигер, посещавшей литобъединение вместе с ним, С. Михалковым, Л. Ошаниным. Интересна история с кольцом, подаренным поэтессе Смеляковым (массивное серебряное – череп с двумя скрещёнными костями). Ярослав сказал Маргарите, что пока она кольцо будет носить, с ним, Ярославом, ничего плохого не произойдёт. По словам Лидии Либединской, которой Алигер рассказала эту историю уже после смерти Смелякова, каждый раз, когда кольцо снималось с руки и терялось, с Ярославом приключалась беда. В пересказе Е. Егоровой финал этой мистически-завораживающей истории звучит так: «Перед последним арестом Смелякова в 1951 г. кольцо надломилось и потом 20 лет пролежало в столе среди бумаг, но в день похорон поэта Маргарита нашла его целым, хотя сама в ремонт не сдавала…»
Перед войной молодой поэт написал цикл «Крымские стихи», публиковался в «Молодой гвардии», «Литгазете», «Красной нови»… В ноябре 1939 г. был призван в армию Ухтомским райвоенкоматом, уцелел в Финской «незнаменитой» войне, вернулся в Москву весной 1940 г. и был принят на работу в аппарат Союза писателей.
В 1941 г. Смелякова из резерва призвали в армию, зачислили рядовым в 3-ю Фрунзенскую дивизию народного ополчения. Воевал на Северном и Карельском фронтах. Ходили слухи о его гибели. Е. Долматовский написал трагическое стихотворение, посвящённое его памяти. Лишь Алигер верила, что Смеляков жив: вернувшись из эвакуации зимой 1942 г., она неожиданно нашла дома кольцо, подаренное Смеляковым, которое куда-то задевалось в её квартире перед отъездом в октябре 1941 г.
А Смеляков очень быстро попал со своей частью в окружение и финский плен, каторжно работал на хозяина, обращавшегося с узниками крайне жестоко.
«Я вовсе не был у рейхстага и по Берлину не ходил», – сокрушённо писал он.
Наблюдение критика Л. Аннинского: «По возрасту и настрою Смеляков, конечно, должен был бы стать поэтом войны – не окопно-солдатской, какую донесли до нас поэты из поколения смертников, а войны, осмысленной стратегически и эпически, – какую описали дождавшиеся своего часа Твардовский и Симонов».
А в победном 1945-м Смеляков написал каменные строки «Моё поколение»:
Я строил окопы и доты,
железо и камень тесал,
и сам я от этой работы
железным и каменным стал.
Я стал не большим, а огромным –
попробуй тягаться со мной!
Как Башни Терпения, домны
стоят за моею спиной.
Вторая «ходка» Смелякова была прямиком из финского плена, в 1944 г. Через два года вышел, но на Москву для него был наложен запрет. Пришлось работать в многотиражке на подмосковной угольной шахте. В Москву ездил украдкой, в ней не ночевал. Принято считать, что первые послевоенные годы провёл в Электростали. Но Е. Егорова утверждает, что имеются свидетельства о прибытии его по этапу в Сталиногорск (ныне Новомосковск Тульской области).
Собрата вытащил из забвения К. Симонов, и в 1948 г. вышла книга Смелякова «Кремлёвские ели», собравшая до- и послевоенные стихи. Это, однако, спровоцировало в печати острую критику: дескать, сочинитель лишь внешне оптимистичен, а по сути – «всегда о смерти».
В 1951 г. кто-то написал донос о застольной беседе, состоявшейся дома у Смелякова. Статья 58-я Уголовного кодекса: 25 лет лагерей. Так в судьбу поэта вошло Заполярье, отнявшее немало здоровья, что и сказалось на жизненном ресурсе. С женой Евдокией Васильевной, с которой прожил два года, Смеляков развёлся ещё в преддверии ареста, чтобы не подвергать опасности репрессий. Его 74-летняя мать, потрясённая посадками сына, скончалась в Москве в 1952 г.
В приполярной Инте зэк Смеляков добывал доломит. Не переставая, как считают и как следует из его стихов, верить в советскую власть, считая «перегибы» частностями.
В 1952 г. в лагере он писал («Мы не рабы»):
Не в чужеземном пределе, а в отчем краю,
не на плантациях дальних, а в нашей стране,
в грязной одежде раба на разводе стою,
номер раба у меня на согбенной спине.
Амнистия, без реабилитации, пришла в 1955 г. Спустя десятилетие он писал о влетевшей к нему в окно птичке, ставшей предвестницей освобождения:
До Двадцатого до съезда
жили мы по простоте –
безо всякого отъезда
в дальнем городе Инте.
Вроде простонародный частушечный хорей. Эдакое продолжение Тёркина. Без упоминания – как жили, почему именно там жили. Всё в подтексте. Блестящее исполнение. Великий звук.
Рассказывают, что лишь изредка, неохотно, по настойчивым просьбам близких Смеляков рассказывал о годах в плену и в советских лагерях, признавался, что его очень беспокоила разлука с матерью, её страдания и лишения. «А что до меня самого, то это всё ерунда, были бы чернила да то, что этими чернилами можно писать, ведь моим истинным увлечением всегда были и будут одни стихи, и хорошее стихотворение делает меня счастливым вопреки всему остальному».
Сносились мужские ботинки,
армейское вышло бельё,
но красное пламя косынки
всегда освещало её…
– писал Смеляков о «делегатке» в сороковые годы, как видим, уже тогда набрав колючего, но и жертвенного вселенского воздуха в лёгкие. Настолько порождённого жжением бытия, что указывать тут на «профессионализм», «мастерство» как-то и неловко. И по сути – сила жжения такова, что на задний план уходят политическая злоба дня, «красный» пафос, в коем мы все выросли.
Потом Смеляков скажет с нестираемой правдой прямоты о кладбище паровозов – ясно, но и метафорически:
Градусники разбиты:
циферки да стекло –
мёртвым не нужно мерить,
есть ли у них тепло.
Вторая семья, созданная Смеляковым с поэтессой и переводчицей Татьяной Стрешнёвой, была счастливой: вместе с супругой он как родного воспитывал её сына от первого брака.
В 1959 г. вышел поэтический сборник Смелякова «Разговор о главном». Пришли слава и официальные должности: член Правления СП СССР с 1967 г., Правления СП РСФСР с 1970 г., Председатель поэтической секции СП СССР. И высокие официальные награды: Государственная премия СССР (1967) – за цикл стихов «День России», премия Ленинского комсомола (1968) – за комсомольскую поэму «Молодые люди» и стихи, «воспевающие любовь советской молодёжи к Родине, партии, народу». Удостоен был и трёх орденов.
Показательно для его необыденной натуры: в период «разоблачения культа личности» в 1964 г. Смеляков вроде бы неожиданно написал стихотворение о могиле отца народов:
Над местом, где закопан он
без ритуалов и рыданий,
нет наклонившихся знамён
и нет скорбящих изваяний,
ни обелиска, ни креста.
ни караульного солдата –
лишь только голая плита
и две решающие даты,
да чья-то женская рука
с томящей нежностью и силой
два безымянные цветка
к его надгробью положила.
Это написал сиделец с десятилетним стажем ГУЛАГа?
Сто раз могу соглашаться с обличительной прокламацией моего земляка Чичибабина, тоже пятилетие отпахавшего в лагерях (в его стихах порой слышатся мне переклички со Смеляковым – и интонации, а то и темы). «Но как тут быть, когда внутри нас / Не умер Сталин?». Но отчего щемит сердце от последней смеляковской строфы про женскую руку, отчего эти «два безымянные цветка» побуждают вспомнить также Могилу Неизвестного («безымянного») Солдата, с 1966 г. появившуюся за углом Кремлёвской стены, у которой покоится И. Сталин?
Популярность Смелякова в последнее десятилетие жизни была огромна. Изобильно выходили и переиздавались однотомники и двухтомники избранных стихотворений. «Строгая любовь» (1957, 1967), «Работа и любовь» (1960, 1963), «Разговор о главном» (1959), «Золотой запас» (1962), «Хорошая девочка Лида» (1963), «Милые красавицы России» (1966), «Роза Таджикистана» (1966), «Товарищ комсомол» (1968).
Многим (тогда вся страна была читающей) стали памятными строки «Если я заболею, к врачам обращаться не стану…», певшиеся и бардами – Ю. Визбором, В. Высоцким, А. Северным. Или стихотворение «Хорошая девочка Лида», которое, конечно, хоть и прорвалось окончательно в массы при посредстве фильма «Операция Ы», но и до того было на устах у молодёжи. Меня всегда занимало: отчего режиссёр Л. Гайдай (совместно со сценаристами или сам?) включил его в сюжет, да ещё и дав героине имя Лида? Настолько нравилось или это был некий продуманный шаг навстречу зрителю?
Стихотворение, почти на той же волне, что и тексты Э. Асадова, в каком-то первозданном порыве превозмогающее эстетический примитив, завершается, быть может, и безыскусной, но пронзительной строфой:
Пусть будут ночами светиться
над снами твоими, Москва,
на синих небесных страницах
красивые эти слова.
Романтично. Но поэт-москвич Дмитрий Сухарев поделился со мной в недавнем письме: «Запомнилось, как он однажды сказал, что не мог бы, хоть зарежь, поставить в своём стихотворении слово «мечта». В этом, может быть, некоторый ключ к его поэтике, которая пленяет не столько даже фантастической свежестью эпитетов, сколько тем, что земная».
Скончался Смеляков 27 ноября 1972 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище. Тогда вышли и посмертные издания Смелякова: «Моё поколение» (1973), «Служба времени» (1975), собрание сочинений в трёх томах (1977–1978) и др. Во второй половине 1980-х стали публиковаться его лагерные стихотворения.
В Новомосковском историко-художественном музее теперь имеется экспозиция, посвящённая Ярославу Смелякову: фото, черновики стихов сталиногорского периода, личные вещи, книги учеников и друзей с дарственными надписями.
Почитаем-послушаем (Смелякова, как и всех больших русских поэтов, следует читать вслух) программное, так сказать, сочинение «Памятник»:
Приснилось мне, что я чугунным стал.
Мне двигаться мешает пьедестал.
Недаром скульптор в статую вложил
всё, что я значил и зачем я жил.
И я сойду с блестящей высоты
на землю ту, где обитаешь ты.
Приближусь прямо к счастью своему,
рукой чугунной тихо обниму.
На выпуклые грозные глаза
вдруг набежит чугунная слеза.
И ты услышишь в парке под Москвой
чугунный голос, нежный голос мой.
Это выросло, может, и из пушкинского «Каменного гостя». А из самих смеляковских строк в известной мере вырос чугунный сын – с чугунной слезой, с чугунным же нежным голосом. Юрий Кузнецов.
Смеляков стремился, по его же словам, «сквозь затор косноязычья пробиться к людям», но удавалось это, как водится, далеко не всегда.
Товарищ Смелякова поэт А. Макаров говорил: «Вот порой сетуют, что у нас нет поэтов таких, какие были в XIX веке, как Фет или Тютчев. Да только ведь повторение невозможно – другой век, другие люди. И нас время одарило большими поэтами. Ярослав открывает очень важную часть души нашего современника. …Ни понять, ни оценить мы этого часто не умеем».
Однако критик В. Дементьев оценил так: «Его лучшие строфы написаны на высокогорном уровне».