Вообще папа еду не готовит, но есть блюдо, приготовлением которого он очень гордится, – это жаркое из говядины с картошечкой. Когда наступал День жаркого, все поднимались пораньше, особенно папа, чтобы соответствующе настроиться и торжественно войти в кухню.
Как хирурга перед серьёзной операцией, мама и бабушка готовили папу к стряпне. Папа, окрылённый будущим успехом, обычно стоит подняв руки, давая себя обернуть в белый отглаженный фартук, завязанный бантом на спине.
Задолго до папиного пробуждения всё уже порезано-разложено: и картошка, и злой лук, остаётся только достать мясо из холодильника.
Если кто-то думает, что в Советском Союзе мясо нужно было исключительно выстрадать в очереди, то он, скорее всего, в Советском Союзе не жил или проживал в очень большом городе, где действительно путь к мясу был тернист.
Прелесть же небольших советских городов и заключалась в случайных на голову свалившихся радостях в виде, например, говяжьей вырезки.
Всё начиналось с особенного кодового звонка в дверь – та-а-ам-там-там, одного длинного и двух коротких, – похожего на окончание торжественной прелюдии.
В дверях появлялся галантный мужчина в костюме, без портфеля, без сумки и даже без авоськи.
– Мясо?! – вопрос это или объявление, было неважно, поскольку все уже знали, что с этим звонком в дверь – та-а-ам-тамтам – на какое-то время заканчивалось предписанное партией и правительством вегетарианство населения. Молодой человек уверенно проходил по коридору в кухню, где его ждал ажурный венский стул. Мужчина снимал ботинок, ставил ногу на стул и начинал медленно и осторожно закатывать отглаженную штанину. Картина открывалась головокружительная, и восторг посвящённого был неограничен. Зрителям постепенно открывалась нога, обёрнутая упакованной в целлофан отменной говяжьей вырезкой! Мужчина так же медленно отделял вырезку от ноги, штанина падала, накрывая вмиг похудевшую ногу.
Никому и никогда не приходило в голову поинтересоваться происхождением продукта: все знали наверняка, куда тянется след от ноги с мясом. Этот след восходил к хладокомбинату, совсем неподалёку и находящемуся. В самом названии этого предприятия слово «мясо», конечно, не значилось. Как и положено всем стратегическим объектам, как то: оборонным и продовольственным – комбинат этот был обнесён серым высоченным забором. Строгий регламент приёма на работу, дисциплина, часы работы, секретность – всё на хладокомбинате соответствовало режиму военного предприятия. Единственное, что совершенно невозможно было обычным способом контролировать и засекречивать, был... запах! Этот лёгкий копчёно-колбасный или просто еле заметный запах свежего мяса гулял где хотел! Стратегическая информация предательски и неудержимо утекала через все кордоны прямо людям в голову... Так горожане постоянно пребывали в состоянии трепетного ожидания того, когда работники комбината, намотав говядину на ноги, уверенно пройдут через проходную комбината и тут же отправятся по домам к своим постоянным покупателям.
– Ну как, мы тебе ещё нужны на кухне? – спрашивают папу мама с бабушкой.
– Нет-нет. Я всё сам! – в возбуждении говорит папа, после чего мама и бабушка удаляются из кухни, понимая, что ненадолго...
– Где тот нож? – кричит папа.
Все бегут обратно в кухню искать нож, подать лук, перец, лаврушку...
– Ну всё, – говорит папа, – вы идите, не мешайте, я всё сделаю сам!
– Масло! – доносится с кухни, и мама с бабушкой опять бегут в кухню.
– Мясо должно быть чуть-чуть с кровью, – говорит папа, но только чуть-чуть.
Он осторожно протыкает мясо кончиком ножа, выкатывается бусинка крови. При виде живой крови мама и бабушка впадают в такой ужас, как будто папа кого-то прирезал...
– Ещё одну с половиной минуты, – уже спокойно объявляет папа, не обращая внимания на потрясённых зрителей…
Вообще, основное занятие нашего папы – это писать стихи, он – поэт.
Папа всегда говорит: «Чуть-чуть – это та трудноописуемая мера, которая и определяет искусство, причём любое искусство, будь то даже приготовление жаркого!..»