65 лет назад, 27 января 1944 года, советские войска полностью сняли немецко-финско-испанскую блокаду Ленинграда. Её 871 день и ночь – это потеря более одного МИЛЛИОНА (только по официальным данным) человеческих жизней. 632 253 человека умерли от голода и 16 747 убито при артобстрелах и бомбардировках. 332 059 солдат и офицеров остались на полях сражений при попытках спасти окружённый город. Рассказ о том страшном времени тех, кто сумел спастись из этого ада, – неотъемлемая часть Истории. Журналисты «ЛГ» встретились с тогдашней жительницей Ленинграда Риммой Александровной Юденич, которая 11-летней девочкой пережила первые, самые страшные, дни и месяцы блокады. С 8 сентября 1941 года по 18 марта 1942-го.
Одна из самых дорогих наград – памятный знак «Жителю блокадного Ленинграда», учреждённый для лиц, проживших в городе во время блокады 1941–1944 гг. не менее четырёх месяцев
– Когда началась война, мой папа – Александр Иванович Садофьев – работал на предприятии оборонного назначения «Светлана». Отцу поручили заниматься подготовкой к эвакуации оборудования в Новосибирск. В блокаде осталась вся наша семья: мама – Дарья Макаровна, папа, я и четырёхлетний брат Игорь…
Римма Александровна помнит это время до мелочей. Прерываясь и волнуясь так, что становится тревожно за её сердце, она пытается беспристрастными словами описать то, что навсегда оставило незаживающие зарубки на её детской душе. Какие они, памятные штрихи блокадного полотна? Они окрашены в чёрный, траурный цвет занавешенных одеялами окон в перекрестье бумажных полос, хоть как-то спасающих стёкла, опасно дребезжащие при бомбёжках и артобстрелах. Сигнал воздушной тревоги каждые 20 минут, ад наяву. Сдвинется нечаянно краешек одеяла, мелькнёт свет-наводка для фашистских лётчиков – быть беде. Нет электричества, но достаточно ведь и отсвета от печки-буржуйки. Рёв сирены – значит, хватай одежду потеплее, и бегом в мрачное чрево подвала. Скоро не стало сил и на спасение в подвале. Самый жуткий штрих-зарубка – это непрекращающееся чувство голода. С каждым днём нормы выдачи хлеба становились всё меньше.
– В городе не было воды, электричества, топлива. Но самое главное – не было хлеба. Голод начался быстро. Помню, как от истощения начали падать на улице люди. Сначала – мужчины. Идёт, идёт – и упал. А потом стали падать и женщины... Жили мы в коммунальной квартире на улице Чехова,1/12. Рядом с Литейным проспектом. Папа находился на казарменном положении – обитал при заводе, домой приходил нечасто. Его паёк – 200 грамм хлеба. Одно слово, что хлеб. Я даже не знала, из чего его пекли. Что за еда для взрослого, тяжело работающего мужчины? Я помню, как он очень трудно ходил, медленно, едва переставляя ноги. Шарк-шарк… Мы с братом сидели дома, детям на улице тогда было легко пропасть. Да и сил ходить у нас просто не стало. В очередях за хлебом часами выстаивала мама. Воду тоже добывала она. Как она это только делала?!
В тёмное время нельзя было пройти по лестнице, везде лежали трупы людей и бегали огромные крысы. Нас спасло то, что у нас был припасён запас дров. Мы хотя бы не мёрзли. А у соседей комнаты буквально покрывал иней. Однажды к нам набилось много народу. В памяти осталось: вот нас четверо (с бабушкой), три тёти, незнакомый мужчина со своей старенькой мамой и какая-то чужая женщина. Прилечь было некуда, и она сидела всё время на стуле, сложив руки на коленях. Её было очень жалко, она сидела как истукан. Все они у нас поселились. Каждое утро к нам приходил греться одинокий сосед, дядя Стёпа. Упирался головой в печку и часами сидел. На него было страшно смотреть. Он настолько опух, что казался мне каким-то стеклянным. Позже он повесился. Не вынес этих мук. Висел месяц в своей комнате, пока его не срезали с петли управдом с милиционером. Когда мы уезжали в эвакуацию, всё ещё оставался там лежать, в своей вымороженной комнате... Ещё одни наши соседи тоже умерли. Чужая женщина, жившая с нами, поступила плохо. Пообещав помочь быстрее отоварить карточки, а перебои с хлебом бывали и по три дня, она исчезла вместе с нашими карточками навсегда. Но был уже конец месяца, и нам были положены новые, так мы спаслись. Мы получали ещё конторский и столярный клей. Из него можно было сварить студень и суп. Я помню вкус и запах этого клея, это такая вонь! Цвет такого варева – чёрный. Был праздник, когда ели лепёшки из жмыха.
…Представить сегодня, что о такой еде можно МЕЧТАТЬ, невозможно. Но Римма Александровна и сейчас, как наяву, видит маленького братишку, который садился за пустой стол и твердил: «Ой, как я хочу кушать. Кушать очень хочу. Дайте хоть на кончике ножа чего-нибудь!» И так – часами, пока не уснёт. В доме постоянно говорили о еде. Какие блюда готовили до войны, что ели. Римма ещё читала книгу о Тиле Уленшпигеле. И искала в ней описания съестного…
– Однажды папа пришёл и принёс эвакуационные листы. И 18 марта 1942 года мы уехали из блокадного Ленинграда. Ещё стояли сильные морозы. Мы шли по Литейному проспекту. Папа еле-еле двигался, мама везла саночки, она была покрепче. Бабушка пошла нас провожать. Не представляю теперь, чего это ей стоило. Дошли до огромного длинного Литейного моста. Это ужас. Казалось, что конца и края ему нет. А кругом трупы. Люди ведь тоже шли, хотели спастись, но не всех Ленинград отпустил… Мы шли, шли по этому мосту и оказались перед площадью Финляндского вокзала, которую в блокаду назвали «Долина смерти». С трудом сели в поезд – надо было вскарабкаться по ступенькам. Попрощались с бабушкой, она крестила нас, шепча: «Да храни вас Господь!» И смотрела на своего любимого сына – нашего папу. Сказала ему: «Свидимся ли, сынок, ещё?» Поезд тронулся, бабушка осталась на перроне. Знаю, что вскоре она умерла…
У нас в вагоне было столько маленьких детей! Их специальные бригады собирали тогда по квартирам, находили среди мёртвых родных. Их собирали и отправляли на Большую землю. И один мальчонка маленький, лет семи, худенький, тонкий, подошёл к брату моему с кулёчком продуктов (там хлебушек, сахар: их детский паёк), откусил от своего сахара кусочек и положил остаток моему брату в рот. Этот его поступок – как подвиг…
Поезд довёз их до Ладожского озера. Люди не могли забраться в полуторки, и их просто перебрасывали через борт. Ледяная трасса шла по самому узкому месту озера, но всё равно это 30 километров. При страшном ветре и морозе под 30 градусов. Безумно холодно, но природа таким жутким образом словно бы помогала людям, сковав озеро прочным льдом. Если бы машины провалились в воронку, тогда спасения не было бы. Полуторка, в которой ехала семья маленькой Риммы, заглохла. Шофёр потребовал водки, чтобы залить её в радиатор. Женщин и детей отправили другим транспортом. А отец Риммы остался. Он уехал позже, когда для шофёра нашёлся флакон одеколона.
Наконец – станция.
– Помню тёмный сарай, в котором топилась печка-буржуйка. Мама пошла покупать билеты до Волхова, где жила её мать, ещё одна наша бабушка. С билетами маме в кассе выдали 900 граммов чёрного хлеба. Какой же он был вкусный!
А в Волхове людей ждали накрытые столы: суп, каша, чай! Пир! К тем, кто вырвался из блокады, отношение было особое. И как же были обижены Римма с братом на маму, которая не дала им съесть гречневую кашу! Разрешены были только суп и чай. Тогда они не понимали, что мама спасла их от смерти. Обильную и непривычную еду их желудки просто бы не выдержали. В Волхове их догнал отец. Дальше путь лежал в Новосибирск, на отцовский завод. Первое время там Римме было очень тяжело. Даже учиться. И не физически – психологически. Детскую душу долго держал в плену блокадный холод.
А вообще жизнь у Риммы Александровны сложилась вполне благополучно. Окончила техникум, вышла замуж, родила двух дочерей. Одна дочка живёт на Камчатке, другая – в Санкт-Петербурге. У Риммы Александровны уже трое внуков и пятеро правнуков.
На вопрос, видит ли она сны о детстве, Римма Александровна долго не отвечает. А потом, вздохнув так, словно бы коснулась ледяной воды, быстро-быстро говорит…
– Мне часто снится, что меня расстреливает немецкий самолёт. Я иду по улице, а он снижается, снижается – и очередью сверху, совсем рядом!!!
Была такая передача: «Чтобы помнили». Так вот, чтобы не канули в Лету страшные реалии блокадной поры, пережившие лихую годину объединяются. В Москве, в Орехово-Борисово Южное, где живёт Римма Александровна, в общество «Житель блокадного Ленинграда» на сегодняшний день входят 32 человека. Вдохновителем как раз и является наша героиня. Они помогают по мере сил друг другу, выпустили замечательный буклет-альбом с воспоминаниями о своём военном детстве. «Нас всё меньше и меньше. Мы уходим далече». Слушайте их, пусть они рассказывают, пусть вспоминают. Ведь кто не помнит прошлого, обречён на его повторение.