Стоит ли ломать голову над вопросом о том, где ставить ударение в слове «договор» – на третьем слоге или на первом? Другое дело, например, со словами «мýка» и «мукá», «зáмок» и «замóк», где от ударения зависит их значение. Другая ситуация со словами «творóг» и «твóрог». Вариативность ударений в них уже давно узаконена в нормативных словарях. Почему бы к ним не присоединить диаду «дóговор – договорá», да присовокупить к ним заодно и другие формы, до сих пор не признаваемые литературными?
Законсервировать язык в неизменном состоянии невозможно. Вопрос об ударении в слове «договор» и о форме множественного числа от него возник не сегодня. Довольно основательно он обсуждался в 60-е гг. прошлого века ещё К.И. Чуковским в его книге «Живой как жизнь». Он, в частности, писал: «Не так-то легко оказалось побороть инстинктивное отвращение к формам: инженерá, договорá, площадя´, скоростя´… очевидно, одной логики мало для принятия или непринятия того или иного языкового явления. Существуют другие критерии, которые сильнее всякой логики... Мы можем сколько угодно доказывать и себе и другим, что то или иное слово и по своему смыслу, и по своей экспрессии, и по своей грамматической форме не вызывает никаких нареканий. И всё же по каким-то особым причинам человек, который произнесёт это слово в обществе образованных, культурных людей, скомпрометирует себя в их глазах».
Вот как старый сказочник, в частности, писал о возможности склонять слово «пальто»: «И как бы ни были убедительны доводы, при помощи которых я пытался оправдать склоняемость слова пальто, всё же, едва я услыхал от одной очень милой медицинской сестры, что осенью она любит ходить без пальта, я невольно почувствовал к ней антипатию. И тут мне сделалось ясно, что, несмотря на все свои попытки защитить эту, казалось бы, совершенно законную форму, я всё же в глубине души не приемлю её. Ни под каким видом, до конца своих дней я не мог бы ни написать, ни сказать в разговоре: пальта, пальту или пальтом».
Подобную ситуацию переживают лингвистически образованные люди по отношению к формам «дóговор – договорá» и иже с ними. Тонкое чутьё языка не позволит им принять эти формы даже под дулом пистолета.
Формы «договóр – договóры» и «дóговор – договорá» делит всех людей, говорящих на русском языке, на два лагеря. Диалог между ними почти невозможен. Носителям второй диады нет никакого дела до культурно-речевых споров. Чаще всего они о них и слыхом не слыхивали. Как говорили всю жизнь «дóговор» и «договорá», «звóнит» и «сосредотачиваться», «обеспечéние» и «квáртал», так и будут говорить до скончания века. Но следует ли отсюда, что кодификаторы языковых норм должны идти у них на поводу? Нет, не следует: нормативные словари должны учитывать не только статистику распространения языковых форм, но и просветительское назначение этих словарей. Кодификация форм «дóговор» и «договорá» в наше время особенно неуместна. У нашего народа выработалась аллергия против реформ, которые, как правило, ни к чему доброму у нас не приводят. На этом фоне узаконивание нелитературных форм в качестве литературных воспринимается как покушение на самое святое – на наш «великий и могучий» русский язык.
, зав. кафедрой общего и классического языкознания ИГЛУ, доктор филологических наук, профессор, ИРКУТСК