1–2. В нашем теперешнем межеумочном состоянии мы остро нуждаемся в Герцене. Нам нужен его взгляд на Россию и Европу, и особенно, я полагаю, нам нужен его жизненный опыт. Личность Герцена обозначила поворот в судьбе русской интеллигенции. Поворот от радикализма и «дерзких мечтаний» к самоуглублению и национальному деланию. В лице Герцена интеллигенция впервые преодолевает искушение Революцией. Создатель знаменитого «Колокола», альманахов «Полярная звезда» и «Голоса из России» не захотел играть роль «вождя русской революции». Горячие головы призывали его: «Ударьте в набат», «К топору зовите Русь!». На что Герцен ответил, что он зовёт не к топору, а к метле. Это был поистине исторический выбор, в котором нам сегодня крайне полезно различить истоки и смыслы: силу исторического слуха, величие личности и – широту души. Наверное, прежде всего за это Маркс и Энгельс так ненавидели Герцена, о чём ещё недавно у нас было не принято вспоминать.
В 1869 году, перед самой смертью, Герцен напишет письма «К старому товарищу». Они адресованы в первую очередь Михаилу Бакунину, известному русскому анархисту, который всю жизнь был буквально одержим революционной горячкой. В письмах к нему Александр Иванович отказывается от «старых революционных путей», отказывается от тотального разрушения:
«Медленность, сбивчивость исторического хода нас бесит и душит, она нам невыносима, и многие из нас, изменяя собственному разуму, торопятся и торопят других. Хорошо это или нет? В этом весь вопрос.
Ни ты, ни я, мы не изменили наших убеждений, но разно стали к вопросу. Ты рвёшься вперёд по-прежнему со страстью разрушения, которую принимаешь за творческую страсть… ломая препятствия и уважая историю только в будущем. Я не верю в прежние революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и настоящем, для того чтобы знать, как идти с ним в ногу, не отставая и не забегая в такую даль, в которую люди не пойдут за мной – не могут идти.
Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы».
С даром «излишней свободы» в ХХI веке у нас в России возникли колоссальные проблемы. Нам, очевидно, остро не хватило герценовской широты души, самоотверженности и рыцарской совестливости.
, историк, писатель, телеведущий
Отдел «ТелевЕдение» внял советам коллег и перечитал «Былое и думы». И не удержался от цитирования.
«Я знаю, что моё воззрение на Европу встретит у нас дурной приём. Мы, для утешения себя, хотим другой Европы и верим в неё так, как христиане верят в рай. Разрушать мечты вообще дело неприятное, но меня заставляет какая-то внутренняя сила, которой я не могу победить, высказывать истину – даже в тех случаях, когда она мне вредна. <…>
Наше классическое незнание западного человека наделает много бед, из него ещё разовьются племенные ненависти и кровавые столкновения. <…> В идеал, составленный нами, входят элементы верные, но или не существующие более, или совершенно изменившиеся. Рыцарская доблесть, изящество аристократических нравов, строгая чинность протестантов, гордая независимость англичан, роскошная жизнь итальянских художников, искрящийся ум энциклопедистов и мрачная энергия террористов – всё это переплавилось и переродилось в целую совокупность других господствующих нравов, мещанских. Они составляют целое, то есть замкнутое, оконченное в себе воззрение на жизнь, с своими преданиями и правилами, с своим добром и злом, с своими приёмами и с своей нравственностью низшего порядка. <…>
Под влиянием мещанства всё переменилось в Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, изящные нравы – нравами чинными, вежливость – чопорностью, гордость – обидчивостью, парки – огородами, дворцы – гостиницами, открытыми для всех (то есть для всех, имеющих деньги). <…>Жизнь свелась на биржевую игру, всё превратилось в меняльные лавочки и рынки – редакции журналов, избирательные собрания, камеры. Англичане до того привыкли всё приводить к лавочной номенклатуре, что называют свою старую англиканскую церковь – Old Shop (Старая лавка). <…> Во всём современно европейском глубоко лежат две черты, явно идущие из-за прилавка: с одной стороны, лицемерие и скрытность, с другой – выставка и étalage (хвастовство). Продать товар лицом, купить за полцены, выдать дрянь за дело, форму за сущность, умолчать какое-нибудь условие, воспользоваться буквальным смыслом, казаться, вместо того чтоб быть, вести себя прилично, вместо того чтоб вести себя хорошо, хранить внешний Respectabilität вместо внутреннего достоинства».