«Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабом Твоим Кондратию, Павлу, Сергию, Михаилу, Петру и сотвори им вечную память…» 13 июля 1826 года протоиерей Казанского собора Санкт-Петербурга о. Пётр Мысловский служил панихиду. Как положено. В чёрных ризах. Торжественно. Победно. Во прославление достойных дел. Вечная память. Только что казнённым пятерым декабристам. И первому – Кондратию… Кондратию Фёдоровичу Рылееву. Вечная память… В это время недалеко, на Елагином острове, – фейерверки и шампанское. Это Кавалергардский полк, где служили многие декабристы, салютовал в честь своего шефа – российской императрицы Александры Фёдоровны. Немки по национальности, как и положено в России. А император Николай I играл с собачкой: ну-ка, принеси палочку. Ведь всё хорошо! Не четвертовал же, как думалось изначально. Всего лишь повесил. И не пять сотен, а всего лишь пять. И перед Европой лица не уронил… Но суда, по сути, и не было. Много подсудимых, судей и ни одного адвоката! И всё же Рылеев в одном согласился с этим судебным балаганом. Заявив громогласно, что он, только он – главная причина восстания на Сенатской: «Если нужна казнь во благо России – то я один её заслуживаю!» Уже идя на казнь, он крикнул на весь коридор: «Простите, братья!» Он просил прощения не за то, что повёл за собой в бессмертие. А за то, что не смог защитить от смерти…
Его жизнь всегда вечный бунт. Он единственный выживший из детей Рылеевых. В крёстные таким берут первых встречных. И у него, сына дворянина, оказались нищенка и солдат Кондратий. Позже Рылеев поймёт: нищенка и солдат-рекрут – это и есть крёстные его страны. И сделает всё, чтобы облегчить их участь. И участь России. Он всю жизнь готовил себя к подвигу. Когда в кадетском училище его до полусмерти секли за бунтарство. Когда офицером русской армии сражался в Европе с наполеоновской армадой. Когда заседателем Петербургского уголовного суда пытался облегчить судьбы простых людей. Именно он «вызвал» на свой суд ненавистного всем Аракчеева и вынес ему стихотворный приговор – «К временщику». И весь Петербург замер в восхищении и страхе за поэта. А какой резонанс имели его «думы» о Ермаке, о Стеньке Разине, о Державине… Новаторство. Поэзия и эпос. Романтика и революционность. Это он глава «Северного общества». Он идейный вдохновитель «Полярной звезды», где публикуются первые поэты страны. Это его «Войнаровского» высоко оценил Пушкин. И это его незаконченная поэма «Наливайко» стала гимном восставших…
Декабристы изначально знали, что погибнут. И сознательно принесли себя в жертву. Они проиграли, чтобы выиграть будущее. И они – победили… Они по-русски поцеловались, по-русски перекрестились и по-русски взошли на эшафот. Когда скамейку выбили из-под ног, трое декабристов сорвались. Окровавленный Рылеев сам вернулся на голгофу: «Передайте своему государю, что его мечты сбылись – мы умираем в мучениях… Но за Родину можно умереть и дважды». Можно… Их подвиг был необыкновенным. Они были первыми. Умные, образованные, благородные. Настоящие военные и поэты. Цвет нации. Те, кто, имея всё, готов был всё потерять ради страны. Ради её народа. А ведь им было что терять, кроме цепей. Цепи были потом. Добровольные. Более сотни декабристов отправили на каторгу. Цвет страны был приговорён. Но не страной… А цветы декабристы, названные в их честь (ранее это были всего лишь заморские кактусы-шлюмбергеры), вызывающе зацветали каждый год на наших подоконниках. Самые советские цветы. Распускавшиеся в преддверии Нового года. Вдруг с Нового года всё будет хорошо? И напоминали колокольчики. Как колокола, в которые до сих пор бьёт Рылеев вместе с товарищами. «Имеющий уши – да услышит». Услышим?