7 сентября на Новой сцене Большого театра стартует новый музыкальный фестиваль – «Большой фестиваль Российского национального оркестра». Накануне мы встретились с художественным руководителем РНО Михаилом ПЛЕТНЁВЫМ.
– Михаил Васильевич, фестивали, конечно, не за два дня планируют, но в связи с кризисом многие проекты в области искусства были свёрнуты до лучших времён, а вы ничего отменять не стали. Вы такой смелый человек?
– Да не в смелости тут дело. Все говорят «кризис», а я не понимаю, что это такое. Зато понимаю, что многие пользуются этим словом для того, чтобы повысить на что-то цену. Но ведь обычные люди как жили, так и живут. Это не они миллиарды теряют. А ведь мы их в первую очередь к себе на фестиваль ждём. Интерес к фестивалю и у нас, и за рубежом очень большой, многие заранее билеты приобретали, планы свои под фестиваль подстраивали. Не огорчать же такое количество людей. Фестивали существуют во всех развитых странах, иногда они устраиваются даже в очень небольших городах. В некоторых столицах нередко интервал между фестивалями составляет всего несколько дней. К сожалению, в России таких событий мало. Даже в столицах. Жаль было бы его отменять.
– По-вашему, чем больше выбор, тем лучше, а слушатель уже сам выберет, где интереснее?
– Конечно. Пусть фестивалей будет больше, даже небольших. Если люди будут слушать музыку, а не воровать, будет просто замечательно. И не говорите, что я наивен. Просто я верю в силу истинного творчества. Есть такая притча о Сократе. Вместе с друзьями он слушал арфиста, который играл не слишком хорошо. Все его ругали, а Сократ зааплодировал. Когда его спросили почему, тот ответил: я аплодирую этому человеку, потому что играть на арфе куда более достойное занятие, чем воровать.
– Похоже, поговорка о музах, молчащих, когда говорят пушки, утрачивает свою актуальность. Люди инстинктивно тянутся к тому, что принято называть незыблемыми ценностями, согласны?
– По большому счёту, да. В человеке, видимо, заложен некий балансир, позволяющий уравнивать противоположности. Когда всё спокойно и благополучно, хочется натянуть белый парус и поискать бурю, а когда вокруг буря, ищешь тихую гавань.
– Получается, ваш фестиваль – событие более чем своевременное?
– Ну, решать это будут слушатели, но вот вы сейчас спросили, и я чувствую, что это было правильное решение, хотя задумывался он задолго до того, как разразился кризис.
– Первый фестиваль вы посвятили Чайковскому. Он в музыке, как Пушкин в литературе – наше всё, но ведь наверняка это и ваш личный выбор?
– А как может быть иначе? У фестиваля по сравнению с обычными гастрольными концертами важное преимущество – возможность показать, насколько широк наш диапазон. Мы специально программу продумывали, чтобы оркестр предстал во всей красе.
– И в ней не только Чайковский!
– Шуман, Глиэр, Глазунов, Шостакович. Нам интересны разные композиторы и разные жанры. В программе концертное исполнение «Волшебной флейты» Моцарта, литературно-музыкальная композиция, в которой замечательный артист Василий Лановой будет читать отрывки из «Пер Гюнта» Ибсена, а оркестр будет исполнять музыку Грига, написанную к этой драме. Будет представлен даже балет: Владимир Васильев поставил The Ancestor Suite на музыку Гордона Гетти, миллиардера, который неплохо совмещает бизнес с сочинением музыки.
– После такого события возьмёте хотя бы небольшой тайм-аут?
– Нет. График у нас очень плотный, да и проектов много интересных впереди. Например, мы хотим исполнить скрябинскую «Мистерию» в Индии. Когда-то он мечтал, чтобы именно там состоялась премьера этого произведения. Это должно было быть фантастическое действо с танцами, пением, даже с участием диких зверей. По его замыслу энергия человеческого творчества должна была преобразить всю Вселенную. Так что сыграть Скрябина под сенью Тадж-Махала – очень интересно.
– Что для вас является самым важным при работе с оркестром?
– Самый счастливый человек тот, у кого работа и хобби совпадают. Идёшь на репетицию, чтобы испытать радость от общения, от приобщения к великой музыке, от сознания того, что всем работа в удовольствие. Тогда репетиция приносит такой заряд духовной энергии. Так оно в большинстве случаев и получается.
– Значит, для вас стакан наполовину полон?
– Конечно. У нас оркестр такой. Раз ты музыкант, надо отдавать себя музыке, искать в ней смысл, счастье, находить самого себя. Жизнь-то здесь проходит, в оркестре. Это же ужасно, когда человек на работу ходит как на каторгу. Ему скучно, нудно, противно, и он думает, как бы ему оттуда поскорее уйти. А здесь совсем другое. Есть профессии, которые несут в себе элемент самовыражения, и хочется, чтобы у нас была атмосфера, которая этому бы способствовала.
– Поддерживать её сложно?
– Не очень. Жизнь часто убивает в человеке эту жилку, а я стараюсь её опять пробудить, чтобы музыкант снова мог выражать себя в звуках.
– На Западе престиж музыканта оркестра очень высок, а у нас…
– …Увы, нет. И сравнивать с Западом бесполезно. Мы – другая «планета». Здесь свои реалии, ни с чем не сравнимая система иерархии. Но у нас ведь не только музыкант оркестра непрестижная профессия. Помните, лет пятнадцать назад провели опрос школьниц 11–12 лет на тему, кем они хотят стать? Чуть не каждая вторая ответила – валютной проституткой. Сейчас приоритеты изменились, конечно, но всё равно не в пользу профессий, в которых надо напряжённо и много работать.
– Многие считают, что игра в оркестре убивает индивидуальность…
– Оркестр оркестру рознь. Дирижёр определяет всё: как играть, зачем, для каких художественных целей. Но он музыки касается опосредованно. Сам звук производит музыкант. Дирижёр может изображать что угодно, играет всё равно не он. И тут важно, чтобы музыканты верили в то, что делает дирижёр, и стремились воплотить его замысел. А дирижёр должен не просто объяснить свою идею, но заразить ею своих музыкантов. Хорошо, когда они увлекаются общим порывом, как на корабле во время бури каждый матрос делает своё дело, зная, что спасает судно от гибели вместе со всем экипажем. Надо сделать так, чтобы играть было интересно не только солистам, потому что успех исполнения зависит от всех, и если тутти (инструменты, которые в данном произведении не солируют. – В.П.) будут думать о том, как бы отсидеть эту «повинность», ничего не получится. Это похоже на слаженность жизни муравейника. Какие эмоции испытывают муравьи, мы не знаем, но результат точно есть.
– А не обидно homo sapiens себя муравьём ощущать?
– Не все музыканты настолько интересны, чтобы в одиночку выходить на сцену. Это удел немногих избранных. Да и не каждый может это выдержать, если уж на то пошло: известность чревата запредельными нагрузками, повышенным интересом к личной жизни исполнителя. Вот Майкл Джексон забрался на вершину славы, но в итоге покалечил сам себя. Быть в его шкуре врагу не пожелаешь. А в оркестре ты не один. И кого-то это как раз устраивает. К тому же и здесь можно стать солистом, если приложить старание и талант.
– РНО занимает 15-ю строку в мировой табели о рангах. В серьёзной музыке рейтингам ещё можно верить?
– Можно. Эксперты берегут, так сказать, честь мундира. Купить их голоса невозможно. Да и смысла нет – каких-то больших финансовых «последствий» это признание не имеет.
– Но слава тоже очень приятная вещь. Вы человек честолюбивый?
– Этот момент давно ушёл из жизни. Везде, где могли и хотели, мы уже засветились. Вначале, конечно, не будем лукавить, мы пробивались – выступить в Карнеги-холле, сыграть в Берлине или Лондоне. Надо было завоевать определённые позиции. Это работа наших менеджеров – повышать известность оркестра. Гонорары от этого, конечно, увеличиваются, так ведь музыкантам надо семьи кормить. Врать не буду, что я не придаю этому значения. Просто отношусь к этому достаточно спокойно.
– Единственный в России частный оркестр получает статус государственного. Что реально это вам даёт?
– Стабильность. Можно будет с меньшим беспокойством смотреть в завтрашний день. И я могу быть спокоен: если меня не станет, оркестр не распадётся.
– Михаил Васильевич, да о чём вы?!
– Человек должен думать о том, что будет, когда его не станет. Это нормально. Я к смерти отношусь спокойно. Пребывание на земле интересно. Но все мы здесь гости и надо оставить приличное впечатление. Домом своим то, что меня окружает, я никак не назову, ибо всё это мне не принадлежит. Мой дом, моя земля! Я вообще не понимаю, как это можно называть своим. Земля будет смеяться: «Этот скелет, который во мне лежит, говорил, что я его? Это он – мой! Тут лежит, тут и останется. Он меня, понимаете ли, купил!» Жаль только, что такую красивую планету люди портят всеми доступными способами. Я вполне допускаю, что те, кто затеял этот эксперимент, вскоре захотят его свернуть и начать всё сначала. Хотя человечество сделало и немало прекрасного… Пропадут ведь и Пушкин, и Вагнер, и Мона Лиза.
– И как же с этим жить? Делай, что должен, а там будь что будет?
– Пожалуй. Делай добро. В этом сходятся все религии мира. Это единственное, что мы можем делать, не теряя собственного достоинства.
Беседу вела