Русские премьеры балетов Килиана в Театре Станиславского и Немировича-Данченко
Меню в провинциальном кафе советского времени. Строка первая: мозги фри. Я молод и не силён в кулинарных изысках. Поэтому перевожу: свободные мозги.
С годами я не превратился в гурмана, но первую строку моего интеллектуального меню по-прежнему занимает свободный ум. Сталкиваясь с таковым, я готов простить его носителю многое. Дурной вкус, прямолинейность, утончённость, релятивизм – ничто не может быть поставлено в вину человеку, если он старается быть free.
«Маленькая смерть» Иржи Килиана из кухни либертена. Галантное французское выражение на русский лучше не переводить – будет матерно. Литературно-психоаналитический аналог вовсе неприличен. Ибо сводит сердечный процесс к технике.
Что, впрочем, и является главным, как мне кажется, в посыле Килиана. Он хочет и ему блестяще удаётся показать, как на смену слову «любовь» приходит термин «оргазм». Балет «Маленькая смерть» об этом.
Чистую грубость благородных форм Средневековья Килиан оставляет тем, кто брутален в сердце своём и недостаточно изыскан для изготовления тонких смесей из чувственных наслаждений. При этом сам метод Килиана таков, что над подлинностью и тонкостью чувств задумываться не приходится. Эффект достигается использованием искусственных пищевых красителей, эмульгаторов и прочей условно съедобной субстанции, придающей блюду привлекательный вид. Короче, балет «Маленькая смерть» об этой фальши.
Средние века оставили нам полное величия слово «куртуазность». Эпоха «короля-солнце» отметилась неумеренным использованием в свой адрес слова «галантность». Обе лексемы имели отношение к любви. Что привнёс XVIII век в эту сферу?
Лучше всего определить это нечто как «будуарность». Восходящую, естественно, к «Философии в будуаре» маркиза де Сада.
Своё послание Килиан составил крайне деликатно, то есть нежно. И этому ничуть не противоречат лобовые метафоры сексуальности в его хореографии. Символически Килиан чрезвычайно груб, но интеллектуально изыскан настолько, что самая эта знаковая топорность становится проводницей «будуарной» нежности.
Истинно грубое время оставило нам чистоту стиля во всех сферах жизни. Средневековье, каким оно было в делах генитально-сердечных? Определённости действий и незамысловатости мотивов оно соотносило до мелочи разработанную символику. Действия были сложными, чувства – простыми. Обнажить клинок было главным жестом мужественности. Метафорически ему соответствовало действие «скинуть штаны». Но!
Эти два события находились в разных смысловых полях. Первое выражало в чистом виде любовь к Прекрасной Даме. В такой любви не было физиологии, сексуальным актом с Дамой мог быть только рыцарский турнир.
Однако кроме Дамы существовали свои крестьянки, дефлорировать которых было священной обязанностью (а вовсе не деспотичным правом, как сейчас принято думать) сеньора; были пейзанки покорённых территорий; были, наконец, жёны и дочери побеждённых баронов. По отношению к женщинам данных категорий жестом высшей маскулинности становилось действо со штанами.
Грубо? Зато есть Данте!
Хотите изящества? И оно было. «Роман о розе» Жана де Мёна написан в XIII веке. Надеюсь, не нужно объяснять, что скрывает в данном случае «имя розы».
Впрочем, вернёмся в век XVIII.
Если Средние века чётко отделяли низменное от возвышенного до полного неслияния, то эпоха Моцарта (а именно его музыку взял Килиан для рассматриваемых балетов) смешивала всё. Главный попсовик эпохи мыслил в «Волшебной флейте», трагически стенал в «Реквиеме», оставаясь при этом чрезвычайным пошляком в частной жизни. С точки зрения, естественно, любой из эпох «героического стиля». Век Альфонса Донасьена де Сада был – увы! – веком нарушения границ. Веком смешения, позволявшим человеку опускаться до скотского состояния. Что не было бы бедой, не опускай до животного уровня мужчина женщину!
Последняя была не против, ибо для неё такой статус вовсе не противоприроден, но историю, простите, делают мужчины, пишут они же, критерии нравственности вырабатываются нами же!
Эпоха без Прекрасной Дамы обречена.
Деликатесы кухни Моцарта – де Сада стали отличаться сложностью. Несочетаемое стало естественным. Удовлетворить изощрённый, если не сказать извращённый, вкус стало непросто. Блюда стали красивыми, но их калорийность упала. Следом пришла революция третьего сословия. Об этой символической нищете «протобуржуазии» тоже есть у Килиана.
Метафора эрекции у хореографа лобовая настолько, что оторопь берёт: обнажённая шпага. Не менее «тонка» символика коитуса: огромное покрывало, набрасываемое кавалерами на дам. Ну а отделение платьев от тела неприлично по своей банальной многосмысленности настолько, что даже говорить неловко. Ни о кавалерах (рыцарях), ни о дамах (прекрасных) речь уже не идёт.
Так хорош или плох Килиан в этом балете?
Дело вкуса. Вот его рецепт: в тонкий срез сердца завернуть предварительно обжаренные во фритюре мозги и тушить до готовности. Блюдо в результате получается «из головы», но имеет вид как будто «из сердца».
Этот деликатес полностью соответствует эпохе, которую взялся отобразить в танце Иржи Килиан, но я, например, сторонник ясной и изысканно грубой пищи. Где кусок мяса всегда есть кусок мяса. Даже без деления на шейку, окорок, оковалок или филе.
Приговор суров: Килиан, к сожалению, хорош. «Маленькая смерть» имеет все признаки гениальности. Которая вне дихотомии нравится не нравится.
Актёры театра с хореографическим текстом справились. Симптоматично, что женщины лучше, чем мужчины, доказав тем самым кое-какие из моих утверждений. Связанных с традиционными мужскими понятиями формы и границы.
Но был и другой балет. «Шесть танцев» на музыку того же Моцарта. Клоунада без границ.
Снова старое меню. Строка вторая: пирожки с ливером. Понятно без перевода. Не фуа-гра, как позже выяснилось, но что-то вроде…
Беспредельное комикование «Танцев» мне эстетически не близко, что вовсе не означает, что у него отсутствует право на существование. Тем более в этом, уже откровенно буржуазном, плебейском по духу, небольшом спектакле.
Господа деградировали из галантности в будуарность, а что же в это время делали лакеи?
О! Они пародийно подражали бывшим нобилям. Пока никакой революционной ситуации: старшие лакеи комически изображают, как танцуют господа. Ближе к финалу «Шести танцев», правда, становится неуютно: понимаешь, что прогресс неумолим: это уже младшие лакеи кривляются, представляя, как старшие лакеи изображают сеньоров. Страшно, господа, а вовсе не смешно. За нами подглядывают, но о нашей жизни судят по рассказам тех, кто подглядывает за подглядывающими (привет Дюрренматту!).
В «Шести танцах» нет жестокости. Потому-то хореография его почти нежна в своей комичности. Для приготовления деликатесов из печени обязательно удаляют желчный пузырь. Чтобы не было горечи.
Это эстетический приём талантливейшего и свободнейшего мозгами Иржи Килиана, а вовсе не умственная робость!
Беда в одном: а как быть с теми, кто не любит ливер?
Кто груб и ясен в сердце своём?