Дискуссию «ЛГ» о судьбах российского села продолжает писатель Валентин РАСПУТИН
– Валентин Григорьевич, почему-то ещё со времён расцвета «деревенской прозы» 60–70-х гг. прошлого века проблемы человечности, нравственности, доброго отношения к людям лучше всего удаются современным писателям на примере провинции, глубинки. Творчество Бориса Екимова, лауреата премии А.И. Солженицына прошлого года, тому пример. А что же в городе? Эти насущные вопросы закамуфлированы? Или просто нет таких писателей, которые именно на городской основе сумели бы эти проблемы поднять?
– Ну почему, и в городе есть эти люди. Но город всё-таки живёт больше другими проблемами и живёт в другом ритме. А ритм, когда он, как говорится, выше среднего, мешает людям задуматься о самом главном, необходимом, духовном в том числе. Я не имею в виду обращение многих наших современников к религии. Это-то как раз для нас спасение и в городе и в деревне. Но в сравнении с деревней, где сама природа заставляет человека быть нравственным, город проигрывает. Это, конечно, не значит, что в деревне все люди – нравственные, все духовно благополучные. Вовсе нет. Много людей искалеченных совершенно. Но ведь искалеченных только потому, что их оторвали от земли. Вот я могу судить по своей родной деревне, по Аталанке, что в Иркутской области. Я всё-таки нередко бываю там и вижу, что происходит сейчас, когда людям нечего делать.
Одни как раз бросили, что называется, баловство с водкой, а другие уткнулись совершенно, уже окончательно. А те, кто тоже был как бы не прочь, уже понимают, что сейчас им – или жить, или погибать. А погибать таким образом – это всё-таки стыдно. Но стыдно не стыдно, а в безволии гибнут и физически и морально. Слышишь, что один «сошёл с круга» от пьянки, от водки, что другой застрелился, а кто-то попал в страшный переплёт, – и сам чувствуешь себя виноватым за эту жизнь.
– Но ведь в городе – та же проблема оторванности от земли. И, пожалуй, проявляется она не менее, а зачастую более остро! Конечно, она маскируется внешней красивостью, гламурностью, как сейчас говорят. А на самом деле люди в городе, по-моему, гораздо трагичнее гибнут и нравственно и физически. Если в деревне старушка остаётся даже одна в доме, ей соседи всегда помогут. И на крылечко выйти подышать воздухом она как-нибудь сподобится. Да ещё и в огороде что-то вырастит, хоть пару-тройку кур заведёт. А в городе? Нищенская пенсия при ценах, сравнявшихся с мировыми. Соседи, до которых не достучишься. А если в доме нет лифта, то годами немощные старики сидят в замкнутом пространстве, как под арестом.
– Город, разумеется, есть город. Город всегда был ближе к тому, чтобы подвергнуть человека всяческим искушениям, чтобы человек перестал быть настоящим. Да, проблемы везде одни, но атмосфера в городе более соблазнительная и более болезненная. Тут даже и уличная обстановка развращает: бесстыдная реклама, до которой почему-то ответственным людям нет дела, так называемые культурные заведения, старые и новые, от которых несёт неприятным душком…
– Сколько времени прошло, а всё вспоминаем Достоевского, как пронзительно описал он пагубность 
городских «каменных мешков». Недаром сегодня даже из городских новостроек вполне благополучные горожане стараются убежать – кто на скромные шесть соток, кто в престижные загородные дома. Возникают целые модные посёлки. Правда, туда сразу перекочёвывают городские нравы. Чего стоит хотя бы нашумевшая Рублёвка.
Но есть и другие примеры, они подтверждают вашу мысль о благотворном влиянии на человека природы, труда на земле.
(Не могу удержаться и рассказываю Валентину Григорьевичу поразившие меня случаи из жизни. Отчаявшиеся исправить молодых, да и зрелых «хроников» врачи, священнослужители и просто подвижники собирают бомжей, людей, зависимых от наркотиков, алкоголя, создают в сельской местности реабилитационные общины, причём буквально на голом месте или в заброшенных деревнях.
Люди начинают трудиться, общаться друг с другом, с природой. Сегодня в такие общины объединяются жители столицы и Подмосковья, тагильчане, челябинцы, пермяки. Православные реабилитационные общины действуют в Ольховке, близ Верхней Пышмы, в Берёзовском. В Косулине для таких новых земледельцев органы местного самоуправления выделили участок в 53 гектара. Жители общины сразу же разработали шесть гектаров под картофельную плантацию. Бывшим наркоманам – новоявленным агрономам – помогла достать удобрения екатеринбургская птицефабрика. Сейчас жители реабилитационного центра строят себе жильё из стройматериалов от опустевших старых домов, собираются возводить православный храм.
Самое интересное, что и наши соотечественники, потомки эмигрантов первой, второй волны, вернувшись в Россию, начинают возрождать крестьянский труд. Наш соотечественник из Франции, Юрий Вячеславович Копылов, рассказывал, что его друзья взяли в аренду в Подмосковье землю, создают фермерские хозяйства, и уже около 200 молодых людей работают на этой земле.
Как говорил Юрий Вячеславович, многие зарубежные соотечественники считают, что пока в России опять не будет крестьянского класса, стабильности в нашей стране не дождаться.)
– Они совершенно правы. Земля – кормилица, но она же и наставница, в ней издавна существуют воспитательные родительские начала. Вот недавно президент Медведев сказал, что примерно 60–70 процентов населения должны заниматься бизнесом. Не много ли это?
Прежде, когда люди в колхозах и совхозах трудились, экономисты с сожалением твердили о том, как много требуется рабочей силы, чтобы производить совсем немного продуктов. Но дело ведь в том, что эти люди были заняты полезной деятельностью. Когда-нибудь мир придёт к тому, чтобы технику, которая всё делает быстро, но и уродует землю, всё-таки немножко унять.
Нужно, чтобы человек тоже работал, чтобы он шевелил мозгами, руками и общался с землёй. Ведь нравственное воспитание, мне кажется, в деревне происходит благодаря близости к земле, работе в поле, в огороде.
– Получается, что нравственность неотделима от экологии труда. В развитых западных странах Европы: Франции, Испании, Италии, Великобритании существует довольно много мелких фермерских хозяйств, более того, они-то и дают сегодня основную часть сельскохозяйственной продукции, причём в большинстве случаев – экологически чистую.
Одно дело – работает та же доярка в хлеву, где вообще нечем дышать и коровы, как в концлагере стоят. И совсем другое дело, когда человек на лугах ухаживает не за безликим стадом, а наблюдает за определённым числом животных, узнаёт их повадки, природное поведение. Не хотелось бы представлять сельскохозяйственный труд как пасторальную идиллию, но можно вспомнить и о том, что именно общение человека и животного в естественной природной среде было основой жизни фольклора.
– До таких ли высоких материй, как фольклор, экология, тем, кто сейчас уже действительно старается просто уничтожить деревню…
– Ради чего? В Сибири-то, например, вообще просторы необъятные, осваивай…
– Но ведь легче взять, что плохо лежит. Сначала разорят, забросят, а потом будут продавать. А земля сегодня – на вес золота. Там же у нас китайцы, которым нужна земля. И не только китайцы. Если вести такую политику, это всё в конце концов приберётся к чужим рукам. Но дело-то в другом. Россия без деревни – это не Россия. Она уже и сейчас не похожа на себя, большая часть деревень опустошена, пашни заброшены, а зерно в Россию везут из Канады или Америки.
Деревня почему-то мешает сегодня. Мешала она и в 80-х годах минувшего столетия, когда десятки, сотни тысяч деревень исчезали с лица земли. Хлеба это не прибавило – напротив, вот тогда-то Россия и пошла на поклон к хлебным державам. Окончательный удар по деревне был нанесён при Ельцине.
Никто не возражает: пусть существуют отруба, фермерство, но зачем же было разгонять общину, колхозы, если люди в них сработались и не надрывали землю, когда не мешали им, и урожай получали богатый. Столыпинская реформа при разных мнениях, тогда существовавших относительно общины и отрубов, позволяла то и другое. И мудро поступала.
Она давала свободу переселенцу: расчинай новую деревню, или соседствуй с сибиряком в старой, или ищи свободы на отрубах. И эта политика дала поразительные результаты. Начиная с 1906 года при Столыпине население Сибири увеличивалось на полмиллиона человек в год. Валовой сбор зерна поднялся со 174 миллионов пудов в год до 287 миллионов. Чтобы ограничить хлебный вал из Сибири, пришлось в Челябинске вводить таможенный барьер. В огромных количествах пошло за границу сибирское масло.
Вот ведь какие творились чудеса. И при этом не было никаких надзирателей, никаких уполномоченных. Не было бойких учёных, администраторов, которые добивались бы покончить со старой деревней как с пережитками прошлого. Не было никого, кто природный календарь сельхозработ подменял бы административным.
– Но ведь чтобы сегодня так развернуться, нужны работоспособные люди. А молодёжь остаётся ли сейчас в деревне, в глубинке, или всё-таки соблазны города многим милее?
– Остаётся, но всё-таки немного. Молодые рвутся в город, чтобы стать предпринимателями. Сейчас это модно. Им кажется, что это легко. Но это ведь совсем не просто. Опыта нет никакого, да и совесть требуется не та. Может быть, молодой деревенский житель уже несколько и извратился, но всё равно у него – совесть… Она не позволяет ему вот так сразу нырнуть во всё это дело – а это ведь действительно отчаянный поступок – уехать из деревни и заняться предпринимательством. Но всё-таки есть и хорошие примеры: если деревенский житель и разбогател, у него многое от прежнего сознания сохранилось. Знаете, ведь я собирал деньги на строительство православного храма на родине и очень скоро разобрался, к кому идти – не в банки, не куда-то ещё, а к таким вот совестливым людям. Стал обращаться к ним, и дело пошло.
– Всё-таки может быть общность в отношении к миру и жизни у тех, кто трудится на земле и у городских предпринимателей. А могут ли быть общие основания для создания полнокровной гармоничной жизни и в городе и в деревне?
– Общей гармонии для жизни в городе и деревне, мне кажется, быть не может. Гармонию сельского жителя прежде всего составляет природа – красота окружающего его божьего мира, леса и реки с их обитателями и дарами, сезонные работы на земле, радость от урожая, жизнь не столько по часам, сколько по солнышку, подчинение забот и хлопот годовому циклу, братство с животным миром, молитвенное замирание перед заходящим солнышком. В деревне человек самостоятельней и чувствительней, мастеровитей и полновесней. И сам он приходит здесь в этот мир точно из родной земли, и дальнейшее отцовство его и материнство – от них же, от земли и неба. Здесь он может быть дома в вековечности.
Но для этого надо, чтобы рядом с ним не убивалась природа, не загрязнялись реки, не затмевалось солнце. Чтобы власть через каждые двадцать–тридцать лет не набрасывалась на деревню, как на дармоедку, то обрекая её на повальную коллективизацию, то сгоняя в сельхозгорода, то обрекая на верную смерть. И чего добились?! На былых пашнях – бурьяны и бурьяны в душах людей.
Гармония города – это безопасная в условиях многолюдья и нравственной свободы жизнь, значительный перевес порядка над анархией и добра над злом и, конечно же, культура. Культура градостроительства, охрана памятников былых времён, культура быта и поведения и – художественная культура (в музыке, архитектуре, кино и во всех иных искусствах).
Надо ли говорить, что в мегаполисах, да ещё в современных условиях этой гармонии достичь невозможно.
– И всё-таки с чего-то надо начинать. Как вы думаете, кому в первую очередь нужна помощь?
– Сейчас, в пору мирового кризиса, прежде всего крестьянину помогать надо. Много без чего можно обойтись – но без хлеба, молока, всего остального, что производит деревня (а она веками отбирала, что полезно человеку и что действительно ему необходимо), – без этого не обойдёмся. Без родной деревни-кормилицы нам никак нельзя. И, кажется, было достаточно времени, чтобы в этом убедиться.
Беседу вела