Фильм основан на историческом случае, происшедшем в конце XIV века. В январе 1387 года на глазах у многочисленной публики состоялся судебный поединок между двумя рыцарями – Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри, который был обвинён женой Карружа Маргаритой в насилии над ней. Поскольку Ле Гри категорически отрицал свою вину, а неоспоримых доказательств не имела ни одна из сторон, суд назначил бой обвинителя с обвиняемым, исход которого должен был предопределить всезнающий и справедливый Бог, причём в случае победы Ле Гри Маргарита была бы сожжена заживо.
История эта вызвала большой резонанс и была описана несколькими свидетелями и хронистами, один из которых утверждал, что перед смертью обвинительница призналась в клевете, но ему мало кто поверил. Не было сомнений в виновности Ле Гри и у авторов «Последней дуэли», режиссёра и трёх сценаристов (один из которых, Мэтт Деймон, сыграл Карружа, а второй, Бен Аффлек, – его сюзерена, графа д’Алансона). Не было отчасти потому, что в начале ХХI века общественное мнение стало относиться к мужским домогательствам гораздо жёстче, чем раньше, подчас пренебрегая презумпцией невиновности и наказывая подозреваемых в харасcменте на основании возможно справедливых, но недоказуемых обвинений в сексуальном насилии.
Предубеждение сказалось и на «Последней дуэли», построенной, как и классический «Расёмон» Куросавы, на идее гениального рассказа Рюноске Акутагавы «В чаще», где три действующих лица лесной драмы излагали в суде свои версии случившегося, настолько исключающие одна другую, что бывшее «на самом деле» установить в принципе невозможно. Если угодно, это было первое агностическое произведение мировой литературы, возникшее, вероятно, под влиянием судебных отчётов, где речи обвинителей и защитников в совокупности с решениями судей способны разуверить читателей в познаваемости мира.
Ни Куросава, ни Скотт не отважились на столь радикальный художественный жест: японский режиссёр ввёл в свой фильм версию дровосека, который видел пресловутое «на самом деле», а британский выделил версию героини, назвав её, вслед за «Правдой де Карружа» и «Правдой Ле Гри», «Правдой Маргариты», но тут же убрал её имя, оставив лишь слово «правда». Хотя о какой правде можно говорить, если все три версии сняты искусной, но безличной камерой, расположенной не в глазах героев, а во внешнем пространстве, отличаясь друг от друга лишь второстепенными деталями, имитирующими некоторую субъективность точек зрения. К тому же для основной интриги, и без того перегруженной побочными отношениями между Карружем, Ле Гри и д’Алансоном, «правда» мужа, знающего о случившемся только со слов жены, вообще не нужна, а в «Правде Ле Гри» удивляет ключевая сцена, которой, по его словам и словам его защитников, вообще не было. Хотя некоторые детали фильма всё же дают скептикам возможность усомниться в правдивости Маргариты, ответившей следствию «да» на вопрос, испытывала ли она удовольствие от совокупления с мужем, хотя выражение её лица в интимные моменты свидетельствует о противном. В то же время её поведение в «версии Ле Гри» возможно истолковать как внешнее сопротивление при внутреннем согласии с домогательством. Не освобождает от сомнений и финальный эпизод, когда Ле Гри, ощущая приставленный к его горлу кинжал де Карружа, отрицает свою вину несмотря на то, что признание могло бы спасти ему жизнь – ведь посягательство на жену, как явствует из слов одного из персонажей, высокопоставленного служителя церкви, тогда рассматривалось как причинение ущерба имуществу мужа, каковое не каралось смертью.
Как бы то ни было, избранное авторами строение картины сделало её менее драматичной, чем если бы она была построена в соответствии с жанровыми традициями – на следственном и судебном процессе, где герои, защита и обвинение ведут прямые словесные бои, прерываемые флешбэками, где финал непредсказуем, а на чьей стороне правда, остаётся неведомым. Прискорбный результат проката «Последней дуэли» в США и России подтверждает это предположение. Вопреки политкорректным намерениям авторов и вроде бы наличествующей готовности публики занять жертвенную/женскую сторону, при отличной игре актёров, немалом бюджете и технической оснастке, предвзятая идея, чтобы не сказать – идеология, как часто бывает, помешала зрительской массе принять фильм.