В связи с двадцатилетием Великой капиталистической революции много говорят об итогах прожитого за это время. Не ища каких-то оригинальных терминов, можно сказать попросту: итог – разруха. Слегка припорошённая гламуром. Об этом все знают, притерпелись, притёрлись, но говорить об этом как-то не принято: вроде как со смертельно больным о его болезни. Все всё знают. Но помалкивают и даже находят симптомы улучшения: насморк вот прошёл…
Для лицезрения разрухи достаточно выехать за МКАД. Когда едешь на поезде в Тулу, пейзаж местами как после бомбёжки: там и тут торчат остовы промышленных зданий, какие-то ржавые конструкции, зияют пустыми окнами бывшие «молочно-товарные фермы»…
В Ростовской области разруху я созерцаю предметно. Это два бывших процветающих совхоза, где было… Много чего было: и производство кормов, и оросительная система. И всё это в ходе реформ покинуто, разнесено вдребезги. Про соцкультбыт и речи нет. Пять лет мы восстанавливаем то, что когда-то было, денег вбухали уйму, и только недавно что-то стало получаться. Но дореформенный уровень ещё далеко-о-о-о не достигнут. И это, заметьте, в самой что ни на есть сельскохозяйственной зоне страны. Так что экономическая реальность – вот она такая.
Никаких внятных симптомов улучшения нет. Предприятия продолжают закрываться, провинция, где нет нефти-газа, беднеет. В моей компании около сотни местных отделений – мы держим руку на пульсе, знаем, как в этих регионах с занятостью и с доходами населения. Так что пользуемся мы не цифирками из казённых отчётов, а сведениями, так сказать, с мест. Вон, пишут, производительность труда возросла. И не стыдно? Цены просто выросли – да и всё тут.
Чего в наших проторях и убытках жальче всего? На мой взгляд – умений. Которые были и которых теперь нет.
INDUSTRIA = ТРУДОЛЮБИЕ
Мы бросили созидание, творчество. То есть именно то, что, рассуждая атеистически, отличает человека от животного, а говоря религиозно – позволяет ему считать себя образом и подобием Божьим. Потому что Бог – Творец и человек тоже – творец. Ну, может, не совсем бросили мы творчество, но радикально ослабили созидательную работу. Именно творчество, любое – промышленное, художественное, социальное, научное, философское – преодолевает трагизм истории и, уж извините за высокопарный тон, трагизм конечности человеческой жизни.
Мы бросили хозяйственно осваивать и обустраивать свою землю. Человек создаёт на земле вторую природу – технику и промышленность. Так вот это мы бросили.
Мы с каким-то странным восторгом – то ли детским, то ли мазохистским – бросили и даже радостно разрушили свою промышленность. Наверное, восторг всё-таки был детский: сделать ровно обратное тому, что велит делать учитель, родитель – словом, начальство. В советской парадигме промышленность представлялась чем-то сакральным, некой высшей ценностью – ну так провались она в тартарары, пропади пропадом!
Старый инженер Виктор Александрович Федотов, когда-то работавший с моими родителями, издал бесхитростные воспоминания о своей жизни и работе. Любопытный эпизод. Август 1991 года, только что победила «капиталистическая революция», она сковырнула докучный «совок», свалила «империю зла», отворила «тюрьму народов», словом, «свобода нас встретила радостно у входа». И что же сделали бывшие зэки «тюрьмы народов», извергнутые из узилища? А вот что.
Прямо на следующий день после победы демократии на московский станкозавод, выпускавший сложнейшие автоматические линии, пришли дюжие парни с кувалдами и принялись беспрепятственно крушить эти сложнейшие и дорогостоящие станки. Кто они были и почему их никто не остановил – автор так никогда и не дознался. Может быть, оборудование кому-то мешало сдать помещения под склады и офисы, а может, просто случился пароксизм пугачёвщины.
Что не сокрушили кувалды, добила приватизация – «эффективный собственник». Частник эффективнее казённого управляющего только тогда, когда он сам создал объект своих попечений. Когда вложил в него свои деньги и душу. А ежели получил в подарок – с какой стати он будет корячиться? Выкачать из него что можно, да и выбросить, забыв как страшный сон. Вполне эффективное поведение. Я уж не говорю о том, что большие промышленные объекты попадали в руки людей, не имеющих даже опыта управления ларьком в подземном переходе.
В нашем промышленном одичании, в тотальной деиндустриализации самое страшное вот что. Заводы можно построить новые. Но это если есть люди, которые обладают соответствующими навыками. Промышленными навыками. Если есть инженерный корпус (по-советски выражаясь, техническая интеллигенция), если есть квалифицированный рабочий класс, если то и другое нормальным образом обновляется.
У нас же дело обстоит иначе: мы как народ утратили промышленные навыки. У нас разрушено индустриальное сознание. Мы были народом инженеров и квалифицированных рабочих, а стали народом офисных сидельцев, прозванных менеджерами, и невнятных проходимцев, объявленных предпринимателями. А вместо квалифицированных рабочих у нас гастарбайтеры из бывших советских республик, владеющие ровно двумя навыками: «могу копать» и «могу не копать». Да, верно, советский рабочий вызывал нарекания, но он – был. Сегодня его – нет.
Это означает, что мы как народ поглупели, разучились, дисквалифицировались. Дело тут именно в народе как целом, а не в отдельных судьбах.
Промышленность – это вовсе не какое-то случайное явление, которое может быть у данного народа, а может и не быть – вроде циркового искусства или способности сочинять сонеты. Это нечто иное. Промышленность – это показатель умелости и квалификации того или иного народа. Недаром полновесная, многоотраслевая и самостоятельно созданная промышленность есть только у нескольких народов мира – их можно пересчитать по пальцам одной руки. Латинское слово industria в произведениях средневековых моралистов означала вовсе не «промышленность» (имеется мнение, что это слово вообще изобрёл Карамзин), а просто-напросто «трудолюбие». Промышленность – это очень трудное дело, это в первую очередь не заводы и фабрики, а навыки народа. Вот эти-то навыки, технические и умственные привычки народа, теряются, выветриваются, не передаются следующим поколениям. Да что там «теряются» – потерялись уже.
Народ массовым порядком обезручел.
ОДИЧАНИЕ
Ещё сценка из воспоминаний того же старого инженера. Вот он 22-летним рядовым выпускником вполне заурядного Станкина приходит на станкостроительный завод в подмосковной Коломне. Ему немедленно поручают спроектировать какой-то узел. И он проектирует: руками, без компьютера и даже без калькулятора – с одной только логарифмической линейкой, ну и, естественно, кульманом. И через самое короткое время изделие молодого специалиста идёт в производство. И это не дивное исключение – это зауряднейшая норма, таких парней были тысячи и тысячи.
Что сегодня делает молодой выпускник вуза? Что ему поручают? Ну, наверное, обзвонить клиентов, переформатировать прайс-лист, переделать диаграмму-круг в диаграмму-столбики, чтобы красивее смотрелось на видеопрезентации. Умственное наполнение этих занятий просто несравнимо!
У нас было второе (по объёму) станкостроение в мире (первое в США). Станкостроение вообще есть у очень малого количества стран. Другим станки проще купить. Наличие собственного станкостроения указывает на то, что данный народ стремится к массированному техническому прорыву, что у него именно такой замах – не только использовать, но и создавать технику. Советские станкозаводы поставляли станки и автоматические линии, между прочим, в ФРГ.
У меня дома в сарае свалено множество «толстых» журналов перестроечной эпохи. Остались с тех времён, когда, по словам кого-то из тогдашних юмористов, было «интереснее читать, чем жить». К сожалению, в связи с ремонтом дома многое из этого поучительного чтения пришлось сжечь. Ради ностальгического интереса открываю иногда наугад то, что осталось. На все лады повторяется: не нужна нам эта дурацкая промышленность, и так вон сколько всего наклепали. И инженеров нам столько не нужно, и ничего не нужно, и так мы Верхняя Вольта с ракетами.
«Мы копаем руду, чтобы сделать металл, чтобы сделать экскаваторы, чтобы копать руду, и далее по кругу» – была такая невесть кем изобретённая формула, которая от частого повторения стала звучать как непререкаемая истина. Это была артподготовка к тотальному разрушению промышленности. Наступление велось с двух сторон – со стороны слюнявой экологии (ах, мы загадили всю природу!) и со стороны зубастой экономики (ах, производить у нас невыгодно!). А поскольку философия безделья усваивается гораздо охотнее, чем философия упорного труда, наша промышленность оказалась в общем мнении одиозным, вредным, выдуманным злонамеренными большевиками явлением.
Постыдной чепухе о нанотехнологиях, которые якобы заменят собой всю эту развалившуюся совковую индустрию, полагаю, не верят даже её сочинители. Очевидно: никакие высокие технологии не могут вырасти просто так, на голом месте. Как нельзя овладеть высшей математикой, не зная арифметики. Фантазировать о нанотехнологиях и каких-то там постиндустриальных свершениях – это всё равно что ожидать, что человек, сроду не написавший заметки в стенгазету, вдруг ни с того ни с сего сочинит роман-эпопею в четырёх томах. К чести русского человека следует заметить, что рассуждениям о нанотехнологиях и экономике знаний никто всерьёз не верит. Во всяком случае, я ни разу не встречала того, кто бы верил.
Учащающиеся аварии и катастрофы ясно указывают на результаты и перспективы деиндустриализации. То ли ещё будет! Весьма вероятно, что скоро не то что делать технику – и дедовы чертежи-то прочесть людей не найдётся. А что – вполне свободно. Если все станут на НR-менеджеров с мерчандайзерами учиться…
Наша разруха – вещь преодолимая. Пока преодолимая. Но надо осознать правду: она гораздо длительнее и глубже, чем та разруха, которая была после Октябрьской революции и Гражданской войны. Та длилась никак не более десяти лет. ХIV съезд ВКП(б), вошедший в историю как «съезд индустриализации», был в 1925 г. – всего-то восемь лет прошло с революции. Опасна, на мой взгляд, даже не так глубина разрухи, как её длительность. Сегодня техническое одичание длится двадцать лет – почти полный срок трудовой жизни поколения, в течение которого человек превращается из зелёного стажёра в мастера и знатока. Так вот этого-то и не произошло! В наличном на сегодняшний день техническом сообществе есть так-сяк поколение «дедов» (кому 60 и более), а поколения «отцов» (кому 40–50) практически нет. «Деды» завтра уйдут – на покой или вообще из жизни. Если прямо сейчас, сию минуту, не собрать пригодных парнишек и не передать им дедовы технические навыки – разруха станет необратимой. И никакое Сколково со всей его наноманиловщиной делу не поможет.
Я сейчас с близкого расстояния наблюдаю весьма интересный и поучительный процесс. Группа выпускников физтеха пытается собрать ошмётки космической науки для решения некой государственной задачи, связанной с космосом. Объявлено, что космические исследования государство будет поддерживать, и оно, надо признать, поддерживает — деньги выделили, большие деньги. И что же? Кто-то бежит за длинным рублём? Да нет, как-то не торопятся. Выясняется: торопиться-то уже почти что некому. Старикам как-то неинтересно, они устали, среднего поколения нет, а молодёжь просто ничего не умеет. Да и мудрено было бы, чтоб умела, коли её не учат…
Да и учить-то почти что некому. Опять-таки наблюдение с близкого расстояния. В некогда знаменитом физтехе пытаются закрыть одну из старинных кафедр. Она не нужна? Устарела? Её заменят на что-то дивное и прогрессивное? Да нет. Просто понадобилось помещение. Она, кафедра, старинная и потому, как на грех, находится в центральном здании, а это всегда ценность. Впрочем, кажется, пока не закрыли.
ХОТЕЛИ КАК ЛУЧШЕ?
Вот тут нельзя не помянуть нашу прогрессивную интеллигенцию. Её роль в нашей смуте бесспорна и весьма велика. Интеллигенция наша всегда гордилась тем, что она в отличие от западных интеллектуалов не просто мыслительная часть общества, а нечто гораздо большее – радетельница и печальница за народ, воспалённая совесть нации и всякое такое. Эта её «дополнительная» функция всегда безмерно уважалась, и ценность её уж точно никогда не подвергалась никакому сомнению. Уважалась до такой степени, что как-то неловко было спрашивать: а как с основной-то функцией справляются товарищи учёные и властители дум?
Николай Бердяев неоднократно писал о генетическом свойстве нашей интеллигенции – нелюбви к мысли. В особенности к сложной мысли. Бердяев говорил даже об особой привязанности к мысли элементарной – к «карманному катехизису», как он выражался. Это именно так и есть. У нас ценимы только простые мысли: «Социализм прекрасен, он – панацея ото всех зол и бед». «Нет, социализм ужасен. Даёшь капитализм!» «Всё зло в Госплане».
Вот с таким умственным багажом наш народ пошёл на штурм ненавистного совка. Особенностью мыслительного кода российской интеллигенции является ещё и то, что она находится всецело во власти интеллектуальной моды – западной, разумеется. Помню, как моден был Хайек, как рвали из рук журнал «Вопросы философии» с его эссе «Дорога к рабству». Я ничего не имею против именно Хайека – мало ли кто что напишет. Я просто о детской готовности верить в любую муру, лишь бы была она занятно новой и неутомительно элементарной. Притом всякая следующая мысль полностью вычёркивает предыдущую: «Что ему книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет», – лапидарно определил это милое свойство Некрасов. Это из поэмы «Саша», ежели кто забыл.
Только совершенным нежеланием знать истину можно объяснить распространённое и успешно внедрённое в общественное сознание представление перестроечной поры, что-де надо спешно ликвидировать колхозы-совхозы («Агрогулаг», как его хлёстко называли), потому что угнетённые колхозники только и мечтают заделаться вольными хлебопашцами («трудиться на себя, на своей земле»). Ничего подобного не было и близко, и никто не полюбопытствовал, как это есть на самом деле.
Вот такова была интеллектуальная база наших реформ. И совершенно неудивительно, что никакого либерализма не возникло, а возникли всеобщий развал и тотальное гуляйполе, на котором бесчинствуют шайки более или менее инициативных атаманов. В любом случае никакого нового общественного богатства не создаётся, а только перераспределяется богатство наследственное – совветское.
Разумеется, главная ответственность за произошедшее лежит на тех, кто был тогда у власти. История наших реформ показала: собственных идей наши начальники не имеют – и не просто не имеют, а не имеют привычки иметь. И поэтому вполне возможно внедрить в их головы любую чепуху под видом новейших достижений современного обществоведения. Достаточно протыриться в спичрайтеры, десижнмейкеры и прочую подобную обслугу.
ДЕЛАТЬ-ТО ЧТО?
Прежде всего – признать разруху. И не врать, что у нас вот уже начался рост, всё исправляется и вот уже совсем скоро… Разруху признать надо.
Начать сначала. Засучить рукава и приняться за всенародную работу. Если начать работать сегодня, то через пять лет мы увидим первые результаты, через десять они станут неоспоримыми, а через пятнадцать – страну будет не узнать. Научиться можно решительно всему на свете. Когда-то китайцы делали автомобили, над которыми потешался всяк, кому не лень, потом стали делать просто сносные, а теперь – даже и очень приличные.
Надо только осознать, что перед нами как народом стоят задачи индустриального этапа развития: проложить дороги, наладить транспорт, подтянуть сельское хозяйство до более-менее современного уровня, наладить переработку сельхозсырья, восстановить и развить животноводство. Наладить переработку нефти, о чём бубнят уж которое десятилетие. То же и с древесиной. Научиться строить качественные и энергоэффективные дома, притом не только рядом с Москвой, а везде. Здесь нет ничего нанотехнологического, но делать надо именно это.
Для промышленного развития нужны кадры. Значит, нужно восстановить народное образование, свойственное индустриальной эпохе. Образование нам нужно компактное и функциональное. Для начала такое, как было при СССР в эпоху его наивысших достижений – в 50-е годы. Дальше улучшать. Немедленно и чохом закрыть все образовательные новоделы – всё, что наоткрывали с 91-го года, все эти эколого-политологические и финансово-юридические университеты и академии. Это требует большой политической воли, но без воли ничего большого сделать нельзя – ни в какой области.
А если есть воля – можно и коррупцию потеснить. Обороть её раз и навсегда – нереально, но систематически теснить и затолкать в приемлемые рамки – можно. Современные информационные технологии позволяют просвечивать все транзакции, чиновников и их окружение – было бы желание. Сегодня его нет. Но это не означает, что так будет всегда.
Самое главное знание, которое принесло нам прожитое двадцатилетие, печальное знание: дело не в общественном строе, а в разумном и упорном, организованном труде.
Сто лет назад казалось: достаточно свергнуть самодержавие – и наступят счастье и процветание. Двадцать лет назад мнилось: достаточно сковырнуть совок и социализм – и вот оно начнётся. Это та самая привычка к элементарным мыслям и простым решениям, свойственная нашей интеллигенции. Это не работает! И в этом, возможно, главное поучение прошедшего двадцатилетия.
Нам ещё предстоит создать приемлемую и работающую модель не только народного хозяйства, но и всей народной жизни. Модель, соединяющую частную инициативу и государственную организующую волю. Модель такой жизни, которая позволит нам преодолеть разруху и идти вперёд. Вот эту модель и надо обсуждать и обдумывать, а не делать вид, что всем всё давно известно и уже осуществлено в цивилизованных странах. Не сделано, не осуществлено. Самим надо думать и самим работать.