ПОРТРЕТ 
В ИНТЕРЬЕРЕ
Проходя около шести-семи вечера по Малой Дмитровке, непременно услышишь: «Нет ли лишнего билетика?» И так – из года в год, ежедневно вот уже 35 лет! Разве только цена у «жучков»-перекупщиков меняется, теперь она доходит до восьми тысяч рублей.
Уверенное процветание столичного Ленкома в пору, когда большинство театров в Москве, не говоря уже о периферии, борются за выживание, – культурный феномен, загадка, ответ на которую до конца так и не ясен.
Идеальные спектакли? Но о них, как правило, не перестают спорить, у них есть как поклонники, так и оппоненты. Марк Захаров? Артисты? Конечно, довод! Но – отнюдь не исчерпывающий. Ведь есть выдающиеся «сборные» талантов и в других коллективах.
Недавно, когда на театр-любимчик в очередной раз высыпался огнепад наград, в Екатерининском зале Кремлёвского дворца в компании всенародно известных ленкомовцев – Чурикова, Янковский, Збруев, Лазарев – был ещё один высокий красавец, тоже с очевидной актёрской внешностью, но мало кому известный в лицо, сказавший Владимиру Путину: «Я первый театральный директор, получающий из ваших рук орден «За заслуги перед Отечеством». Надеюсь, что не последний…»
Тоже Марк, но только Борисович. Работающий в театре почти столько же, сколько его тёзка Марк Анатольевич, – скоро тридцать лет. Не только участник всех побед Ленкома, но и хозяин, несущий на своих плечах немалый груз хозяйственных, административных, финансовых забот. Мой собеседник – Марк ВАРШАВЕР.
– Марк, а что всё-таки такое директор в театре? В последнее время сформировался в общественном сознании образ некоего монстра, который подчинил искусство кассе, притесняет режиссёров, захватил единоличную власть...
– Если коротко, я бы ответил: директор – это тот, кто за всё в театре в ответе. А чем меньше его самого видно, тем лучше…
– А вот профессор театральной академии Юрий Орлов говорил о тебе, что ты создал новый образ театрального директора – красивого, светского, всемогущего… Инна Михайловна Чурикова считает, что у тебя отсутствуют в лексиконе слова «нет», «нельзя», «не могу», только – «да», «сейчас», «одну минуточку»… Худрук вообще жить без тебя не может, ты для него – друг, единомышленник, «великий стратег и тактик»… Знаю, вы с Захаровым и живёте рядом в одинаковых таун-хаусах в Куркине. Ты и дома с ним о театре разговариваешь?
– Конечно, а как иначе?!
Наверное, мне с самого начала надо признаться, что знаю Варшавера больше, чем он работает в Ленкоме, и моё фамильярное отношение (он со мной на «вы», а я его «тыкаю») продиктовано тем историческим обстоятельством, что на заре туманной юности у вчерашней выпускницы университета, преподававшей гуманитарные предметы в Горьковском театральном училище, был студент Варшавер. Естественно, наша встреча началась с воспоминаний.
– Я так мечтал быть артистом!
– Ну, по моим воспоминаниям, ты особенной радивостью не отличался. Бывало, вместо занятий в ресторанном оркестре играл…
– Должен был маме помогать, семью кормить, пришлось смолоду деньги зарабатывать. А потом, в театральное училище я пришёл не мальчиком, уже музыкальное училище окончил. Но очень хотел на сцену.
– Сейчас, наверное, не столь важно, почему ты не стал артистом, а вопрос в том, насколько первое образование помогло тебе стать директором, да ещё такого уникального театра, как Ленком.
– Ну, с неба ничего не падает – ни Варшавер-директор, ни уникальность Ленкома. Всё это труд, труд и ещё раз труд. Хотя в моей судьбе есть место и случаю. По окончании училища
уехал по приглашению в Северодвинск. Потом решил перейти в Русский драмтеатр в Баку на амплуа героя-любовника. Раскольникова должен был играть, уже вещи туда отправил – диван, шкаф, чемодан – всё, что было… Но, проезжая через Москву, увидел на стене объявление: «Требуются артисты» – и оказался в труппе Московского областного драматического театра. А там был замечательный директор Исидор Михайлович Тартаковский, которого ещё многие помнят. Его сфера – это было лучшее в том театре, поэтому я вскоре увлёкся административными делами больше, чем сценой. Неудачником я не был, играл главные роли, но однажды понял: нет, не моё это, моё – другое…
– При том, что фактурой господь не обидел. Красив ты был, как античный бог!
– Скажете тоже!.. Но ведь и для администратора если не красота, то обаяние, способность вступать в контакт с людьми, уметь договариваться и добиваться поставленных целей – необходимые качества. Да и с артистами надо уметь разговаривать на одном языке, понимать их всех – от начинающего до народного. Тем более артистов Ленкома. В том, что в итоге я попал к Захарову, был и случай, и божье провидение, и сознательный выбор. Девять лет прослужил здесь главным администратором, прежде чем Марк Анатольевич предложил мне стать директором. Окончил ГИТИС – без специальных знаний руководить театром сегодня невозможно.
– В любых наших разговорах имя Марка Захарова возникает почти сразу. А следом встаёт едва ли не главная – сколько себя помню в театре – на все времена проблема: взаимоотношения творческого лидера и директора.
– Проблема эта во многом надуманная и возникла в том числе от людских несовершенств: ну как может жить театр без художественного лидера?! Я-то уверен: никак! Не может быть театр директорским. У каждого – своё место и своё дело. Марк Захаров – мозг, сердце, душа, наконец, бренд нашего театра. Я – его руки, горючее для мотора, помощник в реализации всего «громадья» планов. И не представляю хорошего театра по-другому: это как ребёнка рожать без матери. А плохим нечего делать, их закрывать надо без сожалений: не нова моя мысль, зачем России шестьсот театров, в числе которых есть хуже некуда… Лучшие взяли бы на себя обслуживание регионов, конечно, с дополнительной экономической защитой.
– Тогда ещё больше появится антреприз. А ведь и сейчас уже периферийные города стонут от наездов столичных халтурщиков.
– Я, кстати, не могу теперь слышать само слово «антреприза»: невиноватое слово стало ужасным.
– Но ведь и у вашего театра не так давно появились особенные проекты, совместные с продюсерским центром Валерия Янкловича и Марка Кролла.
– Но это – совсем другое дело, исключающее издержки антреприз. И «Город миллионеров», и «Полёт над гнездом кукушки», и «Tout рауe» возникли в результате договоров о совместных постановках, где партнёр обеспечивает материальную часть, берёт на себя все финансовые расходы, а мы вкладываем свой «бренд», своих знаменитых актёров, сколлекционированных Захаровым. Причём режиссуру стараемся приглашать такую, чтобы не ниже планки театра: Эльмо Нюганена, Александра Морфова, Владимира Мирзоева. Но это расширяет и творческие, и экономические возможности Ленкома. В какой-то степени – реформирует эти механизмы.
– Николай Сорокин, руководитель Ростовского академического театра, сказал мне, что он не пускает на свою сцену никаких столичных разовых гастролёров, кроме Ленкома.
– Вот видите. Мы отвечаем за свою марку.
– В результате такой ответственности вы сейчас, наверное, меньше, чем прежде, ездите на гастроли?
– Нет, ездим. Каждый год обязательно в Санкт-Петербург на 20–25 дней. Были в Перми, Самаре, Саратове, Ярославле, Воронеже, в Прибалтике. Сегодня это стоит громадных денег, поэтому ездим только туда, где все расходы берёт на себя принимающая сторона.
– А Париж снова покорять не собираетесь?
– Идут переговоры с Пьером Карденом, но очень затяжные… Видите, как круто разворачивается сейчас жизнь. Ещё несколько лет назад я яростно сопротивлялся повышению цен на билеты, теперь сдался. Вынужден. Несмотря на финансовую помощь города.
– И сколько стоят сейчас ваши билеты? Официальная их цена?..
– От семисот до двух с половиной тысяч рублей на премьерную «Женитьбу». А наша касса – это и актёрские доплаты, и наш недешёвый ремонт. Я ведь не за всю страну в ответе, а за свой коллектив. От меня же ждут: иногородние – прописки, молодые – общежития, взрослые – квартир, все вместе – зарплат, лучше повыше, и ежедневной, ежечасной, ежеминутной заботы. Триста пятьдесят человек коллектива и тысячи (в месяц – 20 тысяч) зрителей, которые требуют неусыпного внимания. Мы бесконечно повторяли знаменитую формулу Станиславского, что театр начинается с вешалки, а может быть – с туалета? Долгие годы плохие туалеты, очереди в них были фирменным знаком отечественного театра, на них всегда не хватало денег.
И Варшавер ведёт меня в них и с гордостью демонстрирует. Дворцы! Даже туалетной бумаги и салфеток сколько хочешь. Для него в театре всё важно, мелочей нет: новые дубовые двери, буфет («Он нам не принадлежит. Но за ассортиментом и ценами стараюсь следить»), комфортабельные гримуборные, сауна с массажистом для работников... Предмет особенной гордости директора – служебное кафе.
– Попробуйте наш обед. Для каждого он стоит чисто символически – тридцать рублей. А театр – ещё всем по две тысячи в месяц на социальную защиту доплачивает. Борщ сам учил поваров варить. А компот вы пьёте из моих яблок, в этом году – урожай, привёз в буфет три мешка. Я сам первый обычно пробу снимаю.
– А спиртное всех сортов?
– Ну и что? Запрещу – всё равно принесут. А если напьются – будут уволены.
– Марк, а говорят, жена Николая Петровича Караченцова обижена на недостаток внимания к ним.
– Пусть это будет на её совести. Они сейчас получают столько же, сколько получали до болезни. Не хочу говорить, сколько, чтобы не дразнить тех, кто в нашей стране получает меньше прожиточного минимума. Но уверяю вас: достаточно и немало. Мы с Захаровым следим за этим.
– Не могу не спросить и о здоровье Александра Гавриловича Абдулова.
– Не хочется бередить больную в прямом и в переносном смысле тему: об этом и так слишком много пишется, но мы помогаем нашим любимым артистам по мере возможности и с нетерпением ждём их возвращения. Однако театр – дело жестокое. Вот вводим на главную роль в «Затмение» Андрея Соколова. Говорят, хорошо репетирует.
– Я видела у тебя в приёмной кипы корреспонденции, посылки для Абдулова и Каранченцова.
– Да, они идут и идут со всей страны со словами любви и сочувствия, чаще с лекарствами, рецептами. Нас вообще многие любят и многие помогают. Только некоторые благотворители не хотят себя объявлять. А главный наш меценат – город и лично Юрий Михайлович Лужков. Его отношение к культуре, к сбережению театра в эти трудные времена, уверен, потом будут осмысливать, изучать.
В кабинете у Варшавера – монитор с девятью камерами, приёмная, коридор, сцена, весь театр…
– А ты что, всегда в театре? Я как ни позвоню, ты на месте, ну разве что из кабинета вышел. А отдыхать когда? Как?
– Отдыхать от чего? От любимой работы? Ведь если ты здесь радость получаешь, разве может быть отдых от радости?
Беседу вела