Сергей Князев
Записки князя П. В. Долгорукова. СПб.: Издательский центр «Гуманитарная Академия», 2024. — 656 с. — Пер. с фр. А. Ю. Серебрянниковой; вступ. ст., примеч. и указатель С. Н. Искюля
Знаменитые в свое время мемуары Клэр Голль, вдовы немецкого поэта-авангардиста Ивана Голля вышли под названием «Никому не прощу». Князь Петр Владимирович Долгоруков (1816–1868) мог так озаглавить свои «Записки» с не меньшим основанием, с тем только уточнением, что объект недобрых чувств здесь не только и не столько современники, сколько соотечественники в целом.
«Ягужинский пользовался неограниченным доверием Петра I; правдивый, честный и смелый, он был полезен своему государю, которому всегда говорил правду и надежд которого никогда не обманывал. Однажды, получив распоряжение составить указ, по которому каждого, уличенного в лихоимстве, — пусть дело даже касалось денег, достаточных разве что для приобретения какой-нибудь веревки, — следовало повесить, он сказал царю: «Государь, неужели ты хочешь остаться государем без подданных?» — «Как это?» — спросил Петр и получил ответ: «У тебя на службе, государь, все воруют!» Царь расхохотался и более об указе речи не было».
Генеалогия была главным интеллектуальным увлечением П. В. Долгорукова, князь при всем дилетантизме в исторической науке был одним из крупнейших специалистов своего времени в этой области, он автор-составитель «Российской родословной книги» — наиболее полного в Российской империи источника по генеалогии отечественного российского дворянства. Опубликовано это четырехтомное издание в 1854–1857 годах, после чего Долгоруков отбыл в эмиграцию. Находиться в России более ему было решительно невозможно.
«Князь Долгоруков принадлежал к аристократическим повесам в дурном роде, которые уж редко встречаются в наше время. Он делал всякие проказы в Петербурге, проказы в Москве, проказы в Париже. На это тратилась его жизнь. Это был избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе», — вспоминал А. И. Герцен, с которым, кстати П. В. Долгоруков сотрудничал как литератор в «Колоколе».
Ко времени отъезда Долгоруков умудрился рассориться на Родине практически со всеми, заработав репутацию человека невероятно злоязычного, бретера, скандалиста, клеветника. К тому же он был не слишком хорош собой внешне, за глаза его звали Bancal (фр. «Колченогий») — без всякого сочувствия. Плюс ко всему за Долгоруковым двадцать лет тянулся нехороший след. Именно его считали автором пасквиля, ставшего поводом вызова на дуэль Пушкиным Дантеса. Сам Долгоруков до конца жизни это отрицал. Одна позднейшая графологическая экспертиза авторство подтвердила, другие — нет, но осадок остался.
«Записки» П. В. Долгорукова — в некотором смысле логичное продолжение всей его предыдущей жизни и деятельности. Его книга — сборник скандальных анекдотов (в прежнем смысле слова) и генеалогических исследований (или, если угодно «исследований») о русском высшем свете, прежде всего о знати, в том числе царствующих особах, о придворной и аристократической среде XVIII — первой половины XIX века. Это своеобразные «отходы производства», которые автор вдруг решил превратить в доходы. Судя по всему, он решил опубликовать всё, что не вошло и не могло войти в «Российскую родословную книгу», не отказав себе в привычном удовольствии сплетника смаковать чужое непотребство.
«Как и Румянцев, Григорий Петрович, первый граф Чернышев, был обязан своими чинами, богатством и титулами тому факту, что Петр I решил женить его на одной из своих любовниц… Ему было 40 лет, когда царь предложил ему жениться на одной из его любовниц, юной особе 17 лет, красивой, умной, из старинной семьи, но развратной и до крайности циничной, но жениться с условием, что царь будет продолжать отношения с этой дамой. Чернышев согласился, он женился, был произведен в генерал-майоры и получил четыре тысячи душ крепостных».
«Записки» были опубликованы на французском языке в Женеве в 1867-1868 годах. В России до 1917 года книга была запрещена. Полностью переведена и издана на русском в 2007-м. Спустя 17 лет петербургское издательство «Гуманитарная Академия» напечатало исправленную версию книги. По сравнению с предыдущим изданием в текст и аппарат издания (обстоятельное предисловие, комментарии, именной указатель), составляющий полторы сотни из 650 страниц, внесено более 1000 исправлений.
Книга самоценна как памятник сразу нескольким эпохам, как исторический документ, но, полагаю, с нею стоит ознакомиться не только и не столько тем, кто интересуется «низким происхождением многих знатных фамилий» и малоаппетитными подробностями частной жизни русских монархов и прочих дворян. Здесь есть колоритные детали повседневной жизни: «Офицерам предписывалось иметь выезды четверней, гвардейский офицер не мог, не нарушая закона, наносить визиты пешком; наемные извозчики были неизвестны; только иностранцы и провинциалы могли ездить в наемных каретах, да и то четверней; всем, кто имел чин бригадира, надлежало ездить шестерней — под страхом совершить неприличие и потерять уважение общества».
Есть и прекрасные сцены, готовые эпизоды исторических сериалов, настоящий Клондайк, Эльдорадо для драматургов.
«Шереметев делал немало добрых дел: он много подавал бедным, всегда был готов помочь несчастным, за его столом даже по обычным дням всегда ставилось не меньше пятидесяти приборов, ибо каждый, даже незнакомый, мог прийти к его столу. Это он своим примером ввел в России обычай, столь распространенный в XVIII в. Среди богатых людей, держать открытый стол…
В час обеда, то есть между полуднем и часом дня, в дом мог войти кто угодно, лишь бы он был одет по-европейски. Люди, знатные по рождению и по положению, проходили в гостиную; остальные ждали в столовой. В назначенное время двери столовой открывались и вместе с хозяином дома входили почетные гости; сам хозяин, не подходя ни к кому из незнакомых в отдельности, приветствовал их, слегка наклоня голову (на что приветствуемые отвечали глубоким поклоном), и приглашал всех садиться за стол: «Милости просим, господа, чем Бог послал!» После обеда гости шли в гостиную выпить кофе; из незнакомых хозяину некоторые самые уверенные в себе, также входили в гостиную и оставались там стоять; наиболее же отважные садились возле двери на кончик стула, но большинство даже не входили в гостиную: испросив и получив в буфетной чашку кофе, они возвращались к себе».
Как видим, даже повеса в дурном роде, шут, отвратительный забавник может взять и ни с того, ни с сего написать доброе о благородном обычае...