Эссе
Делились считалкой или по жребию, назывались ещё «немцами» и «нашими» – холодная война шла вовсю, но подростки в политическую актуальность не вдавались. Насколько я знаю, и младшие поколения вплоть до конца пятидесятых, а то и до самого кубинского кризиса воевали не с американцами, а с немцами, в основах массового сознания сохранялась единственная настоящая война – та, с которой у половины пацанов не вернулись отцы, деды, дядьки и соседи.
Поделившись, начинали готовиться к войне.
Прежде всего в полном соответствии с тоталитарными представлениями о роли командования каждая сторона строила «штаб» – рыли неглубокую землянку и накрывали её шалашом из досок и обломков дверей, обрывков жести и половинок кирпичей, взятых на ближайших ещё не разобранных развалинах. Там, где шли серьёзные бои, такие развалины сохранялись долго, во всяком случае я помню Сталинград году в пятьдесят третьем и даже в пятьдесят пятом: там ещё едва ли не половина города стояла в руинах… Так что «штабы» строились очень похожие на настоящие командные пункты. В них обязательно ставили ящик в качестве стола и кирпичи вокруг него – это было необходимо для «совещания перед боем», мизансцена которого, как правило, воспроизводила знаменитый эпизод из «Чапаева». Для полноты картины – да и чтобы действительно поесть – из дому многие приносили варёную картошку, это по тем временам была неплохая еда даже и в зажиточных семьях…
Только закончив строительство «штаба», приступали к производству вооружения. Фабричных пугачей с пистонами, литых оловянных наганов и даже – выпускались и такие – пистолетов-самовзводов с прокручивавшимися пистонными лентами было мало, лишь у самых богатых и любимых уцелевшими отцами. Прочие, как и положено бойцам народной войны, обходились самоделками: выпиленными из доски автоматами ППШ с «магазином» из прибитой гвоздём плоской круглой жестяной коробкой от селёдки в масле; найденными в земле ржавыми ножнами от немецкого штыка, в которые вбивалась палка с обструганной рукояткой; старательно вырезанными из дерева шашками с гардами из крышек от консервов… Ещё были гранаты – кульки из фольги, набитые, прямо скажем, конским (полно было на улицах!) дерьмом. А самое серьёзное, действительно опасное оружие делалось по образцу старинных пистолетов – к деревянной рукоятке-ложу прикручивали тонкую стальную трубку, найденную на свалке, казённую её часть расплющивали, сбоку напильником прорезали щель для запала, в трубку плотно набивали головки от спичек и закатывали шарик от подшипника. Всем было известно, что одному пацану из четвёртого «А» в прошлом году выстрелом из такого устройства выбили глаз, но это не останавливало. Никаких конвенций о запрещённом оружии не существовало, и один выстрел из самопала, даже не повлёкший членовредительства, действовал как атомная бомбардировка – выстреливший становился победителем.
И начиналось.
Логика войны очень быстро вытесняла условности игры. Сперва, конечно, просто бегали и орали «бэм! ты-ды-ды-ды-ды! ту-дум! ты убит, падай! падай, так нечестно, ты убит!!», ползали по-пластунски, устраивали засады в подвалах, однако в рукопашную не шли. Но постепенно всё переходило в обыкновенную драку, нередко с использованием деревянных и металлических предметов, изображавших оружие, в качестве ударных средств, со свалкой и сидением на поверженном верхом. Брали «пленных», их вели в «штаб», но поскольку делать там с ними было нечего, после недолгого допроса «где Сталин» и «сколько у вас танков» (по мотивам сто раз смотренных фильмов) пленников отпускали при условии дальнейшего нейтралитета…
А кончалось всё первой кровью – обычно из несильно задетого, но слабого от авитаминоза мальчишечьего носа. На первой крови игра прекращалась.
Случались, конечно, и просто хулиганские драки двор на двор, с порядочными кровопусканиями и даже пробитыми головами, но это было иное: не придуманное идейно-политическое противостояние «наших» и «немцев», а животное деление территорий, ксенофобское дикарство.
…Взрослая жизнь поражает разрушением границ между игрой и истинной враждой.
Когда речь идёт о богатствах и их переделе, когда дерутся, в сущности, за кусок хлеба или золота, всё понятно: звериный инстинкт в человеке заглушён, но вылезает наружу, как только находится материальная причина. Образ и подобие Божие искажаются, тварь оказывается сильнее духа – увы, таков сей земной, несовершенный, подверженный власти Зла мир.
Но не только материалистические интересы, а и взрослые игры приводят к крови и лишь усиливаются после её первого пролития! Сколько вполне умозрительных теорий, безумных и маниакально претендующих на величие идей, искренних, но непоколебимых заблуждений, предрассудков и фантазий делались – и сейчас делаются – обоснованием гигантских кровопролитий, истребления людьми себе подобных! Одни молятся не так, как другие (заметьте, единому Богу), – и этого достаточно для пролития крови. Одни считают эффективной такую экономическую модель, а другие эдакую (не важно, какая эффективнее на самом деле, важен сам факт расхождения) – уничтожить до последнего как класс. Один условно, по крови (впрочем, никакие анализы этого не показывают), записан в эллины, другой в иудеи – и будем лить эту одинаковую, но разделённую языческими традициями кровь бесконечно.
Нормальные дети, вообще-то склонные к жестокости, разделяют игру и драку. Взрослое же человечество постоянно переходит от первого ко второму. Разве что в спорте отделяется игровое противоборство от грубой стычки, впрочем, футбольные фанаты постоянно норовят превратить забаву в войну. Да и олимпийские страсти сильно окрашены в националистические цвета…
Пожалуй, только шахматное деление на чёрных и белых остаётся условностью, играющие меняются сторонами, не пытаясь силой отстоять белую правду или чёрную справедливость. Конечно, можно гордиться национальной принадлежностью чемпиона, но это уже вне игры. А внутри самих шахмат нет «угнетённых пешек», «ферзей-эксплуататоров», «чёрных» в презрительном смысле и «белых» в смысле «арийцев».
За это-то я, в древней и благородной игре обнаруживающий патологическую тупость, испытываю к ней безоговорочное уважение.