Добру быть вечно

Г О Ш М Ы

Будь преданным

Там, где любви напрасно сердце ждёт,
Оно увянет, сгинет, пропадёт.
Но и любовь там расцвести не сможет,
Где верности и дружбы не найдёт.

Будь преданным, но каждому не верь
И душу всем не открывай, как дверь,
Товар души не выноси на рынок,
Где нет ему ценителей теперь.

Создатель, одинокого храни,
Трудны его безрадостные дни.
Он окружён заботой и печалью –
Где друга нет, там властвуют они.

Зачем нам к вечным истинам взывать,
В свои дома несчастья призывать?
Зачем от правды люди отвернулись,
Где нет причин о правде забывать?

Ликующий, ко мне направь стопы
И выслушай слова – они скупы.
Ведь даже розе иногда приятно
То место, где отсутствуют шипы.

Любви желают в мире все сердца,
И трепету и вздохам нет конца.
Сам исцелитель Видади страдает,
Когда не видит милого лица. 

 
Перевод Татьяны Стрешневой

Журавли

Ряд за рядом поднявшись к большим облакам,
Вы зачем забрались в небеса, журавли?
Ваша песня тоскливая так грустна,
Вы куда направляете путь, журавли?

Словно бусы, нанизаны ваши ряды,
Высоко в небесах вы летите, горды.
Не случилось бы с вами какой беды,
Добывайте корм как-нибудь, журавли.

Я скажу, и в словах моих правда живёт:
Вас крылатый злодей на дороге ждёт,
Злобный сокол размечет ваш перелёт,
Алой кровью окрасите грудь, журавли.

Ваша родина, ваша отчизна – Багдад,
Ваши перья – забава того, кто богат.
Ваши песни на сердце, как струны, гремят.
Вы зачем мне терзаете грудь, журавли?

Вы спросите, друзья, обо мне, больном.
Я письмо напишу дрожащим пером.
О больном Видади в свой багдадский дом
Принесите письмо как-нибудь, журавли. 

 
Перевод Владимира Луговского

М У С А Д Д А С

Всему наступит конец

Не думай о нашем страданье – всему наступит конец.
В груди удержи рыданья – слезам наступит конец.
Придёт пора увяданья – цветам наступит конец.
В душе не храни ожиданья – душе наступит конец.
Мне чашу подай, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

Возлюбленная прекрасна – она истлеет в земле,
Рот её нежно-красный – и он истлеет в земле,
Локон на шее страстной – тоже истлеет в земле.
И раз её образ ясный должен истлеть в земле,
Мне чашу подай, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

Умрёт властелин вселенной, – что выживет он – не верь.
И царство его погибнет. Во власть и закон не верь.
Всё в мире непостоянно. Что мудр Соломон – не верь.
Вращению мирозданья, если умён, не верь.
Мне чашу подай, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

И если за годом годы сто веков расцветёт,
И если, шумя листвою, сто садов расцветёт,
И если сто гиацинтов, сто цветов расцветёт,
То разве душа от лживых, от жалких слов расцветёт?
Нет! Чашу налей, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

Разлука сжигает душу, печалью меня тесня.
Я выпил бокал страданья, он в горе подлил огня.
Никто мне руки не подал, не поддержал меня,
Пока ещё есть возможность, радуйся свету дня…
И чашу налей, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

Если подумать о жизни – горем она полна.
Ведь одному бриллианту – тысячи душ цена!
Как в зеркале, в каждой грани подлость отражена.
Клянчить себе подачек наша земля должна.
Мне чашу подай, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец.

Цену пустому миру знал Видади больной.
Мир о пощаде просит, словно набат ночной!
Страх и смятенье вижу я в суете земной,
Жизнь коротка, не будет жизни ещё одной.
Мне чашу налей, виночерпий, – всему наступит конец.
Нас гложут могильные черви – всему наступит конец. 

 
Перевод Константина Симонова

Молла Панах Вагиф
(1717–1797)

Лидер и классик светской поэзии, основоположник азербайджанской реалистической поэзии нового периода, литературного течения раннего реализма Молла Панах Мехтиага оглы Вагиф родился в селе Гыраг Салахлы Газахского района. Первоначальное образование получил в медресе, изучал персидский и арабский языки, интересовался архитектурой и астрономией. В 1769 году с помощью близкого друга, известного поэта, Молла Вели Видади был приглашён во дворец Карабахского хана Ибрагима Джаваншира на должность руководителя двора. В скором времени Вагиф стал главным визирем – министром иностранных дел Ибрагим хана. Долгие годы Молла Панах с преданностью служил ханскому двору и всячески способствовал налаживанию добрососедских отношений с другими азербайджанскими ханствами, а также с Россией и Грузией.
Вагиф снискал известность и славу, прежде всего как певец любви и красоты. Его лирика, посвящённая земной любви, отличается от классических любовных медитаций как по осмыслению, так и по образному ряду и средствам изображения. В его гимнах любви отчётливо предстают реальные естественные краски и детали, много внимания уделяется живописанию образа возлюбленной, прославлению её красоты. Его поэтические портреты зримы, конкретны, наглядны; красавицы, вдохновлявшие его лиру – это дочери родной земли…
Самая большая заслуга Вагифа в истории азербайджанской литературы – не в проблесках реалистического художественного зрения, а в коренном и принципиальном обновлении художественно-языкового инструментария. Вагиф поднял литературный азербайджанско-тюркский язык на новую недосягаемую высоту, обогатив его прекрасными, искромётными выражениями, феерическими красками и огромными ресурсами народной разговорной речи. Открытиями Вагифа в области поэтического языка по сей день пользуются все талантливые поэты Азербайджана.
Молла Панах Вагиф в 1797 году вместе с сыном, талантливым поэтом Алиаги, был брошен в пропасть по повелению Карабахского хана Мухаммед бека Джаваншира и тайком был похоронен в городе Шуше почитателями его таланта.

Г О Ш М Ы

С тобою

Если бы в укромном уголке
Довелось побыть вдвоём с тобою!
Сердце к сердцу и рука в руке,
Пламенеть одним огнём с тобою!

Мне б в глаза твои когда-нибудь
Взором затуманенным взглянуть!
Пусть неразделимо, грудь о грудь,
Мы сердца свои сольём с тобою!

Блеску тёмных глаз идёт сурьма!
Звёзды тем светлей, чем глубже тьма.
Недругов да поразит чума!
Не таясь, гулять пойдём с тобою.

В сладостной полночной тишине
Ты склонись доверчиво ко мне.
До рассвета, позабыв о сне,
Ночь в блаженстве проведём с тобою.

Милая, ответа ждёт Вагиф.
Ты доверься мне, лицо открыв.
Буду счастлив я, доколе жив,
Упоённый забытьём с тобою. 

 
Перевод Марии Петровых

Ты моя Кааба

Ты Кааба, Кербела, Мекка, Медина моя!
Ты священна всегда и благостна для меня,
Я святыней считаю изгибы твоих бровей,
День и ночь я молюсь тебе, голову преклоня.

Что бы я ни сказал – пусть не будет обид у тебя.
Я не знаю, что сталось со мной, – опьянел я, любя.
Лишь исчезнет твой стан, и я замираю, скорбя.
Ты уйдёшь, и последняя ночь настаёт для меня.

Веру наших отцов привязал я к твоим кудрям,
Кто же больше меня изумлялся твоим кудрям,
Ухожу, свою жизнь, поручая твоим кудрям, –
Эту жизнь, как залог, береги, у себя храня.

Ты мой месяц высокий, солнце моё и луна,
Жизнь, богатство, счастье моё и весна!
О тебе лишь единой мечта у меня одна,
Сказкой стали слова твои на устах у меня.

Даже райские птицы боятся твоих кудрей,
Онемели павлины от сладких твоих речей.
Я несчастен, Вагиф, из-за чёрных твоих очей, –
Кто б ни встретился мне на пути – пожалейте меня! 

 
Перевод Владимира Луговского

Г А З Е Л Ь

Ради ямочки

Я мечтой к кудрям прикован, ароматным, как цветок.
От любви изнемогаю, стан согнулся, взор поблёк.

Если будет живописец рисовать её портрет, –
Я хочу стать тонкой кистью, чтоб коснуться нежных щёк.

Будто облако восхода на челе её горит –
Лебедь белая, не бойся, насмерть ранен злой стрелок.

Ты меня околдовала – стал я пленником твоим,
Без тебя, как месяц в небе, я блуждаю одинок.

Я Вагиф, мне нет спасенья, гибель родинки сулят...
Ради ямочки на щёчке мукам я себя обрёк. 

 
Перевод Татьяны Стрешневой

М У Х А М М А С

Нет

Я правду искал, но правды снова и снова нет.
Всё подло, лживо и криво – на свете прямого нет.
Друзья говорят, – в их речи правдивого слова нет,
Ни верного, ни родного, ни дорогого нет.
Брось на людей надежду – решенья иного нет.

Все вместе и каждый порознь, нищий, царь и лакей –
Каждый из них несчастлив в земной юдоли своей.
Их всех сожрала повседневность, оторванность от людей,
И сколько бы я ни слушал бесчисленных их речей –
В них, кроме лжи и неправды, смысла второго нет.

Странный порядок в силу у сильных мира вступил:
Чьё бы печальное сердце ты ни развеселил,
Оно тебе злом отплатит, отплатит по мере сил,
Им неприятен всякий, кто доброе совершил,
На целом огромном свете мне друга родного нет.

Учёный и с ним невежда, учитель и ученик –
Снедаемы все страстями, в плену у страстей одних.
Истина всюду пала, грех повсюду проник,
Кто в молл и шейхов поверит, тот ошибётся в них.
Ни в одном человеке чувства святого нет.

Тот, кто дворец Джамшида в развалины превратил,
Тот веселье и счастье безжалостно поглотил.
Нет никого, кто б в горе кровь свою не пролил,
Сам я не раз жестокой судьбою испытан был.
Повсюду царство коварства – и царства другого нет.

Всякий чего-то ищет, погонею поглощён,
Ищут себе престолов, венцов, диадем, корон.
Шах округляет земли – за ними в погоне он.
Влюблённый бежит за тою, в которую он влюблён.
Ни радости нет на свете, ни прочного крова нет.

Тут на людей, как солнце, свой излучаешь свет –
Помни, что слов признанья в радостной вести нет.
Честь, благородство, стыдливость давно уж утратил свет.
Услышали мы, что где-то найден честности след,
Я долго искал и знаю, чувства такого нет.

Алхимиками я сделал множество гончаров.
В золото обращал прах забытых гробов,
Из щебня я делал яхонт, с камня срывал покров,
В бриллианты мог превращать я бляхи на шеях ослов,
Признанья искал, но мир мне ответил сурово – нет!

Я мир такой отвергаю, он в горле стал поперёк,
Он злу и добру достойного места не приберёг.
В нём благородство тщетно: потворствует подлым рок,
Щедрости нет у богатых – у щедрых пуст кошелёк.
И ничего в нём, кроме насилия злого, нет.

Я видел конец надежды, мечтаний конец пустой,
Конец богатства и славы с их земной суетой,
Конец увлеченья женской, невянущей красотой,
Конец и любви, и дружбы, и преданности святой.
Я знаю, что совершенства и счастья людского нет.

Потухли глаза, старею, жизнь черней и черней.
Сколько красавиц мимо прошло за тысячи дней!
Дурною была подруга, погублено счастье с ней!
Аллах, одари Вагифа милостию своей:
Ведь, кроме тебя, на свете друзей у больного нет.

 
Перевод Константина Симонова

Гасым Бек Закир
(1784–1857)

Тонкий лирик, яркий представитель реалистической поэзии, мастер сатирической аллегории и басен Гасым бек Закир Али бек оглы Джаваншир родился в городе Шуше – литературной и музыкальной Мекке Азербайджана – в семье карабахского бека из рода властителей Карабаха Панах хана. Начальное образование получил в медресе, изучал арабский и персидский языки, классическую литературу. Закир в основном жил в селении Хындырыстан, подаренном ему Мехтигулу ханом. Из-за своих остросатирических насмешек поэт имел немало недругов среди азербайджанской знати того времени. В результате беко-ханских интриг Закир и его семья подвергались преследованиям со стороны царских властей. Его сын и племянник были сосланы в Сибирь. Самого же поэта подвергли аресту, год продержали в Шуше, затем сослали в Баку. С помощью друзей М.Ф. Ахундова, М.А. Колюбакина, И. Гуткашенли и Дж. Орбелиани был реабилитирован, вернулся в Шушу и прожил там до конца жизни под негласным надзором царской охранки.
Поэтическое творчество Гасым бека Закира занимает уникальное место в истории просветительско-реалистической поэзии азербайджанской литературы первой половины XIX столетия. Именно ему принадлежит самая большая заслуга в процессе пробуждения национально-общественного сознания и духовного возрождения в становлении просветительской сатиры, кристаллизации азербайджанского литературного языка. Разоблачительная критика и ирония сатиры Гасым бека Закира были направлены против царских правителей и царского порядка; колониальных законов и беко-ханского произвола, в них яростно защищались права слабых и беспомощных.

ГАЗЕЛЬ

Постепенно

Тяжесть времени сгибает неизменно, постепенно,
Я для стрел судьбы жестокой стал мишенью постепенно.

Опыт жизни говорил мне: не гордись. А я не слушал,
Ну а время не стояло, шло движенье постепенно.

И хотя я не был трусом и храбрее был Рустама.
Годы горя приводили к пораженью постепенно.

И теперь не по душе мне – отчего, и сам не знаю –
Звуки флейт, и охладел я даже к пенью постепенно.

Охладел я и к веселью, и вино мне стало горьким,
И печаль меня сжигает тайным жженьем постепенно.

Выпадают мои зубы, рот – подобие развалин.
Обессмыслилось значенье всех свершений постепенно.

Ах, как ты меня любила, как была нежна со мною,
Только вижу, охладело твоё рвенье постепенно.

Связь с пустопорожним миром обрывай, Закир, скорее
И спускайся по ступеням, по ступеням постепенно.

М У Х А М М А С

Старость

Всех путаниц и невнятиц моих подоплёка старость,
Всё отняла – ум, ядрёность, румянец на щеках, старость,
Как иву, меня согнула, сама кривобока, старость,
И на руку, не убоявшись бессмертного Бога, старость
Накручивает мои волосы, и хочет оброка старость.

Меж мягким и жёстким разницы не было в пятьдесят,
И зубы мои, бывало, серый кремень крошат.
А в шестьдесят я стражду, дёсны мои болят,
И пища должна быть мягкой, как у слепых щенят.
О господи, что за мука, что за морока старость.

Какая нагрузка для вас, мои старые зубы!
Не можете справиться с пищей вкусной, хотя и грубой.
Мой рот, как птичье гнездо, когда я раздвину губы,
Я должен крошить свой хлеб в тарелке тёплого супа.
Да ну тебя к чёрту, старость, ты хуже порока, старость.

Когда было сильным тело, тогда вкруг меня, нежна,
Как мотылёк вкруг свечки, порхала моя жена.
Куда бы ни приходил я – чаша была полна.
А нынче, когда и жена со мною молчит, как стена,
Гостить не хочу, и гостей не жду у порога, старость.

Вчера я в саду увидел красавицы лунный лик,
Приблизился, чтобы к ножкам приникнуть хотя б на миг,
Но девушка мне сказала: «Послушай, дряхлый старик,
Чего тебе, или от стада ты своего отвык?»
И смотрит она с издёвкой. Нет горше упрёка, старость.

А ведь бывало такое – не передать рассказом, –
Красавицы не уходили, и отдавались разом.
Меня называли Рустамом, звали меня Фарамарзом.
Теперь мне кричат: «Вартан!» Теперь я теряю разум.
В кого ты меня превратила волею рока, старость!

Где тот, кто стоял кипарисом в серебряном полумраке,
И в степь летел иноходцем, топча золотые маки,
Смотрел на жену цирюльника, на дочку моллы, и драки
Не избегал? Теперь он тихо лежит на мутакке,
Без нежности и без страсти. О, как ты убога, старость!

Проклятье тебе за то, что радости мне – в обрез.
Где благосклонность красавиц? Где утренний свет? Исчез.
Завеса мне мир закрыла, и нету плотнее завес,
Ты сокола моей страсти спустила с любви небес.
Каменьями бед перебила мне крылья жестоко, старость.

Пусть золото мне сулят, пускай дают серебро,
Пусть будет мой дом, как рай, пускай бриллиантов –ведро,
Пускай с плеча падишаха несут мне одежду, добро,
Но если моё лицо морщинисто и старо,
Как шея быка, тогда к чему мне чертоги, старость?

Теперь, завернувшись в коврик, я выхожу на заре
Смотреть, чтоб не клевали птицы зерно во дворе,
Не то получу оплеуху. Судьба жестока в игре.
Освободи меня, лучше лежать на смертном одре,
Чем вызвать седой бородой насмешку у многих,старость.

Есть у Закира хозяйство – деревья в расцвете есть.
И дорогие покои, смотрите, вот эти, есть,
И сколько гостей ни пришло – гостей мне чемвстретить есть,
И внуки, всевышняя милость, и милые дети есть.
Нет горя. Одно лишь горе: все выжала соки старость!

Б А С Н Я

Верблюд и осёл

Я вычитал историю одну –
О том, как из Ирана в старину
Везли товары в Индию купцы;
Мели пески, звенели бубенцы.
Такой вот караван однажды шёл, –
Брёл позади Верблюд, а с ним Осёл.
Нагружены, они брели в пыли,
В песках изнемогая, шли и шли,
И вот остановились, наконец,
От ярости осатанел купец,
Да что поделать? Хоть купец и зол –
Стоит Верблюд. Стоит, как пень, Осёл.
Решил хозяин встречных ждать, и груз
С животных снял, освободил от уз,
Оставил их. Пустыня горяча,
И, еле-еле ноги волоча,
Верблюд с Ослом тихонько поплелись,
Топча репьё, обгладывая лист.
Случилось так, что повезло двоим –
Зелёный луг вдруг повстречался им
С травою вкусной, с пресною водой,
И так они покончили с бедой.
И ели-пили без конца, пока
У них не стали толстые бока,
Огромные бока, как барабан,
Похожие на гору Бегирбан.
Так растолстели, что не видно глаз,
И шею не почешешь. Как-то раз
Сказал Осёл Верблюду: – Ах, сосед,
Как хочешь ты, ругайся или нет,
Но я желаю песню спеть сейчас,
Ведь у меня великолепный бас.
Хочу я спеть со вкусом, с чувством, так,
Как просит сердце. – Ты и впрямь дурак;
Ишак; и так не зря тебя зовут:
С трудом мы позабыли тяжкий труд,
Освободились, дай бог, чтоб навек,
От тягот, что несёт нам человек,
И если тут ты запоёшь, боюсь,
Тебе сломает спину новый груз, –
Так отвечал Верблюд. – Пока живой,
Молчи, не то услышат голос твой.
И снова будешь бороздить пески.
Причуду эту выкинь из башки!
Осёл его не слушался совсем, –
И растопырил уши, а затем –
Ну, можно ли Осла перебороть?
– Так заревел – не приведи господь.
И по пескам разнёсся длинный рёв.
А в это время брёл среди песков
Торговый караван. Услышав крик
Ослиный, огляделся проводник
И сразу отыскал зелёный дол,
И наших двух приятелей нашёл.
Навьючили на них огромный груз;
Осёл, к работе потерявший вкус,
Не мог идти, наверно, оттого,
Что ноженьки застыли у него.
За этот семимесячный досуг,
Тогда с него переложили вьюк
На горб верблюжий.
Начался подъём.
Осёл и без вьюка идёт с трудом,
Остановился, силы больше нет.
Погонщики собрались на совет:
Как быть, коль впереди такая даль?
Осла оставить тут? Пожалуй, жаль,
К тому ж – он прибыль для проводников
Продашь – возьмёшь хоть пару медяков
В базарный день. И порешили так,
И на Верблюда взвален был ишак.
Верёвками опутан был, как вьюк.
Верблюд сказал со скорбью: – Эх ты, друг,
Не друг, а враг, причина горьких бед.
Ты помнишь, я давал тебе совет
Не петь, а ты сдержать себя не смог.
Из-за тебя теперь не чую ног,
Мне тяжело от твоего вьюка,
Я не амбал тебе, сын ишака.
Подумать только, в довершенье зла
Я на себе несу тебя, Осла.
А что, коли сейчас начну я пляс,
Как начал ты свой глупый рёв в тот раз?
Сказал Осёл: – Прошу я от души.
О, лучший из животных, не пляши.
Есть поговорка: малый навредит –
Большой исправит... –
Потерял ты стыд, –
Верблюд ответил, и прибавил шаг,
И побежал, и задрожал ишак.
Верёвки развязались, и седок
Упал на камни головой, и сдох...
Коль старших не послушаешься ты –
Смотри, не оберёшься маяты!
Когда не в силах ты себя сдержать,
Нельзя тебя за это уважать.
Ещё скажу: не будь болтливым впредь.
Сказал Саади: «Коль без нужды петь –
Все куропатки не были бы падки,
И коршун не поймал бы куропатки!»

 
Перевод Абрама Плавника

Мирза Шафи Вазех
(1792–1852)

Одна из самых блестящих фигур первой половины XIX века азербайджанской общественной и поэтической мысли, автор изысканно-тонких лирических песен Мирза Мухаммед Кербалаи Садыг оглы Шафи Вазех родился в древнейшей Гяндже в семье зодчего. Его отец служил у легендарного властителя Гянджи Джавад хана Гаджара (1748–1803). Он с ранних лет учился у образованных людей города и готовился к духовному званию. Но рано лишившись отца, был вынужден с молодых лет самостоятельно зарабатывать на жизнь. Вначале служил писарем и управителем деревень у дочери Джавад хана, затем в гянджинском медресе преподавателем каллиграфии. В 1840 году поэт переехал в Тифлис и при помощи своего ученика, известного писателя М. Ф. Ахундова, устроился преподавателем тюркского и персидского языков в уездном училище. Мирза Шафи прославился своими сатирическими стихами, затем лирика заняла в творчестве поэта прочную позицию, и в историю азербайджанской литературы он вошёл как гениальный лирик.
В Тифлисе в 1844 году Мирза Шафи познакомился с известным немецким поэтом и путешественником Боденштедтом и давал ему уроки восточных языков. Фридрих Мартин фон Боденштедт с немецкой педантичностью переписывал все лирические стихи своего учителя и в 1847 году увёз их с собой в Германию, в 1851 году в своём переводе выпустил в Берлине книгу «Песни Мирзы Шафи». Сборник имел небывалый успех, переводился на многие европейские языки. Ученик поддался соблазну и в дальнейшем (1872) отрицал авторство учителя, объявляя себя автором «Песен» – в последующем выдержавших 264 издания на немецком языке. Прах поэта поныне покоится на мусульманском кладбище в Тбилиси.

П Е С Н И

***
Из песен остаётся на века
Скорее песня та, что коротка.
Порой навечно людям остаётся
С коротким изречением строка.
В коротком слове мудрость к нам пробьётся,
Хоть век назад слетела с языка.

***
Речь громкая порой ничем не блещет,
Речь тихая бывает речью вещей.
Вращается неслышно круг судьбы,
А колесо арбы гремит, скрежещет.

***
Где рай земной? – вы спросите меня,
В сердцах красавиц, на спине коня.

***
Содеявших добро порою ждёт награда,
Но, делая добро, о ней мечтать не надо!

***
Добру и злу дано всегда сражаться.
И в вечной битве зло сильнее тем,
Что средства для добра не все годятся,
Меж тем, как зло не брезгует ничем.

***
Себе несчастий нам желать не надо,
Хоть нас они порою и целят,

***
Я видел город, город был велик.
Там люди жили, злые на язык.
Они всегда друг друга поносили,
Там и юнец бранился и старик.
В том городе кричали и вопили
И чудно жили под всеобщий крик.

***
От колыбелей до могильных плит –
Вот путь единственный, что нам открыт,
Различье наше в том, как мы пройдём
Сей путь, что одолеть нам предстоит.

***
Бог создал солнце, дал краям земным
Тепло и свет от края и до края,
Бог создал розы и назначил им
Весной в садах цвести, благоухая.

***
Есть представители людского рода,
Что всюду ищут потайного хода.
Они не понимают слов и дел
Простых и ясных, как сама природа.
У них сужденье не всегда своё,
И слово из чужого обихода.
Они порою в хижинах живут,
И мы не замечаем их ухода.
Порой они приближены к дворцам,
И это – бедствие всего народа.

***
Уменье пить не всем дано,
Уменье пить – искусство.
Тот не умён, кто пьёт вино
Без мысли и без чувства.

Вино несёт и яд и мёд,
И рабство и свободу.
Цены вину не знает тот,
Кто пьёт его, как воду!

Люби вино, как я люблю,
В любви своей не кайся,
Не зазнавайся во хмелю,
Но и не опускайся.

Одних вино влечёт в полёт,
Других сшибает с ходу.
Цены вину не знает тот,
Кто пьёт его, как воду!

Рождает в нас пьянящий сок
И блажь, и откровенье.
В нём – созидания исток
И жажда разрушенья.

Вино поблажки не даёт
Тем, кто ему в угоду
Порой себя не бережёт,
Кто пьёт вино, как воду!

 
Перевод Наума Гребнева

Сеид Абульгасым Набати
(1812–1873)

Яркий представитель азербайджанской поэзии XIX столетия Сеид Абульгасым Мохтарам оглы родился в Ушдибине Гараджадагской области Южного Азербайджана, в семье религиозного деятеля. Получил всестороннее духовное образование, писал стихи на тюркском и персидском языках. Дошедший до нас его единственный сборник стихов «Диван» состоит из 7500 строк на тюркском и персидском языках. Он был прекрасным оратором, считался искусным чтецом классической восточной поэзии, писал и под псевдонимами Ханчобаны, Меджнун, Меджнуншах. Известны его два сказания: «Набати» и «Ханчобан», в которых отражаются его жизненный путь и философско-эстетические взгляды. Его лирические и религиозно-философские стихи являются синтезом письменной классической поэзии и устно-поэтического творчества – ашугской поэзии. В стихах поэта сочетаются многообразные литературные, религиозные, географические реалии, приметы Востока и Запада, Ирана и Турана, арабского, персидского и тюркского мира. Именно Набати в XIX веке взял на себя миссию проводника религиозно-этических ценностей, которую выполняли на Востоке его гениальные предшественники в Средние века: Шамс Тебризи, Джалаледдин Руми, Ахмед Ясеви, Юнус Эмре, Имадеддин Насими, Шах Исмаил Хатаи.
Его стихи написаны в различных жанрах: газель, касыда, сагинаме, тахмис, рубаи, мустазад, чарпаре, теджнис, гошма. Основные просодии – силлабика и «аруз»; темы и мотивы – любовь, герои – влюблённый и возлюбленная; заветное чаяние лирического героя – достижение божественных высот в любви и познании. Естественная, земная красавица – первая веха в этом движении, «абсолютная красота» – вершинная точка. Все ступени на этом пути не отрицание предшествующей, а продолжение её. И первый шаг, первооткрытие – всегда живая, реальная избранница сердца. Набати не удовлетворяет ни один из существующих культов, ни одна вера и тарикат. В его поэзии выражена не гармония, а кризис, диссонанс, дух отрицания…

Г О Ш М Ы

Придёт

Ты снова влюблён! Не рыдай соловей,
Весна через день непременно придёт.
Собой дорожи, постоянству не верь.
Конец твоей розе мгновенно придёт.

Фархаду ты речи мои передай:
«Кирку беспощадную в камень вонзай!
И ласки и неги, томясь, ожидай,
Влюблённости час несравненный придёт».

Душа исцелится от скорбной мечты.
Появишься в славе и почестях ты,
На утро увидишь ночные цветы,
К тебе всё богатство вселенной придёт.

Ты слуг позовёшь. Ты покажешься ей
С запястьями из драгоценных камней.
И уточек стая и стая гусей
К фонтану, на пруд белопенный придёт.

К прелестной любовь Набати велика.
Слова её – нежная сладость цветка.
Молчи обо всём, что ты знаешь. Пока –
И время для тайн драгоценных придёт.

 
Перевод Евгения Долматовского

Больше радости нет

Ограбили душу любимой глаза,
Ресницы – мгновенно разящий стилет.
Попавший в тенета душистых кудрей
Живым и свободным не выйдет на свет.

В кашмирской серебряной шали она,
Нахмурила брови, притворно скромна.
Эй, кравчий, налей поскорее вина, –
Спаси нас, Аллах, от мучительных бед.

Румянцем ты розу решила затмить
И мускусом локонов амбру смутить.
Ох, зубки – жемчужин мерцающих нить,
А губы – бутон и медвяный шербет.

Глаза – два нарцисса, бровь – ранящий меч.
Ланиты – тюльпаны и кудри до плеч.
Для слуха приятна сладчайшая речь,
Уста, и рубины, и утра рассвет.

Цветенье кругом, погляди, Набати,
Стони соловьём, о любимой грусти.
Встань, кравчий, чтоб к жертве своей подойти.
Налей мне вина, больше радости нет.

Г А З Е Л Ь

Ты мой ангел

Утром, пьяный и беспечный, я бродил у кабака,
И нежданно я заметил дивный лик издалека.

Вились кудри повителью, бусы солнечно алели,
И глаза её блестели из-под красного платка.

Ты мой ангел безобманный, я тебе не знаю равной,
Мой цветок благоуханный, словно сахар, ты сладка.

Не встречал такой ни разу, ты стройна и кареглаза,
Вся исполнена соблазна, ты и радость, и тоска.

И упал я опьянённый, светлым жаром опалённый.
Понял, разума лишённый, – жизнь мне стала нелегка.

Видя то, что натворила, та, что сердце мне разбила,
Рядом сев, заговорила, став нежнее ветерка.

Та, что всех на свете краше, поднесла с вином мне чашу,
Выпил я за счастье наше до единого глотка.

И сказал Лейли я юной: «Я безумным стал Меджнуном,
Ты терзаешь сердца струны, только чудом жив пока!»

Я в своей земной юдоли, как Меджнун, исполнен боли.
Мне бродить ещё доколе диким зверем средь песка?

Набати, хваленье Богу, сам избрал себе дорогу.
Быть Меджнуном слишком много – честь такая велика!

 
Перевод Татьяны Стрешневой

Мирза Фатали Ахундов
(1812–1878) 

Основоположник азербайджанской драматургии, просветительско-реалистической прозы, мыслитель-философ Мирза Фатали Мухаммедтаги оглы Ахундов (Ахундзаде) родился в городе Шеки, в семье именитого ахунда. Под покровительством родного дяди матери ахунда Алескера получил образование на арабском и персидском языках и готовился к духовному сану. В 1832 году в Гяндже сблизился с поэтом Мирза Шафи и под его влиянием отказался от духовной карьеры и начал изучать русский язык. Потом переехал в Тифлис и устроился переводчиком восточных языков в канцелярии главного наместника Кавказа, где дослужился до полковника царской армии.
Литературное творчество Фатали начал с поэтических опытов под псевдонимом «Сабухи»: месневи «Жалобы на время» (1834), «Восточная поэма» (1837) на смерть А.С. Пушкина, теджнисы, газели, лирические стихи; им были написаны шесть комедий: «Повесть о Молле Ибрагимхалиле алхимике» (1850), «Повесть о месье Жордане, учёном-ботанике и дервише Масталишахе, знаменитом колдуне» (1850), «Приключения визиря Ленкоранского хана» (1850), «Повесть о медведе, победителе разбойника» (1851), «Приключения скряги – Гаджи Гара» (1852), «Повесть об адвокатах города Тебриза» (1855). В 1856 году он написал сатирическую повесть «Обманутые звёзды». В последующие годы Ахундов написал: литературно-философский трактат «Три письма индийского принца Кемалуддовле к персидскому принцу Джелалуддовле и ответ на них сего последнего»; «Приложение к Письмам Кемалуддовле»; статьи «Ответ доктору Юму»; «Об одном слове»; «Вопрос доктора Сисмонди»; «Джон Стюарт Милль о свободе»; «О поэзии и прозе»; «Критика пьес Мирзы Аги»; «О Моллайи Руми и его произведении» и др. Его творчество придало художественному и интеллектуальному мышлению реалистическую направленность, послужившую для дальнейшего развития духовной культуры нации. Прах великого просветителя и реалиста покоится в Тифлисе.

МЕСНЕВИ

На смерть Пушкина

Я сердцу говорил, глаз не сомкнув в ночи:
– Хранитель тайников, свой жемчуг расточи!

Зачем твой соловей умолк в саду весеннем,
Не разглагольствуют, как прежде, турачи,

Не прогремит поток речений превосходных?
Встань, скороход-мечта, в далёкий путь умчи!

Смотри, пришла весна. В полях и на ложбинах
Цветы, как девушки, под солнцем горячи.

Бутоны алых роз пылают сладострастно.
Фиалки ждут любви. Запенились ручьи.

Вселенная полна желаньями до края.
На самоцветы гор ударили лучи.

А в сердце цветника, как падишах венчанный,
Зелёный кипарис торжественно возрос.

И в честь властителя пьют лилии и маки,
Сверкают в чашечках тюльпанных капли рос.

Поля украшены жасмином, и влюблённый
Нарцисс глаза раскрыл, бессонные от грёз.

И в клюве соловья для всех гостей подарки, –
Несёт он лепестки ему внимавших роз.

Разбухли облака, хотят политься ливнем.
Зефир предутренний мне запах трав принёс.

Все птицы на заре поют, щебечут, свищут:
– Земля, зазеленей! Пришла твоя пора!

Все принесли дары на торжище природы:
У каждого нашлась хоть пригоршня добра.

Тот блещет красотой, другой вздыхает томно.
Повсюду пляски, смех, весёлая игра.

Все празднуют весну, блаженствуют, ликуют, –
Так беспечальна жизнь, так молодость щедра.

Или не в силах ты от сна очнуться, сердце,
Лишилось радости, не ценишь красоты.

Не хочешь на земле прославиться стихами,
Желанья погребло, забыло все мечты?

Бывало, в поисках заветных рифм-жемчужин
В бездонные моря ныряло смело ты.

Ты украшало мысль сравненьем драгоценным,
И ожерелья строк низать умело ты.

Откуда же сейчас твой беспросветный траур,
Так онемело, так окаменело ты?

– Мой друг единственный, – мне сердце отвечало, –
Оставь меня в тоске, не говори со мной!

О, если бы забыть, как мотыльки забыли,
Что зимний ураган не медлит за весной, –

Вручило бы я меч наезднику – поэту,
Благословило в путь за славою земной.

Увы, я знаю всё о вероломстве рока,
Я чувствую конец неотвратимый мой.

Так пташка видит сеть и знает, что погибнет,
И всё ж безумная, несётся по прямой.

Что нашей славы гул, что похвалы за доблесть!
Проглочен отзвук их бездонной быстриной.

Не думай о мечтах! С мечтателями круто
Рок расправляется. Он судия дурной.

Ты помнишь Пушкина, забывчивый! Ты слышал,
Что Пушкин всех певцов, всех мастеров глава.

Ты помнишь Пушкина, о чьих могучих строфах
Из края в край неслась стоустая молва.

Ты помнишь Пушкина. Как жаждала бумага,
Чтоб он чертил на ней крылатые слова!

Сверкающий узор той речи переливной
Изменчив, словно крыл павлиньих синева.

Чертог поэзии украсил Ломоносов,
Но только Пушкин в нём господствует один.

Страну волшебных слов завоевал Державин,
Но только Пушкин в ней державный властелин.

Он смело осушал тот драгоценный кубок,
Что наполнял вином познанья Карамзин.

Пусть Николай царит от Волги до Китая,
Но покорил весь мир лишь Пушкин-исполин.

Как дорог лунный серп для путников Востока,
Так дорог лик его для северных равнин.

Ни небесам семи, ни четырём стихиям
Такой неведом был необычайный сын.

Но как родившие жестоко поступили
С любимым первенцем, – в отчаянье внемли!

Смертельною стрелой в избранника прицелясь,
Путь крови огненной нежданно пресекли:

Одною градиной по их приказу туча
Роскошный сбила плод, и он лежит в пыли.

Подул смертельный вихрь и погасил светильник,
И кости бренные в подземный мрак легли.

Своим кривым ножом садовник старый срезал
Побеги мощные под корень у земли.

И в череп, в дивную сокровищницу мысли,
Как в чёрное гнездо, ехидны заползли.

Весь соловьиный сад был в розовых бутонах, –
Там иглы-тернии из праха проросли.

И птица вольная из клетки улетела.
Потоки слёз из глаз печальных потекли.

Вся русская земля рыдает в скорбной муке, –
Он лютым палачом безжалостно убит.

Он правдой не спасён – заветным талисманом –
От кривды колдовской, от козней и обид.

Он в дальний путь ушёл и всех друзей покинул.
Будь милосерд к нему, Аллах! Он крепко спит.

Пусть вечно плачущий фонтан Бахчисарая
Благоуханьем слёз две розы окропит.

Пусть в бейтах Сабухи Кавказ сереброкудрый
Справляет траур свой, о Пушкине скорбит!

 
Перевод Павла Антокольского

Ванда

О, жители страны, так верной Мухаммеду,
Зачем твердите вы, что в этом мире нету
Ни таинств, ни чудес, что двери всех небес
Пророк давно закрыл для таинств и чудес?
Поскольку мы живём в столь христианской эре,
Иное доказать готов я на примере.
Век девятнадцатый. Год семьдесят шестой.
Второе солнце нам из Польши светит. Стой,
Скорей вглядись, народ, – перед тобою чудо.
Два солнца – здесь. Они в Тифлис пришли откуда?

Пою красу его и лучезарный свет.
То солнце Вандой звать, ему шестнадцать лет.
Краса своих подруг – красой их победила.
Нам дева светлая наш город озарила.
Два солнца есть у нас, но тут добавлю я:
Они различны так, как небо и земля.
Ослепнет, кто взглянуть на солнце вдруг посмеет.

Но кто на красоту посмотрит, тот прозреет,
Бывает, солнца диск закроет туч гряда,
Но кудри этот лик не скроют никогда.
Коперник говорит: не движется светило…
Но красота её меня раскрепостила.
И среди гурий мне такой не подыскать,
Что знаньем и умом была бы ей под стать.

Кто им наставником, кто гурий обучает?
Кто знает музыку, как наша полька знает?
Кто может так читать чужие письмена, –
Знать столько языков, как знает их она?
Секрет её, увы, откроем мы едва ли.
Такого мастерства мы в музыке не знали.
Зря в Грузии борцы шли рабство отменять –
Их Ванда в плен взяла, они рабы опять.
И Сабухи, что пел свободу кровью сердца,
На старости пленён сей дщерью иноверца.
Творец её храни от всевозможных бед!
Родителям её пусть светит счастья свет!

 
Перевод Льва Озерова

Хуршидбану Натаван
(1832–1897) 

Яркая звезда азербайджанской классической поэзии Хуршидбану Мехтигулухан гызы Натаван родилась в легендарном городе Шуше, в семье последнего карабахского правителя, генерал-майора Мехтигулу хана. Получила домашнее образование, в совершенстве знала азербайджанско-тюркский, арабский и персидский языки, была знакома с французским языком. Она глубоко и основательно изучала восточную литературу, играла на народных музыкальных инструментах, увлекалась рисованием, рукоделием, писала стихи в жанре газели под влиянием гениального мастера любовной лирики Мухаммеда Физули. Вышла замуж за генерал-майора Хасай хана Уцмиева, побывала в Дагестане, Тифлисе, Баку. В 1858 году в Баку при встрече с Александром Дюма-отцом она подарила ему одну из изящных своих ручных работ. Восторженный Александр Дюма в ответ подарил ей шахматную доску с фигурами из слоновой кости – одну из самых своих любимых вещей, с которой раньше никогда не расставался. Поэтесса в 1872 году в Шуше организовала музыкально-поэтический клуб под названием «Меджлиси – унс» – «Собрание друзей». Личное знакомство с М.Ф. Ахундовым способствовало широкому интересу Хуршидбану к общественным вопросам и полезной деятельности для народа. В 1873 году на собственные средства она провела водопроводную линию из родника на расстоянии 10 километров от Шуши в город в целях обеспечения городского населения питьевой водой, которой пользуются до сих пор.
Лирическая героиня поэта воплощает её собственное «Я», её судьбу. Дед Ибрагимхалил хан Джаваншир и отец были правителями Карабаха, мать Бедирджахан бейим – дочь Угурлу бека – сына гянджинского правителя Джавад хана Зиядхан оглы. В её лирике, навеянной грустью матери, потерявшей любимого сына, проскальзывают и социальные мотивы, и любовь к жизни, и мечты о счастье. Натаван занималась живописью, создавала пейзажи, натюрморты и образцы декоративно-прикладного искусства. Прах её поныне покоится в райском уголке Азербайджана, в городе Шуша.

Г А З Е Л И

Роза

Ты восхитительно свежа, полна благоуханья, роза.
Непостоянная душа, неверное созданье, роза.

Шип в сердце соловья проник, певцом оставлен был цветник.
Бутон не дрогнул, не поник, вновь будишь ты желанье, роза.

Но осень подошла в свой срок, был сорван каждый лепесток,
И соловей стерпеть не мог, узрев твоё терзанье, роза.

Не слёзы на лице моём, кровь жарким вспыхнула огнём, –
И ночью думаю, и днём я о твоём пытанье, роза.

Бутон мучительно алел, он всех разжалобить хотел.
Творец, терпенью есть предел, за что твоё страданье, роза?

В томленьях смертных соловья мне участь видится твоя, –
Себя с певцом соедини, обречена заранее роза.

Ты кровь, что хлынула из ран, восхода розовый туман,
Цвети всегда для Натаван, дари своё сиянье, роза!

 
Перевод Татьяны Стрешневой

Мотылёк

Кидается в огонь любви, сгорает мотылёк,
Высвобожденье только так встречает мотылёк.

Ночь напролёт в чужом дому горит его свеча,
Поэтому и сжечь себя решает мотылёк.

И пусть влюблённые тебя осудят, о, свеча,
Но жизнь на ветер так легко бросает мотылёк.

Не безразлична и свеча, истаявши душой,
И это верностью её считает мотылёк.

Он в благодарность душу всю готов испепелить,
Свет встречи различить во тьме мечтает мотылёк.

Свиданья жаждет и горит, разлукою томим.
Безмолвно, помощь не прося, пылает мотылёк.

Несчастный, он всю жизнь горит подобно Натаван
Но терпеливости её не знает мотылёк.

Без тебя

Весна. Расцветают розы. Земля светла без тебя.
Дивлюсь, почему Натаван с ума не сошла без тебя?..

Злорадствует враг, и мучит меня каждый миг и час.
Час от часу мне не легче, и жизнь не мила без тебя.

Нет на свиданье надежды, и нет для разлуки сил.
В глазах моих мир помрачнел, свидетель Аллах, без тебя.

Что же, пируй среди гурий, блаженствуй и веселись,
А я исторгаю стоны в горниле зла – без тебя.

О, сынок, почему не наступит жизни моей конец?
Год жизни уносит мгновенье, густеет мгла без тебя.

Сегодня Новруз священный, о, разве не знаешь ты,
Что веселиться в праздник я не смогла без тебя?

В разлуке с розовым ликом я роз не хочу, Натаван,
Как соловей, рыдает, сгорает дотла без тебя.

Перевод Абрама Плавника

Сеид Азим Ширвани
(1835–1888) 

Выдающийся многогранный художник-просветитель, яркий сатирик азербайджанской литературы второй половины XIX века Гаджи Сеид Азим Сеид Мухаммед оглы Ширвани родился в древнейшем городе Азербайджана – Шамахы. Сеид Азим, в семь лет потеряв отца, более десяти лет вместе с матерью прожил в Дагестане, у дедушки по матери Молла Гусейна, и начальное образование получил там. В совершенстве изучил арабский, персидский и несколько дагестанских языков, полностью освоил Коран. Для завершения образования дедушка его отправил на Восток. Он учился в Каире и Багдаде и получил высокое духовное звание ахунда. Вернувшись на родину, по идейным соображениям поэт отказался от духовного сана и начал вести большую просветительскую работу в Ширване. Открыл в Шамахы школу нового типа. На формирование прогрессивного мировоззрения Сеида Азима оказала заметное влияние, издававшаяся с 1875 года в Баку великим демократом-просветителем Гасан беком Зардаби (1837–1907), газета «Экинчи» («Пахарь»), в которой он печатал свои стихи, призывающие к освоению русской и европейской культур.
Ширвани привлекает внимание удивительной полифонией своего творчества: он писал стихи и в традиционном романтическо-лирическом ключе, и в стиле реалистической сатиры и юмора, и во всех формах и жанрах классической поэзии, а также его перу принадлежат учебники и литературоведческие работы, опирающиеся на принципы просветительства. Характерный мотив его просветительских стихотворений – призыв к освоению достижений мировой цивилизации, скорейшему избавлению от суеверия, предрассудков, обветшалых канонов, он был против схоластики и косности в науке и образовании. Идеи гуманизма и интернационализма приобретали в его поэзии более современное, более масштабное звучание. Прах поэта покоится поныне в родном городе Шамахы.

С А Т И Р А

Похороны пса

У Гаджи богатого в долгу
Были шахсевенцы, как в шелку.
Тот Гаджи, неслыханно богат,
Много табунов имел и стад,
Баранту – не сосчитать отар.
Пса имел по имени Боздар.
Бегал пёс по тысяче дорог,
Баранту хозяйскую стерёг.
Но судьба готовила подвох –
Верный пёс состарился и сдох,
Стал хозяин обряжать его,
Уложил он на кровать его,
Саван сшил, храня печальный вид,
А потом вблизи могильных плит
Яму вырыл и похоронил
Пса Боздара у святых могил.
И, молясь семь дней в своём дому,
Он справлял поминки по нему.
О поминках услыхал молла,
Возмутился: –
Скверные дела!
Тот гаджи пред Богом виноват,
Осквернил Коран и шариат.
Разве можно веру сохранить –
Пса, как правоверных, хоронить!
Сел молла на жирного осла.
Вдаль его дорога повела.
Едет он того гаджи винить,
Едет он того гаджи казнить.
Между тем, хитрющему гаджи
Об угрозе кто-то и скажи!
И тогда богач без лишних слов
Из загона пятьдесят голов
На дорогу выставил овец.
И моллу он встретил:
– Ах, отец,
Ах, имама доблестный слуга,
Жизнь моя, как видно, недолга,
Злое горе пережить пришлось –
Умер мой Боздар, вернейший пёс.
Лев – не пёс! А сторож был, каков?
Баранту спасал он от волков.
Крепки были лапы, острым – слух.
Завещал он, испуская дух,
Чтобы я его похоронил
На погосте, близ людских могил.
И ещё тебе, святой отец,
Завещал Боздар полста овец,
Вот они... Исполню волю пса!..
Глядя на овец во все глаза,
Простонал молла, не пряча слёз;
– Не греши! Да разве это пёс?
Твой Боздар не хуже нас с тобой –
Это подтвердит тебе любой.
Господу молитву вознесу –
Вечная да будет слава псу!
И молла, склонив свою главу,
Из Корана прочитал главу...

Б А С Н Я

Кошка и мыши

В крови мышиной до ушей,
Душила кошка всех мышей –
Спасения несчастным нет.
Собрались мыши на совет,
Посовещались с месяц,
Решили, наконец,
Что надо ей повесить
На шею бубенец.

Когда опять, теряя стыд,
Начнёт ловить их шкодница,
Бубенчик сразу зазвенит –
И мыши все схоронятся!
Прекрасно! Мудро решено!
И найден был бубенчик... Но
Мышонок маленький, ничтоже
Сумняшеся, спросил:
– А кто же
Повесит кошке бубенец?
Найдётся ли такой храбрец?
И кто из нас пойдёт на риск?
Тотчас умолк и визг, и писк,
И все задумались, скорбя.

Сеид, мечтой наивной
Не тешься, если у тебя
Коварный есть противник!

Г А З Е Л Ь

В мечети

Ханжа, твердя о Судном дне, встревожил нас в мечети,
А может, милая моя была в тот час в мечети.

И может, он, увидев стать её и величавость,
Заговорил о Судном дне, в тоске мечась, в мечети.

Она вошла и вдруг лицо открыла за минбаром,
И благодать сошла на всех, как божий глас, в мечети.

Про службу сразу позабыв, застыл сражённый служка:
Она была без покрывал и без прикрас в мечети.

Пришла в волнение мечеть, смутились прихожане,
Кто видел эту красоту хотя бы раз в мечети?

Я в мейхане просил Творца проклясть ханжу дурного,
Чтоб нас от слов его и глаз навеки спас в мечети.

Сеид! Гони его, гони из всех на свете храмов,
Чтоб, как сова, не накликал беды на нас в мечети.

Перевод Иосифа Оратовского и Абрама Плавника

Мирза Алекбер Сабир
(1862–1911) 

Великий поэт-сатирик Мирза Алекбер Зейналабдин оглы Тахирзаде, избравший псевдоним Сабир (по-арабски «терпеливый»), родился в семье мелкого торговца в 1862 году в городе Шамахы. Начальное образование юный Алекбер получил в медресе, а в 12 лет поступил в школу «Усули-джадид» – «Новый метод», созданную выдающимся поэтом-просветителем Сеид Азимом Ширвани, где проучился два года. Здесь преподавали общеобразовательные предметы, азербайджанский и русский языки. С.А. Ширвани обратил внимание на незаурядные способности ученика, руководил его первыми поэтическими опытами. Сабир в совершенстве владел арабским, персидским и русским языками. Творческий путь он начал с традиционной восточной поэзии, писал лирические газели, элегии, хвалебные и траурные стихи.
Алекбер путешествовал по Средней Азии, Персии и Азербайджану, по мере возможности глубоко изучая жизнь. В 1901 году он активно участвовал в литературном клубе городской интеллигенции Шамахы, который был создан известными поэтами Аббасом Сиххатом, Агали беком Насехом и Мухаммедом Таррахом. Здесь молодой поэт набирался профессионального опыта, совершенствовал поэтическую технику. Его первый печатный дебют состоялся в 1903 году в газете «Шарги Рус» («Русский Восток»), выходившей в городе Тифлисе. В 1905 году в бакинской газете «Хаят» («Жизнь») увидело свет его второе стихотворение «Интернационал» («К согражданам мусульманам и армянам»). В 1903–1905 годах Сабир активно сотрудничал в разных газетах и журналах: «Дебистан» («Печальная школа»), «Зембур» («Овод»), «Иршад» («Путеводитель»), «Хагигат» («Истина»), «Хаят» («Жизнь») и др. В 1906–1911 годах наступает важнейший этап в жизни и творчестве поэта, связанный с кипучей деятельностью блистательного сатирического журнала «Молла Насреддин» (1906–1931). Знакомство, сотрудничество и дружба с издателем, главным редактором этого журнала, величайшим сатирическим прозаиком Мирза Джалилом Мамедкулизаде (1866–1932) сыграли неоценимую роль в становлении поэтического кредо Мирза Алекбера Сабира.
В поэзии Сабира преобладали политические, гражданские и патриотические мотивы, он был выразителем идей национально-освободительного движения в Азербайджане. Его внимание привлекали самые тёмные стороны жизни и быта общества: религиозный фанатизм, невежество, разврат богачей, социальный гнёт, беспощадная эксплуатация трудящихся, социальные противоречия. Сабир резко выступал против господствующих религиозных нравов, противостояния шиизма и суннизма. Он призывал народ к прогрессу, просвещению и свободе, создал новый стиль в поэзии – писал просто и понятно; умел сочетать живую народную речь с языком литературы, его поэтический язык стал доступным для широких масс. Сабир создал новую сатирическую школу реалистического направления в азербайджанской литературе. Произведения поэта были собраны в трёхтомном сборнике «Хопхопнаме» – «Книга Удода», увидевшем свет вскоре после смерти автора. Этому титаническому таланту был отпущен недолгий век, тяжёлый недуг неумолимо подтачивал силы, и в 1911 году великий поэт скончался в Шамахы, где и был похоронен на кладбище «Семь куполов».

С А Т И Р Ы

Божество вы моё!

Деньги, вы свет моих глаз: – всё естество вы моё!
Вы бережливость моя – не мотовство вы моё!
Роскошь, величье, почёт, власть – торжество вы моё!
Мекка, Медина, Коран – с Богом родство вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество, вы моё!

Годы и годы провёл я в добывании вас.
Пусть я совсем изнемог – вас я немало припас.
С вами навеки душа в смертный останется час.
Сила, и радость, и жизнь – всё существо вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество вы моё!

О, вы жестокие! Вам жизнью пожертвовал я.
Миг наслажденья от вас мне – как венец бытия.
Слышу наследников торг – близится гибель моя.
В чей же карман вам попасть? О, волшебство вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество, вы моё!

Деньги, уж вам не лежать в прочных моих сундуках.
Тратить вас в тысяче мест каждый начнёт вертопрах.
Вас в ресторанах сожгут, в клубах и прочих местах.
Будут вас грызть, говоря, мол, плутовство вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество, вы моё!

Ах, наступил, наступил час вашей муки большой.
Чуя несчастье, моей вы завладели душой.
Грудь моя вами полна, мозг мой для вас не чужой.
Словно красавица – страсть и колдовство вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество, вы моё!

Если бы мог, никогда я не оставил бы вас!
Смерть, не считаясь ни с чем, вас удаляет от глаз.
Знайте ж, я буду шептать даже в последний мой час:
«Деньги, вы свет моих глаз – всё естество вы моё!
Вера, святыня, мораль, честь – божество, вы моё!»

 
Перевод Павла Панченко

Погрузимся в невежество

Погрузимся в невежество, век в темноте проживём,
Человеческий образ утратим и ползать начнём.

Если мы пожелаем спокойно по-прежнему жить –
Проклянём все науки, потребуем школы закрыть.
Станем ямы коварства, как прежде, для ближнего рыть,
А простому народу полезно в невежестве быть.
Пользы в знаниях нет, а вреда не исчислить потом.
Погрузимся в невежество, век в темноте проживём!

С головой одеялом накройся, чтоб крепче заснуть.
Чтоб никто не будил, надо уши покрепче заткнуть.
И пускай суеверными снами волнуется грудь.
Ты проблемы ислама и нужды народа забудь!
Пусть друзья наши плачут, а радость владеет врагом.
Погрузимся в невежество, век в темноте проживём.

Всех разгоним мы, кто о науках болеет душой.
Жизнь отравим им, чтобы бежали их сон и покой.
Мы уйти их принудим, пусть в край уезжают чужой.
Будем жить без наук, но зато со спокойной душой.
Мы народ неучёный всегда за собой поведём.
Погрузимся в невежество, век в темноте проживём.

Пусть гяуры дерзают, как птицы, на крыльях летать,
Правоверные могут полёты во сне совершать.
И ещё поученье ахунда нельзя забывать:
«Мир ничтожен, нельзя ему сердце своё предавать.
Вот когда мы умрём – мы блаженство в раю обретём!».
Так погрязнем в невежестве, век в темноте проживём.

Жизни будущей образы – в снах. Презирай эту явь
И живи в сновиденьях. Мир этот ложный оставь.
Спи! К чертогам эдема полёт сновидений направь!
Насылающих сны благодатные духов прославь.
Счастлив тот, кто в мечтаньях живёт, упивается сном.
Так погрязнем в невежестве, век в темноте проживём.

Спи, и в сонном виденье откроется рай пред тобой,
И гылманов и гурий пленительный явится рой.
Спать голодным ты лёг – наслаждайся небесной едой.
Пусть владеют гяуры с шайтанами грешной землёй.
Реять в ангельском сонме мы будем в виденье ночном.
Погрузимся в невежество, век в темноте проживём.

Пусть гяуры в искусствах достигли великих высот,
Пусть и изобрели телеграф, паровоз, пароход, –
Заплати за билет – и тебя паровоз повезёт!
Не пристало с неверным тягаться тебе, мой народ.
Лучше в рабстве, как прежде, влачиться под чуждым кнутом.
Погрузимся в невежество, мирно свой век проживём! 

 
Перевод Владимира Державина

Гусейн Джавид
(1882–1941) 

Могучий поэт-философ, великий драматург Гусейн Абдулла оглы Расизаде под псевдонимом Джавид – Вечный родился в 1882 году в древнем городе Нахчыване. Начальное и среднее образование получил в родном городе. В 1899–1909 годах продолжал обучение в Тебризе и в Стамбуле, окончил филологический факультет Стамбульского университета. Сначала в Нахчыване, Гяндже и Тифлисе, а с 1915 года в Баку преподавал литературу в разных учебных заведениях. Первая книга его стихов «Минувшие дни» вышла в свет в 1913 году на азербайджанском языке в Тифлисе, а в 1917-м в Баку был издан второй сборник «Весенняя роса». Гусейн Джавид написал немало стихотворений и поэм в романтическом стиле и прославился в азербайджанской литературе как автор лирико-романтических стихов и лирико-эпических поэм, а также как создатель трагедий и драм в стихах. Поэмы «Азер», «Князь», пьесы «Мать», «Шейх Санан», «Дьявол», «Пророк», «Хромой Тимур», «Сиявуш», «Хайям» и другие произведения великого поэта явились яркими художественными событиями в азербайджанском литературном процессе начала XX столетия. В 1937 году Гусейн Джавид был репрессирован и сослан в Сибирь, в Иркутскую область, в село Шевченко, где и скончался в 1941 году. В 1982 году его останки были перевезены из Иркутской области и захоронены в родном Нахчыване рядом с отчим домом, под тутовым деревом. После того как над могилой поэта был воздвигнут монументальный мавзолей, в 1996 году в нём были перезахоронены перевезённые из Баку останки жены поэта Мюшкиназ ханум и сына Эртогрула, а в 2004 году рядом с ними была похоронена и дочь поэта Туран ханум Джавид.

Газель разлуки

Если б не было в мире влюблённых, любви
и мгновения злого разлуки!
Если б не было в мире творенья, творца,
и свиданья, и снова разлуки!
Если б не было в мире недугов, лекарств,
и рождений, и траура смерти!
Если б не было в мире убежища встреч
и бредущей без крова разлуки!
В моём сердце, увы, ослепительный свет,
на глазах – одеяние ночи…
Если б не было в мире ни света, ни тьмы,
ни жестокого слова разлуки!
Ну, так в чём же тут смысл? Для чего это всё?
Суть создания непостижима.
Почему, почему справедливости нет,
упоенья – без зова разлуки?
Не осталось терпенья и сил у меня.
Вопрошаю: о, где справедливость?
Если б не был я счастлив вначале, теперь
не гремели б оковы разлуки.
Перевод Владимира Портнова

Маленький бродяга

Безродный, он спит на холодной земле,
Ни помощи он, ни надежды не знает,
Он, словно листок, увядает во мгле,
Как тяжко несчастный вздыхает.

Подушкой ему – ледяные сердца
Людей невнимательных и равнодушных,
Вот так суждено и прожить до конца
В трущобах, замусоренных и душных.

Он жарким, полуденным солнцем палим,
Несчастный оборвыш, к тому же увечный;
И нету навеса, чтобы скрыться под ним,
И тени скользят над землёй, скоротечны.

Вот начали тюрьмы везде возводить,
Решётки на окнах жестоких громадин;
И сирого можно теперь засудить,
А завтра повесить меж двух перекладин.

Возводят святилище – божий чертог,
Поклоны кладут божеству неустанно.
Здесь камень и грязь, – не с несчастными Бог,
Вокруг горемыки обманно, обманно.

В женской школе

– Как звать тебя, голубушка?
– Гюльбахар меня звать,
– Есть у тебя родители?
– А как же! Отец и мать.
– Богат ли отец? Велика ли родня?
– Лишь бекского званья родня у меня...
– Коль так, отчего ж ты в нарядах простых?
Не вижу серёжек, колец золотых, –
Отвечай, не смущаясь...
– В доме немало добра,
Но учительница нас учит, что это – мишура.
Украшение девушки – свет знания и чистоты.
– Верно, милая...
Но кого же всех больше любишь ты?
– Всех больше люблю Аллаха, сотворившего естество.
– А ещё?
– Кроме Аллаха, люблю посланцев его.
– А нет ли ещё любимых?
– Есть!
– Кто ж он такой?
– Мать, отец, учительница и весь род людской...

 
Перевод Олега Шестинского

Не радуйся чужому горю

Не радуйся чужому горю, милый,
Злорадство брось, не смейся над бедой,
И не встречай улыбкою постылой,
Того, кто схвачен горькою нуждой.

Насмешка, едкое словцо порою
Ножом пронзают сердце на года.
И помни: тот, кто ранен был тобою,
Уже не исцелится никогда.

Не оскорбляй! А волю дашь гордыне
И оскорбишь – откроешь мести путь.
Заплачет завтра, кто смеётся ныне.
Не рань других, всегда отзывчив будь!

Перевод Льва Озерова

Улыбнись

Цветок души, улыбнись! Твоя улыбка нежней
Всего, что в мире большом мне счастье дарит, пьяня,
А шелест крыльев твоих, мой утренний соловей,
На выси творчества вмиг всегда возносит меня.

Зачем на светлом лице туман неведомых бед?
Зачем течёт по щекам слезинок нежных роса?
Ведь если сквозь стену туч проглянет солнечный свет,
Твоя улыбка взлетит, как радуга, в небеса.

Твоя улыбка равна странице жизни моей!
Тебе неведом самой предел твоей красоты!
Играет нежность в тебе, как волны в шири морей!

Цветок души, улыбнись! Сорви стесненья печать!
Меня своей красотой, как цепью, сковала ты!
Как раб стою пред тобой, как столп – я должен молчать. 

 
Перевод Льва Гумилёва

Мамедгусейн Шахрияр
(1905–1988) 

Великий азербайджанский поэт Шахрияр – Хошгинаби Сеид Мамедгусейн Гаджи Исмаил оглы родился в 1905 году в Тебризе в семье адвоката. Начальное образование получил в медресе, а первое системное образование в средних школах «Совместная» и «Благодать» в Тебризе. Успешно продолжал учёбу в Тегеранском университете на медицинском факультете до последнего курса. Затем за активное сотрудничество с демократической интеллигенцией его сослали в город Хорасан. Своё первое стихотворение Шахрияр написал в возрасте 7 лет на азербайджанском, а второе – в возрасте 9 лет на персидском языке. Удивительно, что он прославился как поэт, всю жизнь параллельно писавший на двух языках: на тюркско-азербайджанском и персидском. И первая его книга в 1929 году, и собрание сочинений в четырёх томах в 1992 году были напечатаны в Тегеране. Книги Шахрияра неоднократно издавались в Тегеране, Тебризе, Баку, Москве и других городах. Он широко известен не только среди тюркских народов, но и на всём персоязычном Востоке. Известная поэма «Поклон Гейдарбабе» (1950) была написана простым, доступным, эффектным народным азербайджанским языком и принесла автору огромную популярность и славу во всём тюркском мире. Гейдарбаба – название гор, где поэт провёл своё детство. В поэме на родном азербайджанском языке яркими художественными средствами показана боль разделённого азербайджанского народа. Гениальный Шахрияр умер в 1988 году и похоронен в известном мавзолее – Пантеоне Поэтов в Тебризе.

Поклон Гейдарбабе
Отрывки из поэмы 

Гейдарбаба! Гром ли грянет, грохоча,
Сель ли хлынет, по ущельям клокоча,
Выйдет юность, хорошея, хохоча,
Пусть услышит край родимый мой привет,
Пусть воспрянет вашей памятью поэт.

Как затеют куропатки переклик,
Как цветами рассияется твой лик,
Как припустит заяц вкось и напрямик,
С нами радость раздели ты пополам,
Дай улыбку неулыбчивым сердцам.

Как возьмётся ветер тучам мять бока,
Как подснежник скинет белые меха,
Как рубахи выжмут в небе облака,
Пусть и в горе мы возвысимся горой.
Той желанной, несказанною порой!

Солнца ласки обжигают, горячи,
Пой ручьями, плачь ключами, зажурчи,
Первоцветы передать мне поручи,
Тёплый ветер ароматом напои,
Разбуди мечты уснувшие мои!..

Гейдарбаба! Верный верен до конца,
Век неверным не отмерен до конца,
Сожаленьем не утешатся сердца,
Но прости нас, что не свиделись пока,
Знай, что память у меня не коротка…

Говорят, огонь в мечети не потух,
Говорят, родник, как встарь, ласкает слух.
Говорят, царит в селенье мирный дух.
Мансурхану за дела его хвала,
Где бы ни был – да хранит его Аллах…

Отвернулись люди-други, отошли.
Друг за другом были вьюги – отошли.
Как огни, они потухли – отошли.
И глухая ночь объяла белый свет,
И предстал глазам пустыней целый свет…

Сон озёрный обнимали берега,
Путь-дорога куропатки нелегка,
К Хошгинабу приведёт наверняка.
Путь-дорога в наши отчие края,
Пусть туда теперь летит и песнь моя.

Кто обрёк на запустенье Хошгинаб?
Оседают твои стены, Хошгинаб,
Кто не выжил, кто согнулся, кто ослаб...
Бьёт ли ключ, довольно ль в озере воды?
Или чахнут от безводия сады?..

И отец мой – всем всегда помочь готов.
Щедрый сердцем, хлебосол и острослов,
Замыкавший ряд прекрасных стариков.
А потом пришли совсем иные дни,
И погасли милосердия огни...

Гейдарбаба! Слышишь, я тебя зову,
Отзовись! Пусть эхо взмоет в синеву!
Не хотел бы в клетке видеть и сову,
Здесь же льву тисков тоски не превозмочь,
К бессердечным он взывает день и ночь.

В час, когда расправишь гордо плечи ты,
И услышишь громовые речи ты,
И заглянешь далеко-далече ты,
За горами мою волю разгляди,
Под ногами мою долю разгляди…

Храбрых сыновей растя, Гейдарбаба,
Вероломных не щади, Гейдарбаба!
Своре волчьей не прости, Гейдарбаба!
Пусть пасутся твои тучные стада,
Пусть не знают бед, напастей никогда.

Честь тебе, Гейдарбаба, хвала тебе!
Моя гордость и судьба, хвала тебе!
И кого б тропа ни привела к тебе,
Пусть узнает, пусть услышит млад и стар,
Что поёт твои печали Шахрияр.
Перевод Сиявуша Мамедзаде

Почему?
Я жертвою твоею пал, теперь пришла
Ты – почему?
Хотела ты, чтоб я угас, тоской
Объятый, – почему?

Зачем ты принесла бальзам, когда уже
Погиб Сохраб,
Лекарство вовремя ему
Не отнесла ты – почему?

Всю жизнь я мог счастливым быть,
Но лишь сегодня я твой гость,
А завтра не смогу войти в твой двор
Богатый – почему?

Мы юность отдали тебе, теперь ты
Любишь молодых,
Красавица, былым друзьям их предпочла
Ты – почему?

Когда смиренно, как Фархад, моя
Любовь ответа ждёт,
Дают уклончивый ответ
Уста-гранаты – почему?

О, ночь разлуки! Ни на миг
Я не могу глаза сомкнуть,
Ты мне поёшь, но твой напев сулит
Утраты – почему?

Всегда – влюблённых небосвод рассеивает
По земле,
Но не рассеют, как туман, весь мир
Проклятый – почему?

Молчит, кто верен: не поёт в разлуке
С розой соловей,
Скажи, зачем же столько слов, и розы
Смяты, – почему?

Вдвоём с возлюбленной своей всегда
Скитался Шахрияр,
Один идёт на страшный суд и ждёт
Расплаты – почему? 

 
Перевод Сергея Северцева