, собкор «ЛГ», КАЛУГА
Возвращение в Россию семьи старшего лейтенанта СМЕРШа Виталия Вороны длилось пятьдесят лет – из российских Богдановичей в таджикский Чкаловск и обратно в Россию. Что было потеряно, утрачено на этом тяжком пути?
На крыше калужского супермаркета «ХХI век» резвились молодые таджики. Они катали друг друга на лопате, которой счищали с крыши снег. И Валентина вспомнила другие крики – там, в её таджикской квартире, когда её толкали стволом автомата к двери – вон отсюда! А эти по возрасту были как раз дети тех, кто оставил её без крова. И вот она опять вместе с таджиками. И где – в русской Калуге…
Всем любопытствующим родители Вали (героини нашего рассказа Валентины) объясняли: у дочки слабые лёгкие, врачи велели увозить её в тёплый климат. И – уехали в «тёплые края». На Памир, в режимный город атомной промышленности СССР Чкаловск. Впрочем, Валентина не очень-то верит в эту версию. Но другой причины ей знать было не положено – отец, кадровый офицер СМЕРШа, и мама – военный юрист – были направлены в Чкаловск «по партийной линии». Только чекист Виталий Ворона не дожил до получения ордера на квартиру 10 дней. Он был совершенно изуродован на войне, контужен, потерял глаз. Валентина помнит, как мама вязала ему из мягкой шерсти круглые «ширмочки» на пустую чёрную глазницу с тесёмкой через затылок.
Но Валентину эти тонкости тогда совершенно не интересовали. Потому что в первый же день в урановом городе она попала в рай. В уральских Богдановичах, откуда они приехали, в ту пору была голодуха. Там семиклассница Валентина билась в очередях с осатанелыми бабами за пайку своей семьи. У мамы была язва желудка, и ей по справке врача полагалось 300 граммов белого хлеба. Вот эта справка и приводила очередь в злобное неистовство. Бабы норовили вырвать бумажку из рук Валентины и орали: «Твоя мамаша купила справку, чтобы белый хлеб жрать!» В Чкаловске Валя по привычке пошла утром в магазин, уже сжавшись внутренне для драки за хлеб. Пришла – людей ни души. Открыла дверь – никого. Повела глазами в сторону прилавка, а там батоны, калачи, сайки, плюшки с помадкой! И продавщица не лается направо и налево, а книжку читает. Она набрала ещё тёплого хлеба, прибежала домой, начала рассказывать, что она увидела, и – заревела. Это был шок. Успокаивалась Валентина долго, пока не привыкла к урановому раю. Город был новенький, чистый, тихий. На одной улице росли акации, на другой – вишни, на третьей – розы. Горожане так и называли улицы, по насаждениям. И было в этом городке два театра. Два на 35 тысяч жителей! Ядерщики чинно шли в театр семьями по улице Вишнёвой, раскланивались у входа, уступали друг другу дорогу и в зале благодарно аплодировали актёрам… Позже она обнаружила, что в здешних магазинах было полно сгущёнки, колбасы, сыра, шпрот… Никаких КПП, шлагбаумов не было, но никто из чужих в городок не совался. Людей на комбинат просеивали через такие фильтры, давали им такие инструкции, что никаких контрольных постов и не требовалось.
После школы она получила высшее физико-математическое образование. Её двинули по партийно-советской линии, Валентина стала заведующей отделом оргработы чкаловского горисполкома. Ей-то и пришлось исполнять директиву ЦК КПСС – провести демократические выборы народных депутатов, руководствуясь принципами перестройки и гласности. Коллизия для заворга товарища Волчёнко Валентины Витальевны сложилась, можно сказать, драматическая. Режимное предприятие, вышколенный железной дисциплиной коллектив и… демократия. Но – «партия сказала «надо», народ ответил «есть»!» И Валентина кинулась организовывать выборы. А Таджикистан уже бесновался, здесь открыто столкнулись коммунисты и исламисты. 
На улицах стали появляться возбуждённые таджики, одетые кое-как, в засаленных халатах на голое тело. Они мотались по городу, будто приценивались… «Властелин» города и комбината, его директор Владимир Яковлевич Опланчук, из когорты знаменитых «красных директоров», вернулся с сессии Верховного Совета СССР потрясённым и раздавленным. Слёг и вскоре умер. Что сегодня с его могилой и бюстом – неизвестно. Валентина недавно собралась было съездить туда, проведать могилу своего отца. Знающие люди ей сказали: и думать не смей! Они даже русское кладбище разнесли…
Из горисполкома Валентину вытеснили – представители титульной нации занимали все кресла подряд. В эти дни она узнала, что один из начальников местного управления КГБ покинул город вместе с семьёй, исчезнув где-то в России. Когда она попыталась выяснить – почему, ей сказали: ты о себе думай, ведь здесь будет не перестройка, а перестрелка.
– Тут как раз муж мой из Воронежа вернулся, – рассказывает Валентина. – Он там окончил геохимический факультет, приехал, счастливый, с дипломом о высшем образовании и направлением на работу. Его приняли в рудоуправление узбекского Янгиабада, но тотчас уволили за… незнание узбекского языка.
В Таджикистане в тот момент уже вспухала безумная (но очень увлекательная) сугубо национальная смута, Она быстро переродилась в гражданскую войну, в которой таджики, обезумев от своих новых «национальных ценностей», убивали друг друга бесконечные пять лет. Но это для русской Валентины все они были таджики, а друг для друга уже стали северянами и южанами, сгруппировавшимися по родовым кланам.
– Было очень страшно, – говорит Валентина. – Отовсюду слухи: убили, изнасиловали, ограбили… Комбинат и город впали в ступор. Горожане затаились по своим квартирам, вязали узлы, прислушивались к автоматным очередям. Никто ничего не знал толком – что вообще происходит? Но мы всё-таки надеялись, что с нами и с комбинатом ничего плохого не произойдёт. Разве можно всё взять и разорить?!
Чкаловцы были правы в одном – война войной, а новым местным властям пришёл час задуматься, как обойтись со свалившимися на их головы рудниками и комбинатами, электростанциями и заводами. Как следовало поступить с горно-обогатительным урановым комбинатом, дорогущим и важнейшим объектом мирового калибра? Такое предприятие могло и должно было стать становым хребтом независимой таджикской экономики. Власти должны были выставить по периметру Чкаловска охрану (от своей собственной смуты) и сказать русским горожанам-ядерщикам: живите и работайте спокойно.
Но представители новых властей прежде всего двинулись по квартирам работников комбината.
– Звонок в дверь. Открываю – таджики, – рассказывает Валентина. – Спрашивают: «Вы собираетесь уезжать? Мы вам денег на дорогу дадим, поможем упаковаться». – «Я собираюсь, но не завтра…» – «Ну, смотри! Мы пока следующую квартиру посмотрим, а ты подумай». Понимаете, они по всему городу проводили такой вот поквартирный опрос. За ними пришли другие. Эти говорили уже жёстко. Вот тебе деньги на дорогу, давай отсюда без разговоров. Уже всё было ясно. Я взяла у них деньги, сказала, что уедем быстро. «Если кто ещё придёт, скажешь, что здесь будет жить племянник Мамеда Асадулоева». Только мы начали паковаться – пришли третьи. Эти уже были с автоматами. Один тыкал меня автоматным стволом и орал: «Освобождай, мы сейчас свои вещи заносить будем!» Я в окно глянула – у подъезда КамАЗ с их вещами стоит. Я ему говорю, что квартиру уже отдала, и назвала фамилию. Он постоял, подумал и сказал: «Мамеда знаю. Хороший человек. Ладно, мы к твоим соседям поселимся» – и пошёл в соседнюю квартиру…
Уезжали обозом – тремя семьями. К начальнику станции Худжант – договариваться о товарном вагоне – пошла Валентина. В её бытность завотделом горисполкома он был каким-то депутатом, и они знали друг друга. Вагон он дал, но забрал у неё золотой перстень, серьги, цепочку с кулоном. Сказал: «Счастливо доехать», – и черкнул на её заявлении: «Оплату за вагон принять».
В депо ещё работали русские женщины. Они научили Валентину: мужиков своих сажайте в багажный вагон для охраны, чтобы в дороге добро не разграбили. Пусть изнутри закроются и никому не открывают. Дайте им пару ящиков водки, тушёнку, ещё чего там вкусного, будут через верхний люк откупаться по пути на сортировках, перецепках, чтоб вагон не отцепили. Месяц они ехали. Это октябрь уже был, холодно. Но они матрасы взяли, керогаз на сухом спирте у них был.
Впереди по движению от таджикского Худжанта до России на всех станциях и перецепках все знали – идёт эшелон с русскими беженцами из Таджикистана. И по пути следования обирали едущих нещадно. На остановках в верхний люк стучали. Они приоткрывали его и совали в чьи-то руки водку, консервы, деньги, хорошие вещи – у кого что было.
– Куда же именно вы ехали? – спрашиваю Валентину.
Она отвечает с тяжёлым вздохом:
– Мы убегали. Никого у нас в России не было. А вот куда… У одного из наших мужиков был друг в Великих Луках. Он всем нам поклялся – приезжайте, всё сделаю, жильё, работу… А друг этот трепачом оказался. Мы его спрашиваем: ну вот мы приехали, где жильё? Привёз на какую-то пустошь в лесу, вот, говорит… А там остов здания, стены и крыша, без окон, без дверей. Говорит, доводите до ума и живите. А у нас в кармане пусто.
Поехала Валентина в Москву к знакомому, который помог ей попасть на приём к главному геологу министерства. Хлопотала за мужа – пошлите его в любую геологическую партию, только чтобы жильё там было. Помогите! Помочь с такой мелочью ему ничего не стоило, но через секретаршу Валентина получила отрицательный ответ.
Здесь, в Москве, она доподлинно узнала, что именно происходит в Таджикистане – ожесточённая гражданская война, реки крови. И впервые осознала, из какого ада вывезла детей.
– Ситуация хоть в петлю, – продолжает Валентина. – Так и моталась, как затравленная, – Великие Луки, Москва, Калуга, занесло в Воротынск, опять Москва…
Из Москвы позвонила мужу в Великие Луки спросить про младшенькую. Муж сказал, что от старшей – Олеси, которая работала учительницей музыки в деревенской школе под Свердловском, пришла телеграмма – просит срочно приехать.
– Помчалась я из Москвы в эту деревню Сипаво. Тут узнаю: обещанного жилья дочери не дали. Живёт она в школьном классе, но зимой котельная разморозилась, дети сидят по домам, электричество за ненадобностью отключили, а в дом учительницу музыки никто не пустил. Вот дочка и позвала меня, чтобы я её оттуда вытащила. А куда её брать? Во всей России у нас ни кола ни двора. Поехала в Каменск-Уральский, город рядом с Сипаво. Пошла в местную миграционную службу…
Принял Валентину какой-то Ивашкин Владимир Васильевич (совершенно вдруг!), участливо выслушал её и послал к начальнице общежития – беженке из Азербайджана. Сказал: сошлись на меня. Если она тебя примет на работу, то и комнату даст. И случилось в российской жизни Валентины чудо. Беженка из Азербайджана без лишних слов поняла беженку из Таджикистана. Взяла Валентину на работу вахтёром и дала комнату.
Это был первый плацдарм за месяцы скитания по России. Муж привёз из Великих Лук в Каменск-Уральский их таджикские вещи. Прописались. Валентина устроила мужа мастером на щебёночный карьер, дочь Олесю – методистом в Дом пионеров. Так в семье появилось три зарплаты. Жили впятером на 16 квадратных метрах, кухня и туалет общие в конце коридора – одно слово, общага. Обитали здесь работяги с карьера – пьянь, мат, мордобой.
В собесе, куда она пришла оформлять пособие на младшую дочку, начальник её спросил: «Стаж на счётах высчитать можешь?» – «Запросто». Он дал ей чью-то трудовую книжку и счёты – считай!
– А какие проблемы, у меня же физмат, – рассказывает Валентина. – Я щёлк-щёлк, вот и нате вам стаж. Он тут же принял меня на работу старшим инспектором собеса с зарплатой в двадцать раз больше, чем вахтёрская, представляете! Я с утра пораньше причёску сделала, белую кофточку, чёрную юбку отгладила, туфельки надраила, всё как в чкаловском горисполкоме, и пришла на работу. А там тётки, нечёсаные, в платках, сапогах нечищеных. Ну и я тут, вся из себя! Возненавидели они меня с порога, дескать, крашеная, явилась не запылилась! По имени не называли, только так – эй ты, беженка! После работы они «гудели» каждый божий день, водка, колбаски подрубят, огурцы… Примут по сто пятьдесят, посплетничают – и пошли в семьи, к своим детишкам. Меня за свой стол не приглашали – бойкотировали «крашеную». И вдруг новость – компьютеризация органов собеса. Тётки на дыбы поднялись, прямо злобная истерика с ними случилась – на кой чёрт нам это надо! Привезли из области компьютеры со специальными собесовскими программами, запустили их, завязали в Сеть и уехали. Я села за один, начала работать. Начальник пришёл, поглядел на такое дело и говорит: чтоб завтра все фурычили, как она. Пришлось им вспомнить моё имя-отчество: Витальевна, подскажи. Потом и сами начали в туфлях на работу ходить, причёски делать.
Она тянулась из последних сил, а муж в это время пил и брюзжал. Костерил всё и всех подряд, ничего ему не нравилось – ни климат, ни работа, ни жильё, ни вся эта Россия… Пил, скулил и однажды сказал ей: время, Валя, трудное, сейчас каждый сам должен выплывать. Поодиночке легче будет. Езжай куда хочешь, ответила Валентина, только сначала оформим развод.
Потом она создала ассоциацию вынужденных переселенцев, удалось вырвать несколько квартир для самых бедных беженцев. Одна досталась ей. Смоталась в Таджикистан, вывезла оттуда маму. Забрать её сразу не получилось, в ту смуту у мамы случился инфаркт. Следом вытащила из таджикского котла сестру, племянника.
– Жизнь пошла хорошая, – говорит Валентина. – Жильё, работа есть, дети рядом, живи – не хочу. Правда, в этой малогабаритной трёхкомнатке мы жили всемером, но это уже мелочи.
Вскоре получила из Чкаловска письмо от однокурсника. Тот писал: Валя, мы пухнем с голоду, едим запаренный комбикорм, работы нет, комбинат стоит, все уехали. Помоги спасти семью! Она ему ответила: приезжай. Он приехал, привёз с собой семью – шесть человек. Валентина устроила всех кого могла на работу, пробила им комнату в той самой общаге.
– Всю жизнь бежала, бежала, а жизнь-то и прошла. Вот только в Калуге остановилась, – говорит Валентина. – Уральскую квартиру разменяла на две однушки, отдала их дочерям. Работаю в Калужском пенсионном фонде, арендую комнатку. Живу дальше…
…Она «живёт дальше», эта поразительно мужественная женщина, только иногда, в минуты душевной тишины, спрашивает себя: а зачем всё это было? И может ли всё это стать для всех нас уроком?.. Тяжким уроком жизни…