Рассказ А.И. Солженицына на вахтанговской сцене
«Матрёнин двор», написанный летом 1959 года и пролежавший около трёх лет недвижно, увидел свет в «Новом мире» в январе 1963-го. Годом раньше случилось редакционное обсуждение, где решили, что затея бесполезна, печатать «Матрёну» невозможно: уж больно жалка в рассказе деревня, живут там одни вурдалаки и слишком торчит христианская линия – непонятно, зачем делали революцию. А.Т. Твардовский, однако, усмотрев сходство с моральной прозой Л.Н. Толстого (и считая это плюсом), просил автора не становиться идейно-выдержанным писателем, не писать такое, что идёт без заминки. Вытащить «Матрёну» на страницы журнала суждено было… «Ивану Денисовичу»: «Такова была сила общего захвала, общего взлёта, – писал А.И. в «Телёнке», – что в тех же днях сказал мне Твардовский: теперь пускаем «Матрёну»! «Матрёну», от которой журнал в начале года отказался, которая «никогда не может быть напечатана», – теперь лёгкой рукой он отправлял в набор, даже позабыв о своём отказе тогда!»
Проницательно скажет Анна Ахматова: «Удивительно, как могли напечатать… Это пострашнее «Ивана Денисовича»… Там можно всё на культ спихнуть, а тут… Ведь у него не Матрёна, а вся русская деревня под паровоз попала и вдребезги…» К.И. Чуковский, познакомившись с «Матрёной», написал: «Я понял, что у Льва Толстого и Чехова есть достойный продолжатель». Сам автор радовался новой публикации даже больше, чем выходу «Ивана Денисовича». «Там – тема, а здесь – чистая литература. Теперь пусть судят!»
И судьи не замедлили заявить о себе. Совсем скоро новомирские рассказы Солженицына именовались в центральных газетах «злостным очернительством»; журнал называли «сточной канавой, собирающей всю гниль в литературе». Бдительный цензурный взор разглядел в «Матрёне» печать безысходности, пессимизма и затхлости. Партийные сердца испытали душевную горечь: ведь автор исказил историческую перспективу, перепутал бунинскую деревню с советской, критическим реализмом подменил социалистический. Чуткие к перемене погоды собратья по перу требовали отчёта о революционных изменениях крестьянского сознания. Столичные критики громили учителя-постояльца, так и не сумевшего очистить хозяйскую избу от мышей и тараканов. Автора «Матрёны» приглашали выглянуть за забор, увидеть цветущие колхозы и показать передовиков труда – истинных праведников своего времени. «Нашёл идеал в вонючей деревенской старухе с иконами и не противопоставил ей положительный тип советского человека!» – негодовал осенью 1963-го сосед Чуковского по Барвихе, крупный военный чин. Другой вельможа говорил Корнею Ивановичу: «Я депутат той области, где живёт Матрёна. Ваш Солженицын всё наврал. Она совсем не такая».
Рассказ о праведнице Матрёне (это слово крайне раздражало партийных рецензентов) был вытеснен из всех издательских планов, а в 1974-м подвергнут (вместе с остальными публикациями писателя) изъятию из всех государственных библиотек. Стране понадобилось пятнадцать лет, чтобы вернуться к высокой и пронзительной правде «Матрёнина двора».
Странным образом судьба одноимённого спектакля, премьера которого состоялась недавно на Малой сцене Театра им. Евг. Вахтангова, повторила драматический путь рассказа. Теперь, правда, никто не корил автора за приверженность «этическим абстракциям, идеалистической концепции добра и зла». Спектакль просто негде было играть – у него не было ни своего дома, ни своей театральной площадки, а без денег за аренду репетиционных помещений артистов-скитальцев никуда не пускали.
Задуманный ещё в 1998 году Еленой и Александром Михайловыми, давними выпускниками театрального училища им. Щукина, оставившими успешную карьеру в Центральном детском театре, чтобы утвердиться в вере и найти свой путь в Церкви, спектакль рождался трудно и долго. Идея воплотить историю Матрёны на сцене принадлежала Александру; в 2003-м осуществить замысел взялся профессор Щукинского училища Владимир Иванов в содружестве с художником Максимом Обрезковым. После долгой, кропотливой, бережной работы с текстом со сцены зазвучала именно проза, разложенная на два актёрских голоса. Репетиции, прогоны со зрителями шли то в театральном доме «Старый Арбат», то в Доме актёра, то в театре «Глас» (именно там осенью 2006 года я впервые увидела спектакль), но неизменно всё заканчивалось тем, что плановые или внеплановые ремонты выбрасывали «Матрёну» из очередного пристанища на улицу вместе с реквизитом и декорациями.
И вот – благословенное камерное пространство Малого вахтанговского зала, куда нынешней весной скитальцев пригласил новый художественный руководитель театра Римас Туминас. Впервые за десять лет «Матрёна» получила прописку (пока только на год) в прославленном академическом театре, попала в репертуар, на афиши, в театральные программки.
История нескладной жизни шестидесятилетней крестьянки Матрёны Васильевны Захаровой, что жила в деревенской глухомани Владимирской области, где после казахстанской ссылки учительствовал Солженицын, поселившись в запущенной избе с фикусами, колченогой кошкой, мышами и тараканами, разворачивается в минималистских, условных декорациях. Светлые струганые доски образуют крыльцо избы, которое в ходе спектакля родственники Матрёны разберут на части, решив ещё при её жизни поделить обещанный им дом, – в конце концов от него останется лишь крест на её могиле. Скудный реквизит (икона, фотографии в общей раме, часы-ходики, сундук, который служит кроватью постояльцу, серое солдатское одеяло, чиненый репродуктор) составляет быт Матрёны и её жильца, который приехал сюда с ветхим чемоданчиком и латаным вещмешком. Доски как детали конструктора образуют ключевые образы спектакля: дом, стол (за ним учитель-постоялец ест картонную Матрёнину стряпню, читает, проверяет школьные тетради), разобранную хозяйкину горницу, гроб.
На сцене только двое – Матрёна и её квартирант: текст рассказа в режиссёрской версии искусно распределён между ними, так что Слово Солженицына звучит энергично, обаятельно, подлинно. «Не умемши, не варёмши – как утрафишь?» – говорит Матрёна, но мы видим, что эта женщина потрафляет постояльцу самим своим существованием. Её простое имя, её двор, её жизнь в зa,пущи сплелись с судьбой Игнатича в единое целое. Ведь это ему, бывшему арестанту и лагернику, а ныне сельскому учителю, поселившемуся в сгнившей избе у презираемой односельчанами Матрёны, открывается внутренняя красота человека, по-глупому работавшего на других бесплатно, не скопившего имущества к смерти и погибшего из-за людской неуёмной жадности. Это ведь Игнатич говорит в конце повествования те самые главные слова: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша».
Но кто же всё-таки Игнатич – в рассказе Солженицына и в сценической версии «Матрёнина двора»? Только ли бывший лагерник? Только ли учитель математики сельской школы? Чем занят он зимними вечерами и ночами, сидя за письменным столом у окна, в окружении фикусов? Только ли проверкой тетрадок по алгебре и геометрии? «Не мешала она моим долгим вечерним занятиям, не досаждала никакими расспросами», – говорит в рассказе Игнатич, который «писал своё в тишине избы под шорох тараканов и постук ходиков». Что же такое – своё – пишет постоялец? В спектакле на эти вопросы пока что ответов нет: истинный контекст жизни постояльца скрыт от зрителя.
Но ведь прототип автобиографического героя, бывший лагерник, учитель, поселившийся в доме реальной Матрёны Захаровой (в рассказе Матрёны Григорьевой), то есть сам Солженицын, имел глубинные резоны искать уединения в тихом уголке России. И благодарен он был Матрёне за то, что мог, уходя в школу, не опасаться её любопытства, ибо в избе оставались не одни только ученические тетрадки и поурочные планы, но и тайные рукописи. За те шесть месяцев, что прожил он в избе Матрёны, была закончена первая редакция романа «В круге первом» – им и занимался Исаич-Игнатич зимними вечерами 1957 года. Так увидеть, так понять, так описать, как увидел, понял и описал Матрёну Игнатич, мог только писатель, создатель легендарного «Круга», будущий автор «Ивана Денисовича». Матрёна-праведница далась глазу проницательного, глубокого художника, открылась душе большого писателя. Просто постоялец, бытовой человек, вряд ли справился бы с такой задачей.
Значит, у спектакля есть творческое пространство для роста и развития. И если удача обретения дома в юбилейный солженицынский год не оставит маленький коллектив, мы ещё увидим, как и куда может двигаться сценическая версия классического рассказа.