, ЯРОСЛАВЛЬ
Показываемый по телеканалу «Культура» цикл передач под условным названием «Он и Она. Больше, чем любовь», в котором Он – обычно великий человек, а Она – та, которая способствовала его величию, неплохо бы повторять по каналу ТНТ вместо передачи «Дом», где взамен любви процветает доведённая до примитива случка. Но советы такие давать бессмысленно – только прослывёшь противником свободомыслия и ксенофобом. Тем более что, как известно, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Так что вернёмся к «Культуре», где в последней передаче цикла «Больше, чем любовь» героем был Юрий Домбровский.
Литературное и гуманистическое значение этого человека так велико, что, может быть, вопреки желанию создателей фильма лирическая линия скромно отошла в сторону, оставив в центре внимания личность, трагически воплотившую рассвет и закат главной иллюзии XX века, в отчаянной попытке самосохранения сделавшей факультетом ненужных вещей основные идеалы многовековой цивилизации – право и свободу. Была проведена жесточайшая хирургическая операция, чтобы выпотрошить из человека главную его духовную составляющую – совесть. Но в отношении к Юрию Домбровскому эта операция оказалась безуспешной для системы, а значит, успешной для самого пациента.
Операция была обречена на провал потому, что для Домбровского «Совесть – инстанция внутренней кары. Совесть – главное орудие производства писателя, нет этого – и талант крошится, состав его гибнет. Совесть – инструмент труда и одновременно мера его таланта». И он её сохранил: «Меня пытали – я никого не оговорил, и меня как неисправимого засунули в самые дальние чёрные углы – я был на Колыме, на Дальнем Востоке и под конец – в страшном Тайшетском Озерлаге».
Когда сейчас читаешь о многих писателях, живших в ту пору и успешно творивших во благо системы, за что они были осыпаны орденами и премиями, чего не водилось у Домбровского, то, оказывается, писатели эти были внутренними диссидентами. Может, и так, но это только означает, что совесть у них не была зачищена до конца, а у Домбровского она осталась в целостности – большая разница.
Домбровский вне порядка вещей. Столько переживший, он не обрушивается с гневной филиппикой на штатных и добровольных пособников системы, не изображает их уродами и монстрами. Нет, в большинстве своём это обычные люди, где-то даже обаятельные.
Он был высокий, добродушный, длинный,
Любил детей…
– сказано у него в стихотворении о палаче. Одно только отличает этих людей – отсутствие совести. И самое страшное они считают, что совесть у них есть, только она подотчётна системе, в то время как по Домбровскому она может быть подчинена только Высшей Справедливости.
В этом смысле обнаруживается сходство между Домбровским и другим великим человеком – Александром Зиновьевым, четырёхсерийный фильм о котором бы показан на «Культуре» несколько раньше и уже отмечен в нашей газете как важное событие. Зиновьев, называвший себя «верующим атеистом», привёл слова матери, которыми руководствовался всю жизнь: «Есть Бог или нет, но надобно вести себя так, как будто он есть». Зиновьев говорил, что он «не совершил ни одного поступка в силу страха». Но Зиновьев как специалист в области логики, и в частности теории вывода, рассматривал преследовавшую его систему как отклонение от её же логического идеала и даже говорит, что, сколько он ни разбирался в поступках Сталина, всякому из них он нашёл логическое оправдание и не увидел в них преступления.
У Зиновьева, основоположника социологического романа, герои безымянны, они обозначены функциями – Социолог, Клеветник, Болтун, Патриот, Мыслитель, Директор, Шизофреник, Западник, Паникёр, Мазила, Хозяин и т.д. В городе Ибанске, где проходит действие «Зияющих высот», население не имеет конкретных представителей, а царят всеобщая жестокость, произвол и безысходность как отступление от логики государственного здравого смысла, что не следует считать преступлением. А Домбровский показывает именно преступления, ставшие обыденным явлением действительности, своеобразными дарами природы системы.
Отличие в восприятии системы двумя великими писателями состоит, скорее всего, в том, что Зиновьев испытывал только душевные страдания от несовершенства системы, а Домбровский – ещё и физические муки от её зияющего совершенства. Он называет только часть этих мук: активный допрос, карцер, пытка, унижение, издевательство. Арестованный по политическому делу, Зиновьев бежал от лопухнувшегося охранника, и главные страдания выпали на его долю, когда он воевал. Но эти страдания оправдывались тем, что враг был внешний. У Домбровского враг был свой, нашенский, а это куда страшнее.
Так уж получилось, что последним текстом, написанным Юрием Домбровским в начале весны 1978 года, стала внутренняя рецензия для журнала «Новый мир» на мою повесть, пришедшую в редакцию самотёком. У Домбровского был тогда готов «Факультет ненужных вещей», но цензура его не пропускала, и редакция давала безденежному писателю рукописи на рецензирование. Домбровский был рецензентом строгим и мало что хвалил. Но мою рукопись он неожиданно порекомендовал к печати, и затеплилась надежда, что повесть появится в «Новом мире». Ожидание затянулось, и, оказавшись в Москве, я зашёл в редакцию – узнать, в чём причина. Женщина-редактор, которая ранее заверяла, что повесть будет непременно напечатана, теперь так же уверенно сказала, что этого не произойдёт, поскольку повесть не имеет самодвижущей силы. Я не понял её слов, так как не знал ещё, что Домбровского уже не было в живых: он умер после того, как его жестоко избили неизвестные возле ЦДЛ – он предсказал это в одном из последних своих рассказов. Не знал я о смерти Домбровского потому, что о ней не сообщила ни одна газета. Это, как и избиение, было местью за опубликование «Факультета» за рубежом. Слова редактора означали, что рекомендация Домбровского теперь имеет обратное действие. Повесть была напечатана в первом номере журнала «Аврора» за 1980 год с рецензией Домбровского в виде послесловия. И я горжусь этим, как должен гордиться всякий, кто каким-либо образом соприкасался с Домбровским. Кроме тех, конечно, кто его терроризировал.