Усман Юсупов
Родился в 1965 году в с. Майртуп Чечено-Ингушской АССР. В 1991 году окончил филологический факультет Чечено-Ингушского государственного педагогического института. Работал учителем в общеобразовательной школе, в государственных органах власти. Перевёл на русский язык несколько крупных произведений патриарха чеченской литературы Абузара Айдамирова. Публиковался в республиканских газетах и журналах. Автор рассказов, новелл и нескольких повестей. Главный труд – роман-трилогия «Къоман тептар», русская версия книги выходит под названием «Обречённый на одиночество». На чеченском языке издан первый роман трилогии в двух томах (Нальчик, 2006). В 2009 году роман стал победителем литературного конкурса в номинации «Книга года». Роман переведён на французский язык, в настоящее время ведётся работа над его переводом на английский и немецкий языки.
Густой паутиной расстилаются они перед жадным юношеским взором. Зовут и манят... Со светлыми надеждами мы делаем первый шаг, затем второй... И всё дальше и дальше отдаляемся от отчего дома.
Дороги судьбы...
Они раскидывают нас по белому свету, завлекая в самые дальние его уголки. Всё время ищем чего-то… надеемся… верим и ждём... И только в минуту полного упадка физических и душевных сил, после крушения иллюзий относительно себя и своего, как нам казалось, волшебного будущего мы вспоминаем о родной стороне. Когда счастье равнодушно отворачивается от нас, окрашивая весь зримый мир в тоскливый серый цвет, когда жестокая и лживая каждую минуту жизнь наносит свой коварный удар, выбивая из-под ног последнюю кочку в самой середине бескрайнего топкого болота, мы устремляемся туда, к нашим корням, надеясь хоть там найти толику успокоения израненной душе.
Алхаст возвращался в аул.
На этот раз его вело сюда не только желание увидеть места, ласкавшие безмятежное детство, и не к родне он шёл погостить, что до сих пор делал довольно часто. Нет. Алхаст возвращался навсегда. Возвращался, чтобы очистить от бурьяна и оживить свой двор, развести огонь в очаге и никогда уже более не расставаться с небольшим клочком родной земли, унаследованным им от отца.
Тропинка петляла на юг по правому берегу Гумса. Чем ближе она подступала к горам, тем игривей становился её бег и таинственней ломались зигзаги. То взбегая на пригорок, то скатываясь вниз, сжимаясь в лощине, раздвигаясь на возвышенности, увлажняясь в лесной тени, иссушаясь на косогоре, то незаметно подкрадываясь к реке, то внезапно уносясь прочь, словно испугавшись нахальной скороговорки её мутных вод.
То и дело попадались обнесённые невысоким плетнём ухоженные родники, над которыми потрудились заботливые руки доброго человека. Алхаст останавливался у каждого родника, подставлял ладони под щекочущие уколы струи, пил от его щедрот… пил, даже если не испытывал жажды… набирал и набирал в пригоршню живительную влагу и с наслаждением прикладывался устами к её отзывающейся хрустальным звоном прохладе...
Как?.. Скажите, как может быть полноценной жизнь вдали от таких родников?! Оказывается, губил себя, поселившись в городе, чуждом духу, плоти и сути человека, выросшего на просторах вольной природы! Теперь уж ничто не заставит Алхаста покинуть эту первозданную благодать!
Чистая родниковая вода, падая с жёлоба, напевает свои бесконечные булькающие мотивы. Если внимательно прислушаться к этой журчащей речи, тебя охватывает чувство, будто с тобой делятся самым сокровенным. Каждое слово живой воды, каждый звук её свободной мелодии добираются до самых глубин твоего сердца, отзываются на малейшее движение души и мысли… И забывается всё... Обиды и неудачи беспомощно съёживаются, уменьшаясь до размеров никчемной пылинки. На душе, изнывающей под грузом тяжёлых раздумий, становится легко, и солнечный свет преображает весь твой еще недавно такой тусклый мир. Погруженная в ленивую дрёму память пробуждается и вытаскивает из своих кладовых полузабытые картины прошлого, одна краше другой: беззаботное детство... любознательное отрочество... беспечная юность... самонадеянная молодость... И человек отдается воспоминаниям, ещё и ещё раз... снова и снова проживая самые счастливые моменты своей жизни, разделённые с дорогими сердцу людьми. И не хочется возвращаться в настоящее, где нет многих из тех, чьи образы наполняли твоё существование смыслом и радостью... а беззаботность, любознательность, беспечность и самонадеянность – уже и не твои качества...
Потому и не спешит усталый путник покидать родник, стремясь как можно дольше задержаться в этом волшебном замке, возведённом из отцовских рассказов о седой старине и голоса матери, наклонившейся над колыбелью…
Алхаст повесил сумку на ветку придорожного дуба, присел на мягкую траву. И тут же, как это часто бывало в последнее время, печальные мысли вновь овладели его головой.
«Жизнь!.. Эх, жизнь ты моя, жизнь!..
Как же подло ты меня обманула!..
Коварная, словно раб, рвущийся в князья! Жестокая, словно человек без Бога в душе! Ты не дала мне ровным счётом ничего из того, что когда-то щедро сулила, но заполнила моё существование болью и несчастиями, от которых обещала оберегать. Сколько раз, когда что-то нежданно приятное, вдруг замаячив на горизонте, начинало ублажать мой взор, проясняло разум и наполняло чувствами моё опустошённое сердце, ты наносила мне удар в спину, открывая на моем слабом теле глубокую рану или же оглушая до помутнения разума! Ты играла нами и нашими чувствами, как свирепый смерч с беспризорной соломинкой. Всё чистое и светлое ты превращала в грязь, красивое низводила до отвратительного, святое – оскверняла, благородное – охаивала… Но всё гадкое и недостойное плодила изо дня в день и возносила до самых небес. Не было в тебе жалости к плачущему страдальцу, а разделить пир со смеющимся счастливцем ты считала ниже своего достоинства. Насыщая чрево своё жирной человеческой кровью, запивая её солеными человеческими слезами, всё более и более наполняясь несчастными человеческими телами, принесёнными тобой в жертву самой себе, ты раздуваешься всё шире и шире. Когда же ты насытишься, о жизнь, когда же ты успокоишься!
Были времена, когда казалось, о жизнь, что между нами установилась скрытая от всех, известная только нам с тобой близость. Да, казалось… Казалось, что мы созданы Всевышним только друг для друга, всё остальное же только ради нас и для нас. Как же я заблуждался, как жестоко обманывался! Нет, жизнь, всё оказалось не так! И не друг ты, и не родня, и не товарищ!
Ты держала меня за юного и беспечного несмышленыша. Издевалась над моей доверчивостью. Ты почему-то решила, что ко мне можно относиться с презрительным высокомерием избалованной вниманием принцессы, отвергающей упорные, но так наскучившие ей ухаживания безнадежно влюблённого юноши. Ты попыталась даже бросить меня в кучу своих альчиков, чтобы я затерялся в безликой массе твоих игрушек. Да-да, конечно, было и такое. Не знаю, с чего это ты взяла, что меня можно превратить в безвольного манкурта, и кто тебе нашептал обо мне как о последнем ничтожестве без роду и племени, без светлой мечты и благородных целей. Видимо, тебя обманул кто-то из той своры многочисленных лжецов, что учились у тебя этому подлому искусству. Но я не мог, не имел права не проснуться, хотя и долог был сон, окутавший мой мозг. Я был создан Всевышним не только для насыщения чрева и изнашивания одежд. На мне были и другие обязанности… и долг. Долг перед кровью, родиной, человечеством. Никто не мог выполнить его за меня или вместо меня. Оставаться слишком долго в плену твоих иллюзий было бы для меня унизительно и позорно! Благородный родитель мой родил и растил меня не для праздных дней и сонных ночей!
Нет, конечно, жизнь, я не так уж глуп и наивен, как тебе кажется. Оказывается, и ты, упоённая своей безраздельной властью, можешь ошибаться. Ты мерила мои дни вдохами и выдохами, я же выставил на весы времени память, разум, знания. Ты смогла увидеть только двадцать пять моих лет, я же обозрел и познал твои двадцать пять веков».
………………………………
Как-то возвращаясь вечером в аул на исходе очередного дня таких хождений, он неожиданно наткнулся на девушку.
Сразу за запретным лесом раскинулась ореховая роща. Роща находилась не очень далеко от аула. Всё же было довольно неожиданно встретить здесь девушку без сопровождения родственника, да ещё под самый вечер. Хотя никакого официального запрета на это, конечно, не было, но в обществе такое не одобрялось. Поэтому и Алхаст не совсем рад был увидеть в таком месте одинокую девушку…
Девушка спокойно и с какой-то детской беззаботностью срывала орехи с веток невысокого дерева. Лицо её показалось Алхасту знакомым... Или напоминало кого-то? Но из близких знакомых она точно не была. И ещё одно. Не пресыщенные ещё жизнью глаза молодого человека определили сразу – девушка была красива, очень красива. Одета вполне прилично, но была в этой одежде и какая-то мятежность, какая-то непокорность, бунтарство. Она скрывала всё, что и должна была скрывать скромная одежда… скрывала от глаз. Но услужливо выставляла воображению каждую чёрточку этого стройного тела!..
Алхаст умел различать девушек и по причёске, и по одежде. Ведь и ему когда-то приходилось бывать в плену страстей. Ведь и в его жизни тоже были и светлые «...надцать лет» у родников, и последовавшие за ними бурные «за двадцать» на скамейках ночных парков и в тесных комнатушках студенческих общежитий! Опыт пусть и небольшой, но основательный! Вот и этой девушке не удалось скрыть от него свою суть. Перед Алхастом стояла страстная особа, вполне способная накрыть стол мужчины самыми пикантными блюдами, соблюдая очерёдность их подачи. Строго следуя принципу «раздельного питания».
Алхаст улыбнулся своим мыслям... по-взрослому улыбнулся, с оттенком высокомерия и снисходительности. Но где-то там, под самой лопаткой, что-то всё-таки заныло. Неуютно ему как-то стало от своей серьёзности, тоскливо стало… Наверное, всё потому, что он насчитал всего лишь двадцать пять лет жизни…
– Добрый вечер! – приветствовал Алхаст девушку и остановился, посчитав не совсем удобным пройти мимо не поздоровавшись.
Девушка отпустила ветку, которую держала, и бросила короткий взгляд на молодого человека.
– И тебе доброго вечера! Алхаст, ты, что ли? – радостно воскликнула она.
– Прошу меня извинить, – произнёс Алхаст, совсем не удивляясь тому, что девушка назвала его имя. – Оказывается, ты меня знаешь. Но, надеюсь, ты простишь мне то, что я никак не могу вспомнить тебя.
Девушка стояла к Алхасту боком. Потом медленно, слишком даже медленно, повернула слегка наклонённую голову в сторону молодого человека. И, выставив своё изумительно хорошенькое личико его взору, уставила на него восхитительные глаза, в которых читались все услады мира. Чудесный ротик, которым она хватала вечерний воздух, словно только что вытащенная из воды рыбка, наполнил сердце Алхаста каким-то очень приятным, щедрым, возвеличивающим его великодушием, осязаемым желанием напоить сей ротик чистейшей водой и тем самым спасти это создание от жестокой жажды. Пульсирующая на её белой шее вена, казалось, оглушала своими ударами. Она била по глазам, по мыслям и сердцу, властно подгоняя под свой ритм биение сердца всякого, кто оказывался рядом. И молодая грудь, высоко вздымающаяся при каждом вдохе; и тонкая кожа на животе, подрагивающая от лёгких прикосновений воздушного платья; и все остальные прелести… всё это было… скрыто напоказ… Старательно скрыто и в то же время выставлено на обозрение. И эти полные икры ног… Они, словно охваченное страстью сердце, то напрягались, то расслаблялись… вспоминая дорогу, вгоняющую в пот… или мысленно проделывая её прямо сейчас…
Но ни один волосок на этом теле, ни одна её мышца не были свободны от власти хозяйки. Перед Алхастом стояла девушка, умеющая управлять и телом своим, и душой. И подстраивать их под любой мотив. Не заметил бы это только человек, уже истративший весь запас душевной и телесной энергии и в силу этого ставший прожжённым женоненавистником.
Алхаст увидел всё. И то, что девушка хотела ему показать, и то, что желала от него скрыть...
Алхаст улыбнулся – и поведению девушки, и интригам проказницы-жизни.
Девушка же увидела в улыбке Алхаста только то, что желала увидеть, и вовсе не заметила истинного её смысла.
– В том, что ты меня не узнал, нет ничего удивительного. Ведь ты не жил в ауле, – сказала девушка. – Я Сарат…
Алхаст удивлённо приподнял брови.
– Не Мизана ли дочь?
– Она самая…
«Ты смотри, а ведь Малика, оказывается, ничуть не преувеличивала, – подумал он. – Эта девушка действительно красавица».
– Если бы ты не назвалась, я ведь и не узнал бы тебя. Давненько я тебя не видел. Да-а, изменилась, сильно изменилась… – растянул Алхаст. – Что это ты здесь делаешь, Сарат? Признаться, я был удивлён, увидев на опушке леса девушку. Одну, да ещё под вечер.
– Да корову искала. Отбилась от стада. Обычно она паслась здесь, на окраине поля. Но сегодня что-то и тут её нет… Вот решила немного орехов матери нарвать перед тем, как вернуться домой.
– Уже довольно поздно, скоро совсем стемнеет, и корову ты тогда вряд ли найдёшь. Пошли в аул?
– Конечно. Конечно, пошли, – сразу же согласилась Сарат. – Только орехи соберу, я их сюда, прямо на землю, бросала, чтобы потом подобрать... И зачем шьют платья без карманов?!
Девушка грациозно присела и стала собирать орехи. Эти обыденные вроде бы движения исполнялись с такой грацией, что не оставалось и тени сомнения в том, что Сарат контролировала каждое, даже самое незначительное движение каждого своего мускула.
Орехов набралось достаточно много. Сарат задумалась, не зная, в чём их нести.
Алхаст развязал пакет, который держал под мышкой, вытащил из него тептар отца, а сам пакет протянул девушке.
– На, держи пакет…
– Ну-у, спасибо, Алхаст, – поблагодарила его Сарат, забирая протянутый пакет. И, улыбнувшись, добавила: – Дома я тебе дам вместо него золотой.
Алхаст засмеялся.
Глаза Сарат скользнули по тептару. Да, это была именно та книга, которую она искала по просьбе Билкис. А книгу-то, оказывается, хозяин берёг, даже в лес её с собой взял. Наверное, что-то важное в книге действительно есть, раз её так настойчиво ищут, а хозяин так старательно бережёт.
– Что это за книга у тебя? – спросила Сарат, когда они уже пошли по дороге в аул.
– Да так, книга как книга. Иногда почитываю её, когда время свободное появляется. Не думаю, что в ней найдётся что-то интересное для молоденькой девушки, – с видимым безразличием в голосе ответил Алхаст.
– А теперь, Алхаст, давай ты рассказывай, что делал в лесу. Я не вижу при тебе ни топора для заготовки дров, ни ружья за плечом, чтобы дичь пострелять, – после недолгой паузы вновь заговорила Сарат.
Она-то думала, что в глазах Алхаста вспыхнет огонь страсти, как это происходило с молодыми людьми, которые сторожили её у родника. Она-то думала, что её красота с первой же минуты лишит Алхаста покоя, заставит его голос дрожать, как это случалось со многими его сверстниками. Она-то думала, что эта встреча, так тщательно ею подготовленная, привяжет мысли Алхаста к ней тройным узлом и что домой она вернется с этой очередной для неё победой. Но… На этот раз сюжет, кажется, развивался не по её сценарию… Или этот Алхаст был не по годам сдержанным человеком, или он весь выгорел внутри, словно древний старик. Одно из двух… и это точно… А может, дело тут совсем и в другом. Может быть, сердце его было уже полностью кем-то занято, не оставив даже маленькой свободной точечки, чтобы другая птаха свила там гнездо…
– Что я делал? – переспросил Алхаст и почти серьёзно добавил: – И я, Сарат, как, наверное, многие другие, бродил, надеясь найти обронённый кем-то или ещё не присвоенный никем маленький кусочек счастья. Просто найти, а не отнять его у кого-то.
– Ну и как, нашёл? – снова спросила Сарат, смотря куда-то в сторону.
– Нет, не нашёл. Думается мне, что человек, раз завладевший счастьем, закрывает его в стальной сундук, чтобы оно не ушло к другому.
– И где же ты искал его, горе-следопыт?
– И на горных вершинах искал, и в глубоких ущельях; пролазил хребты и овраги; углублялся в лесные чащи, окидывал взором долины… Нет его нигде.
Сарат звонко рассмеялась, вызвав невольную улыбку и у Алхаста.
– Чему ты так смеёшься? Тебя забавляет вид человека, не сумевшего найти счастье?
– Нет, Алхаст, вид такого человека меня нисколько не забавляет, – смеющимися глазами посмотрела она на Алхаста. – Человек, от которого ушло счастье или к которому оно вообще не приходило, не может вызывать ни смеха, ни радости – только лишь жалость. Не потому я смеюсь… Просто ты меня удивил… Разве счастье ищут на обледенелых вершинах гор и в мрачных сумерках ущелий? И разве встретишь его на открытых ветрам сухих хребтах и в болотистых оврагах? И кто тебе сказал, что оно может прятаться в густых чащах или перекатываться по продуваемым ветрами долинам? Разве ищут счастье среди голодных зверей и ядовитых змей да пауков? Надо было искать его среди таких же людей, как и ты. Спросил бы меня, я бы указала тебе места, где этого счастья предостаточно… ′