Анатолий МАКАРОВ
Вот, что называется, случай из жизни. В студии популярной свободомыслящей радиостанции собрались известные люди – писатели, социологи, адвокаты – порассуждать на злободневную беспокойную тему растущей в обществе ксенофобии и злобного уличного шовинизма. Замечу, что некоторое время назад я сам был свидетелем того, как подавленные страхом пассажиры московского автобуса всё же нашли в себе мужество дать отпор качкам-скинхедам и в буквальном смысле слова спасти юных студентов, мальчика и девочку, вина и беда которых заключалась лишь в азиатском разрезе глаз.
Не скрою, несколько дней после того жуткого инцидента я не находил себе места: нелегко, оказывается, видеть, как знакомые по стихам и фильмам сюжеты о подлости расизма разворачиваются у тебя на глазах. Это всё к тому, что я заранее был расположен внимать умным и благородным мыслям, побуждающим противостоять человеческому одичанию. Увы, это самое одичание напомнило о себе, что называется, с другой стороны. Достаточно сказать, что пламенная ведущая в первые же секунды своего посыла размашисто заявила, что русский патриотизм в её представлении – всегда погром. Именно в такой формулировке, ни больше ни меньше.
У меня перехватило дыхание. Я готов был к дискуссии вокруг этого действительно сложного понятия, но признать всех мужчин своей семьи, погибших за Родину на фронте, всех замечательных писателей, любивших Россию, кто странной, кто неразделённой, кто стеснительной любовью, да самого себя со своей сокровенной привязанностью к родному языку и к людям, среди которых я вырос, – признать всех нас погромщиками я бы не согласился под угрозой всемирного либерального проклятия.
Между тем радиодискуссия продолжалась в заявленном духе. Не в таких, правда, безапелляционных терминах просвещённые гости рассуждали об органической склонности русского человека к агрессивному национализму и о том, естественно, что власть эту прискорбную склонность исподволь поддерживает, если не провоцирует.
Пишу, естественно, поскольку обвинять власть во всех без исключения смертных грехах считается хорошим тоном, которому неукоснительно должна следовать всякая независимо мыслящая личность. Причисляя себя самонадеянно к индивидуумам как раз такого рода, я тем не менее ощущал в груди глухое раздражение. Хуже того, я приходил к убеждению, что самоуверенные эти слова, произнесённые с благой целью обуздать неразумное национальное чувство, на самом деле это чувство ещё больше раздражают и воспаляют.
Сколько себя помню, в интеллигентном советском кругу очень уважалось понятие «нонконформизм». Его освоили относительно поздно, и оно, что называется, сразу легло на душу, поскольку не было у нас в отечестве более ценной вещи, нежели внутренняя, она же тайная, свобода. И не было с точки зрения этой свободы более презренных типов, нежели конформисты, то есть беспринципные, безыдейные люди, ради собственного благополучия готовые поддакивать любому слову любого начальства. И даже заранее предугадывать эти слова.
Время ничуть не изменило моего и, надеюсь, общественного отношения к этим лизоблюдам. Но вот демонстративный нонконформизм несколько полинял за эти годы в моём восприятии. Стало очевидно, что он тоже бывает избыточным, пренебрежительным, а в условиях спасительной безнаказанности ещё и разрушительно самодовольным.
Можно считать, что из глубин истории вынырнул традиционный российский нигилизм, воплощённый, правда, не длинноволосыми «вечными» студентами с их пристрастием к водке и смазным сапогам, а барственными джентльменами в превосходных костюмах, ценителями лучших вин и самых престижных автомобильных марок. Этот вкус к хорошей жизни не мешает им исповедовать применительно к общественному бытию известный принцип: чем хуже, тем лучше.
Иногда мне кажется, что такой ненависти к существующему порядку вещей я не встречал даже среди диссидентствующей черни, которая, как известно, отказывала родным краям даже в красоте закатов и рассветов. Беда, впрочем, не в этом. Никто не обязан в конце концов любить ни власть, ни политический строй, ни своё непосредственное начальство.
Однако если уж речь идёт о пышно декларируемой оппозиционности, то она предполагает как минимум две вещи. Прежде всего заботу о своей стране. Нельзя во время любого противостояния или конфликта заранее брать сторону её оппонентов, противников, врагов. Невозможно разделять их легко угадываемое мнение, что лучшая Россия – это Россия исчезнувшая, распавшаяся, разлетевшаяся на мелкие осколки.
Во время недавнего газового конфликта по упомянутому свободному радио постоянно выступали украинские чиновники. Внятную логику в их намеренно запутанных речах обнаружить было трудно. Да она и не требовалась. Требовалось изо всех сил, вопреки всем доводам здравого смысла, опорочить политику собственного правительства. Иной раз прибегая к такой софистике, на которую у киевской стороны не хватало изощрённости. Как в своё время у тбилисской.
Всё это творилось, естественно, во имя сугубой объективности. Святое дело, пусть будет выслушана каждая сторона. Я только предполагаю, что, предоставь мы в своё время радиоэфир геббельсовской пропаганде, в ней тоже при желании можно было бы обнаружить доказательность особого рода.
Вообще настоящая оппозиционность, то есть обоснованная, проистекающая из убеждений, а не из настроений и эмоций, требует, согласитесь, особой культуры – возражения, аргументации, полемики...
У нас же с перестроечных времён правит бал эстетика компрометации и оскорбления. Важно не оспорить оппонента, а его унизить. Не опровергнуть его взгляды и действия, а его лично поддеть и продёрнуть. Вот где достигнуты невиданные высоты изощрённого ехидства и злоязычия. При этом неизменно ссылаются на разнообразный опыт неподцензурной сатиры. Забывая при этом, что в самых высоких проявлениях она была оттенена всё тою же любовью. Недаром на каждую саркастическую балладу Галича и ёрническую – Высоцкого тут же можно найти пронзительно элегическую, полную боли и предчувствия ностальгии.
Много раз наблюдал, как хмельное застолье не слишком, так скажем, крупных поэтов в буфете Дома литераторов оборачивается яростной руганью. Собратья с такой ненавистью обличают друг друга в бездарности, что становится очевидным: вымещают они друг на друге собственный комплекс неполноценности, собственную проблематичную талантливость.
У поэзии, даже скромной, должно быть достоинство. У оппозиции – тем более.
Точка зрения авторов колонки может не совпадать с позицией редакции