Кажется, совсем недавно мы с Владимиром Носковым мозговали над уставом его любимого детища – Клуба писателей... Ещё недавнее отмечали в ЦДРИ тридцатилетие вступления Володи в счастливый брак с Галей... А буквально вчера спокойно и неторопливо толковали в его цедээльском кабинете... И вот Володи нет, и пройденный им путь обретает новое, символическое наполнение.
Однажды Владимир Носков праздновал день рождения – посреди тёплого моря, на яхте, в кругу друзей. Лазурная гладь до горизонта была безмятежна и пустынна. Вдруг из водной стихии явился некто в ластах и маске: перевалив через борт арендованной посудины, он брякнулся на палубу. Все онемели от ужаса. Кем был странный визитёр? Заблудившимся пловцом? Воскресшим утопленником? Террористом? Когда спустя некоторое время амфибия зашевелилась и заговорила, выяснилось: бедняга забыт в пучине коллегами-дайверами и инструктором-ныряльщиком. Такое случается (и достаточно часто) с простофилями-туристами. Придя в себя, посланец Нептуна принял участие в весёлом застолье. Вскоре к отмечальщикам присоединилась и ринувшаяся (запоздало) на розыски канувшего мужчины дама. Ей вряд ли удалось бы обнаружить его в живых, если бы не подвернувшийся тому счастливый (предоставленный деньрожденцем) шанс. К чему клоню? Оказаться в нужное время в нужном месте (имею в виду не ныряльщика, а его спасителя) – особый дар, им отмечены избранники небес.
Задолго до обрисованного эпизода Владимиру Носкову выпало сделаться директором Центрального Дома литераторов. Носков до этого работал на различных должностях в цирке, побывал директором театра «Современник»... После карнавала арен, актёрских эскапад и рискованных шуток ковёрных, после экстремальных аттракционов и дрессуры хищников писательская тишь вряд ли могла вдохновить энергичного молодого администратора. (Будущую жену он тоже повстречал в цирковых кулисах.) Но как же вовремя он оказался в особняке на улице Герцена! Удивительно, потрясающе вовремя! В период, быть может, самый сложный для этого фантасмагорического учреждения – ибо грянули времена, очень трудные для привыкшей жить вольготно литературы. В один миг она оказалась ненужной. Даже самой себе. Были забыты и отринуты растерявшиеся, спасовавшие перед ситуацией, разругавшиеся в пух её творцы. Столько, сколько они сами о себе наговорили в пылу яростного разоблачительства и попыток уесть, уконтрапупить идеологических оппонентов, не смог бы выплеснуть из помойного ушата худший враг словесности, её ненавистник. Можно ли было уважать, ценить этих сражающихся только лишь за повышенные гонорары и комфортные дачи пройдох, можно ли было не посторониться, узнав позорную подноготную, которую они сами о себе в простоте открыли (сильно, чересчур преувеличив собственные грехи)? Прилично ли было читать их книги?
Многие наварили на том драматическом противостоянии жирок популярности, а то и финансового преуспеяния. А вот новый домовой не поддался тем очистительным порывам. Не принял их как руководство к действию. Не ввязался в дрязги и свары. Не примкнул ни к одному из враждующих лагерей. Ни одного клана и стана не боец, он занялся собирательством разрозненных, размётанных писательских рядов. Цирковые навыки ему пригодились – и навыки факира, и умение рискованно пошутить, и арсенал дрессировщика, используемый, чтобы подружить хищников и травоядных. Постепенно его сердце и симпатии, принадлежавшие не бумажному ремеслу, вместили новых постояльцев. Учреждённый Носковым Клуб писателей позволил выплеснутым вместе с водой и оказавшимся за бортом недотёпам (до чего же они сродни тому незадачливому ныряльщику!) вновь ощутить себя нужными и востребованными. Хотя бы в родных стенах ЦДЛ. Носков превратил вверенный ему Дом в консолидирующий неполитический центр, где, как в былые времена, могли бывать и вольно или невольно встречаться и общаться представители дружественных и враждующих лагерей, исповедующих самые разные эстетические взгляды. Осуществил он и главное: сохранил историческое здание внутри Садового кольца, а ведь этот лакомый кусок недвижимости оказался весьма привлекателен для действительных, а не самооговорённых монстров – куда более страшных, чем занятые нравственными исканиями и самокопаниями спорщики. Сколько писем и петиций было сочинено Носковым и его соратниками, в какое количество инстанций летели эти послания – не перечесть. Но в итоге дом на изменившей своё название улице (теперь она Большая Никитская) остался в целости и не был перепрофилирован в доходный офис, здесь продолжились творческие дискуссии и юбилейные вечера (может быть, никому не нужные, кроме посвятивших себя безденежному писательскому ремеслу изгоев). Сохранены уникальные Дубовый и Пёстрый залы, действует не знающая себе равных библиотека, в неприкосновенности сбережён и собственно директорский кабинет, где работал легендарный предшественник Носкова Борис Михайлович Филиппов...
Теперь сам Володя превращается в легенду...
Помню, как отчаянно он искал пути выживания ЦДЛ в непростые 90-е! Не хватало денег залатать прохудившуюся крышу над Большим залом! Сыпалась штукатурка в фойе. Но был замышлен проект, согласно которому в ресторане (чтобы привлечь сюда «новых русских») подсадными утками отряжали работать узнаваемых (раскрученных, как теперь бы сказали) поэтов, прозаиков, драматургов... Составили график дежурств... Пустое! Новых хозяев жизни не интересовали ни эти лица, ни их меню... Неутомимый Носков наскрёб денег и выписал повара из Парижа. Немногие тогда бы отважились на подобную дерзость. А для пропаганды кулинарного искусства этого мага придумал телепередачу, выходившую в эфир в течение года. Она называлась «О чём пищат устрицы». В ней о роли ЦДЛ в своей жизни (а попутно и о его кухне) говорили Андрей Вознесенский, Никита Богословский, Сергей Михалков, Чингиз Айтматов, Аркадий Вайнер, Яков Костюковский, Роман Сеф, Павел Гусев, Владимир Маслаченко, Святослав Бэлза, Пётр Спектор, травили залихватские актёрские байки Евгений Моргунов, Александр Фатюшин, Зиновий Высоковский, Валентин Смирнитский... Передачу Володя попросил вести меня. Её снимали рано утром, в пустых помещениях. Однако именитым выступавшим нужен был кураж, нужны были зрители и поощрительные возгласы и аплодисменты. Поэтому не видимые в кадре за соседний столик усаживались Владимир Носков и его верный оруженосец Геннадий Алёшечкин, они-то и изображали публику, устраивали овации после каждого отснятого эпизода...
Скромный человек, Володя всегда отступал в тень, оставался за кадром, стеснялся лишний раз выйти на сцену Дома, где был полноправным хозяином, – робел даже в дни открытия очередного цедээльского сезона. Зато по-детски радовался каждому успеху своих товарищей – их выпущенным книгам, спектаклям, фильмам. Эта его бескорыстная радость окрыляла. 21 год из отпущенных ему судьбой 65 (треть жизни!) Владимир Носков возглавлял менявшийся вместе с эпохой, преображавшийся на глазах писательский клуб. Для его обитателей эти годы были счастливыми. За спиной такого домового можно было чувствовать себя защищёнными, а то и позволить гонорок. Но вот Володя, увы, не давал себе отдыха, не разрешал передышки... Отбивался, сражался, держал оборону. Не показывал виду, если бывало тяжело, не повышал голос. Успевал заниматься и хозяйством, и умиротворительной деятельностью, и перспективными экономическими прожектами-иллюзиями. Была надёжно залатана вечно протекавшая цедээльская кровля (предмет постоянных шуток на заседаниях Совета клуба), открылся и стяжал известность новый популярный в среде богемы ресторан, принял зрителей сверхмодерный кинозал... Увы, цена успеха обернулась ценою в жизнь.
Его увезли в больницу прямо из ЦДЛ, можно сказать, с боевого поста. О чём должен думать человек в таком положении? А он меня просил: «Сегодня будут чествовать Юру Полякова, выступи вместо меня, поздравь от Совета клуба, подарок я приготовил...»
Через несколько дней я навестил его в Боткинской. Он жаловался:
– Не могут определить, что со мной.
А спустя короткий срок позвонил и сказал:
– Определили. Я на Каширке.
Он болел долго и мучительно, мужественно боролся с недугом и отчаянно верил в чудо. И таял, таял на глазах... Хватался за соломинку. Отправился к филиппинским хилерам, там ему вручили жёлтое сухожилие, якобы извлечённое из недр организма. Выздоровление после этого было гарантировано. Много страшных подробностей узнавал я от него, когда он возвращался, пройдя сквозь изнурительные исцеляющие процедуры. Но он принадлежал к той породе, которая ищет во всём позитив. «Ведь поднялся по лестнице сам, а раньше меня после химии несли на носилках...»
В нём было много трогательного. Не забыть, как он, вроде бы деловой, хваткий, растерялся перед могущественной дамой, женой могущественного мужа, от покровительства которого многое зависело в решении финансовых трудностей ЦДЛ. А всего-то и надо было – расшаркаться, попросить.
– Ну что же ты?! – накинулись на него устроители этой важной встречи.
– Зарежьте меня, не смог, – виновато потупился он.
Его последний, 65-й, день рождения тоже не забыть. Сгрудилась горстка тех, перед кем он не стеснялся не праздновать. Это была, по сути, репетиция расставания...
Ему бы лежать на Ваганьковском, среди признанных вершителей культурного процесса. Но он предпочёл тихое кладбище в Звенигороде – поближе к семье, родным, к тем пейзажам, где отдыхал от интриг и суеты. Немногие знают, какие праздники он устраивал звенигородской детворе силами своих друзей-шоу-деятелей, как щедро помогал местным храмам. Он находил счастье – рядом с любимой Галей, сыновьями Акимом и Егором, дождался внуков, одна из последних его фотографий – с крохотным преемником и продолжателем рода Носковых – новым Владимиром Акимовичем. Дед и внук. Один – исхудавший, осунувшийся, но полный сияния, и кроха, влюблённо взирающая на обожающее её существо высшего порядка...
В ЦДЛ его порекомендовал Роберт Рождественский. Когда за две недели до смерти Володи я, словно по наитию, заглянул в ЦДЛ и случайно застал его там (он уже редко заезжал сюда), он сказал:
– Смотрел по ТВ вечер памяти Роберта. Его дочка вспомнила: всё в их семье было хорошо, замечательно, но она подумала: не может же быть всё так долго хорошо. И вскоре Роберта не стало...
Если бы знать, что видимся последний раз... Но Володя был в тот день как никогда бодр, наряжен по-ковбойски, лихо строил планы, говорил: начал курс нового препарата, и после инъекций дела пошли к лучшему...
Не принадлежу к тем, кто ищет в аномалиях природы подсказку и объяснение происходящему. Знамения, мне кажется, происходят иначе. Но когда над кладбищем, где прощались с Володей, полил дождь, а вокруг погоста – дороги и трава оставались сухими, я невольно призадумался над звучавшими словами об оплакивающей ушедшего друга природе.
Как тот не прекращавшийся дождь, я скорблю над невосполнимой утратой...
