Светлана Костина
Поэт и журналист. Родилась в 1982 году в Республике Алтай. Окончила филологический факультет Горно-Алтайского государственного университета. Первые стихи были опубликованы в 11 лет. Работала корреспондентом районной газеты, вела литературную страницу в республиканской газете «Звезда Алтая». Участвовала в 7-м и 10-м форумах молодых писателей России. Была включена в антологию «Лучшие молодые поэты России» (Москва, 2010). Автор сборника стихов и прозы «Заветное» (2011).
Однажды ночью
По мотивам истории ветерана
Великой Отечественной войны
Иван Петрович очень рано встал,
Иван Петрович снова плохо спал,
Ему приснился 43-й год,
Ему приснился Белорусский фронт.
Нет, ему снилась вовсе не война,
А та, о ком не ведала жена,
О ком он помнит семь десятков лет,
Всё думает – живая или нет?
Её глаза – два чёрных уголька,
Тесьма в косе и запах молока...
И россыпь звёзд, и влажная трава,
И шелест слов, горячих, как смола:
«Я так люблю тебя, я так люблю,
Не смей погибнуть в завтрашнем бою!»
И ток от рук, её дыханья шум:
«Вернись живым, и я тебе рожу».
Был страшен бой – кровавый ураган
В нём ранен был, но был спасён Иван.
В санбате он, с повязкой на груди,
Молил сестру: «Найди её, найди!»
Но не нашли, искали – не нашли,
Да где найдёшь, селение – сожгли.
С тех пор и снится... Семь десятков лет
К нему приходит тёмный силуэт,
И память ворошит, и душу рвёт.
«А вдруг жива? А вдруг ещё живёт?»
Иван Петрович очень рано встал.
Жена спала под грудой одеял.
Он в полутьме пробрался на балкон,
Где дождь трещал, как старый патефон.
Неспешно сигарету сунул в рот –
«А вдруг жива? А вдруг ещё живёт?»
О, как хотелось, чтоб она жила,
Чтоб до седин она свой путь прошла,
До правнуков, до свадьбы золотой.
До грани, до усталости земной.
Чтоб помнила,
чтоб пронесла сквозь сны
Вкус поцелуя с горечью войны.
Горит фонарь, и ноет голова,
Проходит ночь,
и жизнь почти прошла.
Лишь две звезды блестят издалека –
Два чёрных негасимых уголька.
Крашу губы
Крашу губы, ногти, волосы...
Тени с блеском, тушь черна.
Крашу даже тембр голоса
В слишком яркие тона.
В фиолетовые сумерки
Выхожу гулять. Весна.
Мне – пятнадцать, я – безумная,
Я безумно влюблена.
Он сегодня скажет: «Глупая,
Что ты ходишь по пятам?»
И своей ладонью крупною
Проведёт по волосам.
А потом пойдёт по улице,
Равнодушен и жесток.
Говорят, что он целуется
И дерётся словно бог.
Осеннее воспоминание
Обезвоженные фонтаны,
Одноразовые стаканы.
Мы опять не пошли на пары,
Нас с тобой называют парой,
У тебя за спиной гитара,
Ты красивый, как Че Гевара.
Все прохожие обезличенные,
Только мы с тобой симпатичные,
Поэтичные, аполитичные,
И ведём себя неприлично мы.
Нет у нас ни стыда, ни совести,
Мы полны ещё детской лёгкости,
Мы мечтами полны и песнями,
Бог на нас ещё смотрит весело.
Не научились Бога мы бояться,
Он нас хранит,
пока нам восемнадцать.
Как хорошо – за пазухой у Бога,
А впереди ещё так много, много...
Сашка
У бабы Маши кроме Сашки
Были Пашка да Иван,
А остался только Сашка –
алкоголик и буян.
У неё больные ноги
И на сердце два рубца,
Она ходит по дороге,
Кличет Сашку-подлеца.
Сашка с детства глушит водку,
Был женат и бил жену,
Воровал, имеет ходку
Или даже не одну.
Он таскается по барам,
Всюду должен, вечно врёт,
Если он берёт гитару,
То блажит, а не поёт.
С виду он больной и слабый,
Только в драку лезет сам,
И его жалеют бабы
За печальные глаза.
Загрустит порой, по пьяни
Убредёт на край села,
К сердцу крепко боль пристанет,
Как кедровая смола.
И бесслёзно, бессловесно
Долго плачет, воет псом,
А потом, пустой и трезвый,
Возвращается в свой дом.
Кличет Сашку баба Маша,
В низком небе грянул гром.
Говорят, отец у Сашки
Был хорошим мужиком.
Простая история
Ты долго шарф наматывал на шею,
Ты долго подбирал слова,
Но лишь сказал: «Да, ты была права,
Быть лучше не смогу и не сумею,
Уйду и одиноким постарею», –
Ушёл. Часы показывали – два.
А в восемь вечера я ехала с работы,
Мир двигался в автобусном окне:
Ты шёл с другой –
свободный, беззаботный,
Наверное, не помня обо мне.
В автобусе гудело и шумело,
Я плакала, перчатку смяв в комок.
«Вам плохо?» –
«Да кому какое дело!» –
«Не надо. Вот, возьмите мой платок».
А в девять я надела новый плащик,
Такси уже подъехало, и вот...
Ты, мой другой,
взволнованный, как мальчик,
Стоишь с большим букетом у ворот.
Воспоминание
Мы были дети. Я в жёлтом платье.
На закате,
Огненном, как волосы мамы.
Она шла рядом, и муж её третий,
Глупый от счастья и птичьего гама,
Смеялся, ещё не начав анекдота.
А мы с тобой обсуждали тучу,
И дворник делал свою работу,
Сметая осень в большую кучу.
И парк качался, хмельной от мира.
Он был спокойный, сырой и старый.
Пылали в скверах костров кораллы,
А ты косился на двери тира.
Я помню, было тепло и пусто,
И липко пальцам от сладкой ваты.
Пылало солнце в маминых бусах,
А ты был самым любимым братом.
Женщину бросили
Слышали новости?
Женщину бросили!
Мудрую, тихую –
волосы с проседью.
Ту, что любила,
кормила обедами.
Женщину бросили,
женщину предали.
Ту, что рожала,
прощала, работала…
На молодую сменили
и модную,
на искромётную,
всюду заметную.
Сделайте что-нибудь!
Женщину предали!
Женщину предали
В пятницу вечером,
прямо за ужином
плюнули в вечное.
Прямо за ужином –
скатерти кружево,
блюдечко с трещинкой,
голос простуженный:
«Мы расстаёмся.
Давай по-хорошему.
Знай, ты не предана,
знай, ты не брошена…»
Он улыбался
и сахар размешивал.
С будничной лёгкостью
предали женщину.
Предали преданность
в пятницу вечером,
ложечкой чайной
судьбу покалечили.
Женщину бросили –
мир не разрушился,
так же планета
вращается, кружится.
Люди расходятся,
люди влюбляются.
Предали женщину,
жизнь продолжается.
Шкаф
Как-то баба Маша свой открыла шкаф,
и оттуда выпорхнул
лёгкий синий шарф.
И ещё нашелся настоящий клад –
сумочка и шляпка, на которой бант.
Шкаф у бабы Маши знаете какой?
Строгий, необъятный,
с тихой глубиной.
Он – машина времени, странное бюро,
что порой такое выдаёт добро!
Чаще-то, конечно, всякое старьё,
штопаные кофты, серое бельё…
Вдруг из недр тёмных явятся на свет
маленькие туфли, бархатный жакет,
шёлковая блузка, парочка платков
с тонким ароматом плесени и снов.
Что это? Откуда? Некому сказать.
Долго любоваться,
снова в шкаф убрать.
Утром к бабе Маше приходила врач
И сказала:
«Пенсию больше в шкаф не прячь».
И дала таблетки, чтобы лучше спать,
и ещё сказала: «Не сдавайся, мать».
А потом явился внук, а может, сын,
баба Маша помнила, он у ней один.
Он в шкафу копался,
дверцы распластав,
на полу валялся лёгкий синий шарф.
Шкаф стонал и вздрагивал,
тикали часы,
нервничал, ругался внук,
а может, сын.
А потом затихло. Тишина и свет.
Сумочка и шляпка, бархатный жакет,
золотые волосы и летящий шаг,
заперто плохое в старый тёмный шкаф.
Солнечная улица, чьи-то голоса,
и его улыбка, и его глаза.
Он сказал ей: «Вместе будем до седин,
и у нас родится лучший в мире сын».
И на сердце Маши – только благодать,
и уже не страшно жить и умирать.