Только вёрсты полосаты…
Издалека верстовые столбы юбилеев сливаются. О Зощенко я уже писал в «ЛГ» пять лет назад («Гоголёк: судьба и книги»). Постараюсь не повторяться. Поговорим не о наследнике Гоголя, мастере сказа, любимце «Серапионовых братьев», самом популярном юмористе двадцатых годов, а о другом и даже других Зощенко.
Писатель, кстати, даже в двадцатые годы вызывал не только восхищение. «С трудом я выхожу на эстраду. Сознание, что я сейчас снова обману публику, ещё более портит моё настроение. Я раскрываю книгу и бормочу какой-то рассказ.
Кто-то сверху кричит:
– «Баню» давай… «Аристократку»… Чего ерунду читаешь!» («Выступление», главка из книги «Перед восходом солнца»).
О каждом писателе-рассказчике (Чехов, Бабель, Шукшин, Юрий Казаков), как правило, складывается легенда на основании того, что предъявляется «широкому читателю» при постоянных переизданиях в пределах однотомника.
Чехов: два десятка «мелочишек» плюс столько же поздних текстов, включая «Степь» и «Палату № 6», но редко – «Чёрный монах» и почти никогда «Роман с контрабасом» и «Моя жизнь».
Бабель: «Конармия», «Одесские рассказы», драма «Закат», но не замечательная «Мария».
Зощенко для бедных – такая же ранняя двадцатка (на самом деле «Бань» у него три), «Голубая книга» и «Перед восходом солнца».
Между тем двадцатые годы – это не только рассказы-сценки и фельетоны, которые писатель «давал» в многочисленных сатирических журнальчиках сотнями, пик неофициальной и официальной популярности (по пятой, высшей, категории в Ленинграде ещё оплачивали только Тынянова, Федина и Чуковского), но и время разнообразных экспериментов.
Параллельно с короткими рассказами сочиняются «Сентиментальные повести» – лучшая, на мой взгляд, книга Зощенко, заслуженно входящая в русский канон ХХ века. Книга о сломе эпох, об уходящей, ускользающей жизни, о судьбе маленького лишнего человека в новые времена, сочетающая иронию и печаль, вступающая в диалог не только с Гоголем (первая повесть «Коза» – парафраз «Шинели»), но и со всей русской литературой XIX века.
Этот слом замечательно иллюстрируют две лаконичные реплики из повести «О чём пел соловей» (1927): «Это было в самый разгар, в самый наивысший момент ихнего чувства, когда Былинкин с барышней уходили за город и до ночи бродили по лесу. И там, слушая стрёкот букашек или пение соловья, подолгу стояли в неподвижных позах. И тогда Лизочка, заламывая руки, не раз спрашивала:
– Вася, как вы думаете, о чём поёт этот соловей?
На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:
– Жрать хочет, оттого и поёт».
В отличие от тех, кто «кричал сверху», книгу ценили совсем иные люди, понимающие, что такое настоящая литература. «Знаете, Осип Мандельштам знает многие места из моих повестей наизусть – может быть, потому что они как стихи. Он читал мне их в Госиздате» (Дневник К. Чуковского, 30 октября 1927 г.).
Мандельштам читает Зощенко не свои стихи, а его собственные повести!
Позднее, в «Четвёртой прозе», Мандельштам увидел ещё одного Зощенко: «У нас есть библия труда, но мы её не ценим. Это рассказы Зощенко.
Единственного человека, который показал нам трудящегося, мы втоптали в грязь. А я требую памятников для Зощенко по всем городам и местечкам Советского Союза или, по крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду.
Вот у кого прогулы дышат, вот у кого брюссельское кружево живёт!»
Повести часто плохо издают: отбрасывают придуманные и продуманные Зощенко предисловия, сокращают и саму книгу (в неё входят восемь текстов). Между тем место книге – в серии «Литературные памятники», где уже появились Булгаков и даже Аверченко.
Зощенко двадцатых годов взыскателен, но не брезглив.
В большой русской литературе я знаю только двух авторов, которые работали подписантами к рисункам. Чехов по настойчивой просьбе благодетеля Лейкина вымучивал темы для «Осколков» и с радостью бросил это дело, как только стало возможно. Зощенко с удовольствием сделал два «комикса» с художником и приятелем Н. Радловым для тех, кто предпочитал книжки с картинками. «Рассматривали мы книгу, которую изготовили «Радлов и Зощенко», – «Весёлые изобретения» – очень смешную. Книга будет иметь колоссальный успех. «Вы знаете, сколько тысяч моей последней книжки напечатала «Красная газета»? – говорит Зощенко надменно. – 92 тысячи!» (Дневник К. Чуковского, 30 октября 1927). Книжка вышла под заглавием «Весёлые проекты. (Тридцать счастливых идей)» (1928). Позднее к ней добавились «Счастливые идеи» (1931).
Зощенко тридцатых годов – номенклатурный автор, член редколлегий и юбилейных комитетов, орденоносец (орден Трудового Красного Знамени, 1939). Однако как раз с литературой, творчеством в это время возникают большие проблемы. Не украшает его собрание не только «История одной перековки», опубликованная в печально знаменитой книге «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина» (1934), сразу превратившаяся в «Историю одной жизни».
Почти все заказные (или заказанные себе) повести – к двадцатилетнему юбилею революции («Возмездие», «Бесславный конец» – обе 1937), юбилею поэта («Тарас Шевченко», 1939) – носят печать времени и, кажется, подписаны Мих. Зощенко случайно. Их мог наваять какой-нибудь дюжинный беллетрист тридцатых годов.
Репутацию писателя поддерживают лишь замечательная стилизация, «Шестая повесть Белкина. Талисман» (1937), написанная к столетию гибели Пушкина, отмечавшемуся в СССР как грандиозный праздник, и детские рассказы, в которых Зощенко вдруг предстал не как коварный мастер двухголосого сказа, а как простодушный повествователь, доступный сознанию даже пятилетнего ребёнка.
«Один гусь гулял во дворе и нашёл сухую корку хлеба.
Вот гусь стал клювом долбить эту корку, чтоб её разломать и съесть. Но корка была очень сухая. И гусь никак не мог её разломать. А сразу проглотить всю корку гусь не решался, потому что это, наверно, неполезно было для гусиного здоровья.
Тогда я хотел разломать эту корку, чтоб гусю легче было кушать. Но гусь не позволил мне дотронуться до своей корки. Наверно, он подумал, что я сам хочу её съесть.
Тогда я отошёл в сторонку и смотрю, что будет дальше.
Вдруг гусь берёт клювом эту корку и идёт к луже.
Он кладёт эту корку в лужу. Корка делается в воде мягкая. И тогда гусь с удовольствием её кушает.
Это был умный гусь. Но то, что он не дал мне разломать корку, показывает, что он был не такой уж особенно умный. Не то чтобы дурак, но немножко он всё-таки отставал в своём умственном развитии». («Умный гусь», рассказ из детского цикла «Умные животные» 1937, который будет продолжен книжкой «Хитрые и умные», 1940.)
В этот детский блок органично входят даже «Рассказы о Ленине» (1939–1941), в которых английская исследовательница Лесли Милн обнаруживает не идеологическую заданность, а универсальные архетипические сюжеты детского чтения: «В каждом рассказе занимательная повествовательная линия, ведущая к морали в заключении. Зощенко уверяет детей, что «человек может удивительно много учиться и работать, если он правильно отдыхает». Он развлекает их рассказами о хитрости и доброте. Они узнают, что «порядок один для всех». Рассказ «На охоте» затрагивает вопрос о красоте природы и аморальности чисто коммерческих интересов. Такие рассказы читаются детям по всему миру по сей день».
Книгу «Перед восходом солнца» (1943) иногда неосмотрительно называют романом. На самом деле Зощенко изобретает странный жанр научно-художественной литературы, где за названным прямо физиологом Павловым угадывается тень З. Фрейда, а мемуарные рассказики (как раз в опробованном в тридцатые годы детском простодушном стиле) становятся сеансом личной психотерапии (от чего Фрейд как раз предостерегал).
Однако и этот вроде бы хорошо известный текст позволяет увидеть другого Зощенко.
28 мая, тоже в связи с юбилеем, на Новой сцене Александринского театра прошёл паблик-ток (простите) «Биографический миф Зощенко: Правда и вымысел». Те, у кого нет желания посмотреть полную запись, послушайте хотя бы, как замечательно правнучка писателя Вера Зощенко читает главку «Двадцатое июля» о газовой атаке, кажется, первой в той уже очень далёкой Первой мировой войне (видео можно найти в сети «ВКонтакте»: «Паблик-ток «Биографический миф Зощенко: Правда и вымысел». – Ред.). Этот эпизод – будто ещё страница военной прозы Ремарка или Хемингуэя.
Кстати, август четырнадцатого – ещё одна круглая дата.
Как сошлись верстовые столбы юбилеев! Пушкин, Бабель, Набоков, Олеша, Первая мировая, выжившие лейтенанты Великой Отечественной…
Зощенко. Одна из самых сложных фигур в культурном пейзаже советской эпохи.
Игорь Сухих,
доктор филологических наук, профессор СПбГУ