КНИЖНЫЙ 
РЯД
Дмитрий Вачедин. Снежные немцы: Роман, рассказы. – Прозаик, 2010. – 304 с. – 2000 экз.
Доказано: сильнее всего захватывает книга, свалившаяся на тебя сама. От которой ничего не ждёшь. Но стоит листнуть – и уже не вырваться из переплетения мотивов 3D-оркестра: в его подвижном центре ты сам.
Из книги Дмитрия Вачедина «Снежные немцы» (речь о романе, давшем ей название) хочется цитировать горстями, это ничего не докажет: цепкая, фонтанирующая проза лишена установки на перфектность, у неё мотор, который не шумит, работая на самоподзаводе, немецкое качество функционально – только живи! Но жизнь героев – а все они этнически принадлежат «Германии туманной» – соотносится у одних с русским прошлым (и автор испытывает: намертво ли?), другие вынуждены эту стихию терпеть или как-то с ней определяться. У «чистых» немцев душевный разлом огорожен раскаянием в нацизме, для них история, понимаемая, как война, закончена музеем, возвращенцы же из Средней Азии, вообще из некогда приютившей, а затем сурово насупившей брови страны, ввезли на историческую родину вирус бездомности, непрочности, хаоса страстей. Всё это происходит на скоростях потока сознания, изобретённого Джойсом (а на самом деле Толстым в «Анне Карениной», когда Анна едет на вокзал), но внутренние монологи уже давно стали буднями прозы: никаких экспериментов и тайн психоанализа, у персонажей всё в норме – кроме «русской болезни», русского «сдвига».
Вот Валерия – она шокирует одновременно и своего бойфренда (от которого уходит – не та любовь), и законопослушного зануду-старика тем, что моет окно голой (надоело всё ненастоящее), а потом едет работать в ту же Россию, девочкой вместе с родителями оставленную ради Германии. Германией же настоящей является лишь её внутренняя, а эта – сплошь бутафория. Журналист Марк переживает уход Кристины к диковатому «русскому» Андрею, прошедшему Чечню, и хватается за возможность командировки в снежный Воронеж, чтобы почувствовать градус и медвежью хватку страны, укравшей у него возлюбленную. Там он дерётся, проваливается в гульбу, экстрим на экстриме. Достоевский отдыхает: люди на этих зябких просторах свободны, весь их неуют – от любви, на крайний случай – её отсутствия. Наконец, Андрей, съедаемый тоской по боевому братству, ищет в России войну, понимая, что на ней-то и остался, но вновь воевать бессмысленно: первый раз в афганском пекле это было за мечту о Германии, но мечта сбылась (умерла), Германия превратилась в затянувшийся отпуск, а другого стимула не найти.
«Снежные» немцы – в этой синтагме прилагательное сильнее существительного, не «заснеженные», а именно «снежные», тождественные вихрям, где снег – метонимия всё того же «русского», а русское – чувства, сверхчувства, иллюзии (пока не обожжёт), а только тронь – реального реальнее.
Любовь к СВОЕЙ Германии сохранила на чужих землях её корни, вырвав их из времени, – обратная пересадка цели не достигла: другого детства не бывает. Но проза Вачедина сохраняет равновесие между намёком на идеологичность и драйвом вкусно (по делу вкусно) рассказанных перипетий. Для невнимательного чтения ткань романа может показаться переводной, хотя элементы стилизации под перевод и присутствуют, например, в письме гитлеровского солдата невесте из-под Сталинграда. Однако наив обманутого пропагандой немца (некогда врага – и по факту действительно врага), считающего любовь не просто двигателем истории (это было бы слишком выспренно), а ЕДИНСТВЕННОЙ историей, сегодня не так уж и наивен.