Владимир Личутин – писатель удивительный, редкостный. Он и в прежние-то, лучшие времена русской прозы стоял бы наособицу в строю духовидцев, а уж ныне, когда писательским званием украшают свой подол и профурсетки, он и вовсе похож на нерасчисленную комету.
Во всяком случае, ни словаря такого самоцветного, ни синтаксиса затейного в духе «северного барокко» ни у кого другого ныне не сыщешь. Как и такой размашистой палитры, захватившей в свой окоём, кажется, все века русской доли – от седой древности до взбаламученной злободневности.
Дитя поколения, сын погибшего на фронте уездного учителя из Мезени, Личутин вослед великому земляку своему Ломоносову «осударевой дорогой» двинулся в свой черёд на столицу.
Природный дар, помноженный на истовое поморское упорство, помог ему укрепиться здесь на трёх литературных холмах-жанрах.
Это прежде всего исторический роман – разговор об этом жанре сегодня немыслим без его «Скитальцев» и «Раскола». Личутину далась новая, может быть, высшая разновидность жанра – роман метаисторический, с художественными перспективами сразу в три стороны: в прошлое, настоящее и будущее. Игра скрещивающихся теней как в латерне магике, хотя по видимости изображение самое дотошное, чуть ли не документальное.
Это и остросоциальный роман, в такой же степени «городской», как и «деревенский», ибо на два дома живущий писатель там и тут сбирает мёд своих наблюдений. «Любостай», «Миледи Ротман», «Беглец из рая» – нас, нынешних, зоркие запечатления для пущей острастки и грядущим поколениям в память.
Притихшая, застывшая в ужасе разора и недоумения деревня, ныне сплошь и рядом вбирающая в свои щелястые, покосившиеся избы лихой перекати-поле-люд, и обуянная диким накопительством и невиданной на Руси преступностью столица – эти два мира словно смотрятся в прозе Личутина друг в друга, догадываясь о своём тайном родстве, но и отшатываясь от него. Надежда на православное опамятование теплится здесь, но как она далека у писателя от дежурных, фанфарно-бодрых самолюбований и славословий!..
Третья высотка Личутина – художественная публицистика, огненная, исстрадавшаяся и казнящая. Собранная в объёмистом томе под таким русским названием «Душа неизъяснимая», она что ни год пополняется новыми вкладами – как вот совсем недавним эссе в защиту русского языка в «Литературной газете».
За спиной Личутина – подпирающие его своим опытом земляки. Из поколения дедов – Борис Шергин, дивный сказитель былых созиданий Русского Севера. Из поколения отцов – Фёдор Абрамов с его болью и печалованием, нескончаемым стоном, веющим над таким беспокойным нашим вечным покоем. Владимир Личутин будто сплавил в своей мастеровитой словесной резьбе опыт обоих, встав с ними по меньшей мере вровень.
Ему семьдесят, а писательская сила его не оскудевает. Что тоже редкость в русской литературе (разве что припомнятся посланцы-саженцы Черноземья Бунин да Пришвин). Только странными обстоятельствами текущей литературной жизни можно объяснить то, что у писателя такого масштаба до сих пор нет серьёзных государственных наград.
Пожелаем же плодовитому северянину ещё более долгие лета в литературе!
«ЛГ» выдвигает прозаика Владимира Личутина за 3-томную эпопею «Раскол» на соискание Премии Правительства Российской Федерации.
Продолжение темы:
Анатолий ПАРПАРА
Языку учился у народа
Владимир ЛИЧУТИН
Что за дивное племя чудь…