Олеся РУДЯГИНА 
Не помня названия…
Старинный марш «Прощание славянки»
На свадьбах здесь, в Молдавии, играют,
И очи спелые невесты-молдаванки
Исполнены сиянья и росы…
Но холодок змеится меж лопаток, –
О, скольких эта музыка отпела,
Отцеловала да отпровожала
на всех перронах вздыбленной Руси!..
Тараф* вскипает, гости прибывают.
Стемнело. Свадьба только расправляет
Ночные крылья, и синкопы скрипка,
Захлёбываясь удалью, частит!
«Прощание славянки» беспечально
Венчает Встречу. Что ж… и слава Богу…
А только зябко мне, и то и дело
Висок чужая память холодит!
Вдвоём
…с драконами сражаюсь,
с химерами борюсь,
парю и низвергаюсь,
и времени боюсь,
А ты – пишешь роман…
Задраиваю люки,
на дно обид ложусь,
фильтрую знаки, звуки,
мотаю жесть на ус,
А ты – пишешь роман…
Бросаюсь под копыта
взбесившихся коней,
любовь моя забыта,
но смысл – только в ней,
А ты – пишешь роман…
Шелковица поспела,
осыпалась уже,
где в листьях Сирин пела,
трава – в медвяной рже,
А ты – пишешь роман…
Я поджигаю избу,
и выйти не спешу,
и «лев сжирает Фисбу»,
и – «Занавес!» – прошу,
А ты пишешь, и пишешь, и пишешь
роман…
Метро
В вагоне метро –
то ль уснула, то ль умерла, –
к коленям пригнувшись,
бомжиха башкою мотала,
но рук своих –
страшных клешней
чёрных – не разжимала,
в которых дышал тяжело
робкий мокрый щенок.
Он глазом косил
на стоящих стеною людей,
хозяйке своей бездыханной
облизывал щёки
и часто дрожал…
И отчаянья смертного токи
владели душой –
захолустной певуньей моей.
– Плати ж по счетам
в заповедной чужой стороне,
в столице столикой –
«слезам…» и т.д., и подавно
глухой – что к бомжихам,
что к плачущим жалким щенкам,
так жалости,
жалости,
жалости
алчущим явно!
*Тараф – оркестр народных инструментов
Ирина РЕМИЗОВА 
Дом,
где утешаются сердца
Дом на окраине вечнозелёного сада.
Лилии, ландыши, астры, герань, резеда…
Травы усеяны сладкими каплями ягод.
Рады ромашки: никто не приходит
гадать.
В маленькой спальне – белёные
свежие стены,
Деревом пахнет
недавно настеленный пол.
Лён разукрашен наивным стежком
гобеленным.
Мраморный плющ
в керамической чашке кашпо.
Здесь говорится немного
и сладко молчится:
Кто-то медовую речь подмешал
в молоко.
Днём, равнодушный к мышам,
златоглазкам и птицам,
Спит на коленях,
свернувшись калачиком, кот.
Всё как обычно: сверчок
заведёт модерато,
Яблочным соком нальётся
на ветке луна –
День, запечатанный тающим воском
заката,
Падает в прорезь почтового ящика сна…
Воздух прозрачен настолько,
что можно услышать:
Прялки небесной, вращаясь,
жужжит колесо.
Падает пряжа, скользит
и танцует по крыше
Дома с мансардой, где нет и не будет
часов.
Ни января, ни апреля – бескрайнее лето,
Но иногда по молчащей траве-лебеде
Мимо ограды проходят сплетения света,
Чем-то похожие – издалека – на людей.
Сергей ПАГЫН 
Покрова
Когда с окраин голых, нищих
повеет стужей вдоль оград,
прозрачней тюль в твоём жилище,
светлее вин домашних ряд
и хрупче праздник человечий…
А там, где сыпалась листва,
сквозит в щелях земных скворечен
другого неба синева.
На похоронах старухи
Во дворе – сквозная тишина…
Вот доска стиральная, без дна
таз в листве – эмалевая проседь…
В двери – в перекошенный проём –
мужики соседские вдвоём
в простыне покойницу выносят.
И приснилось:
маленький, босой,
на пороге памяти чужой
робко стал я…
Ветерок сквозящий,
день в тазу сияет и шипит,
и простынка детская летит
в шатком небе вечности домашней.
***
В лицо дохнут травою сохлой
дворы окраины…
Скользить
за злой иглой чертополоха
начнёт растрёпанная нить
моей души,
уже без страха
сшивая крепко дальний лес,
кривого пугала рубаху
и свет восторженный небес.
***
Вот и снова декабрь…
И небесные трубы чадят,
клочья рваные дыма –
над лесом кружит вороньё…
Этот зимний оскал,
этот долгий внимательный взгляд
с опустелых полей в одинокое
сердце твоё.
Шведской горечи выпить,
где дягиль, лапчатка, аир,
иль орехов набить,
скорлупу бросить в пепел печной,
чтобы сделать своим этот белый
щетинистый мир
человечьим движеньем,
домашней работой простой.