В этом году в издательстве «Пальмира» вышло переиздание книги Александра Чанцева «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова». Для чего писатель и критик соединил в одной книге этих двоих людей, только ему известно. Однако в приближении я вижу одно яркое сходство Лимонова с Мисимой – это парадоксально энергичное многостаночничество. Что один, что второй, конечно, не были просто писателями. Это и борцы за свободу, и критики общества, и поэты. Мисима даже моделью успел поработать, а Лимонов исполнял на сцене вместе с Сергеем Курёхиным невообразимый авангард. Одним словом – оба радикальные субъекты. Именно такие люди-персонажи и вращают Землю. О них и книге – беседа с автором.
– Книга «Бунт красоты» – это переиздание. Почему именно сейчас ты это сделал, что вообще подтолкнуло перевыпустить её?
– Пока я не подготовил новых книг, мой издатель Вадим Назаров предложил переиздать прошлые. Я подумал о «Бунте» – книгу и физически уже не достать, и до сих пор, после её выхода в 2009 году, мне пишут о ней незнакомые люди, где-то обсуждают. Недавняя смерть Лимонова, фильм Серебреникова о нём или какой-то общий контекст-амбьянс, но идея сыграла: как сказал Назаров, книга стала одной из самых продаваемых в «Пальмире» в этом сезоне.
– И Лимонов, и Мисима носили в себе политические амбиции. Насколько у обоих получилось повлиять на реальную политику своих стран? Как вообще измерить политическое влияние писателя?
– Никак не получилось. Можно, конечно, вспомнить о том, что патриотические идеи Лимонова оказались востребованными в наши дни, а в его время были никому не нужны и стали даже поводом для ареста, но это, так сказать, факт скорее альтернативной истории. Мисиме же, есть у меня подозрение, вся политика нужна была скорее как некий антураж и повод для красивого и громкого самоубийства. Вообще же, хотя некоторым писателям удавалось совмещать политику и литературу (Мальро, Гари), в целом я бы не советовал писателям размениваться на сиюминутное.
– Оба литератора обладали так называемым революционным сознанием. Лимонов всё время куда-то призывал и вёл учеников, Мисима с двумя самурайскими мечами пытался противостоять вооружённым силам Токио… Как, по-твоему, нужны ли литератору качества революционера и бунтаря, важны ли они для дела именно литературы?
– В этом вопросе ты скорее говоришь о пассионарности, жизненной силе, амбициях, даже мегаломанстве. Они, безусловно, пользительны, как мы видим, для литературной карьеры и самореализации.
– Тема танатоса для Лимонова и Мисимы. Насколько по-разному они оба относились к смерти? Это был для них некий концепт или всё же неизбежность, «ничто, которое ничтожит»?
– Это был эстетический концепт, отчасти протестный, ведь как в жизни, так и в эстетике смерть не самый привлекательный для масс продукт. Возможно, Мисима к смерти относился серьёзнее, со всей японской ответственностью – он пошёл до конца и приобщился к ней по своей воле. Лимонов же, играя и заигрывая (от пассажей в ранних вещах вроде «Дневника неудачника» до партийной речёвки «Да, Смерть!»), в конце жизни, очевидно, хотел «ещё пожить», примерить на себя амплуа пожилого пророка, ещё попутешествовать, помыслить и написать об этом.
– Можешь развернуть тему отношения Лимонова к Мисиме? С одной стороны, он вроде как был его поклонником. С другой – бывало, что и отрицал его влияние и величие. А есть какая-то однозначность в этом вопросе?
– Однозначность вряд ли возможна в хорошей литературе вообще и в том, что касается сложных её делателей. И для ответа мне бы пришлось сейчас пересказать книгу… Если кратко, Мисима значительно повлиял на Лимонова. От творческих вещей (тема красоты, молодости, эстетического бунта, той же смерти) до иных жизненных стратегий. Мисима когда-то для Лимонова был одним из тех, по кому он «строил жизнь». Эдди-бой с харьковских окраин, катапультировавший себя в большой мир и литературу, постоянно на него оглядывался. Но когда сам стал великим, влияние это уже было не с руки, оно жало, как юношеский пиджак на раздавшихся бронзовых плечах. Это хорошо заметно по реакции Эдуарда Вениаминовича на мою книгу – дескать, да, Мисиму прочёл рано и знаю хорошо, но степень влияния автор преувеличил.
– Однажды в интервью я задал Лимонову вопрос о возможности заиметь друзей, когда сидишь за решёткой. Он ответил вот так: «За решёткой, как в строгом монастыре, из каждой тени выглядывает Бог. Не христианский, конечно же, но Бог. В тюрьме хорошо, потому что там до Бога – рукой подать». Это, конечно, больше метафорический ответ. А если развёрнуто – какие отношения были с Богом у обоих литераторов? Ну и с друзьями тоже.
– Неожиданный вопрос, как и ответ Лимонова. Мне кажется, в обоих щуплых телах наших героев гнездилось слишком большое эго, чтобы туда вольготно зашёл Бог. Лимонов пришёл к осмыслению идеи божественного под старость. Мисима – плюс вся размывчатость, явно не монотеистичность религиозных воззрений японцев – тоже однозначно пылко верующим был весьма вряд ли. С друзьями же понятно. Мисима по ходу жизни/карьеры откидывал тех, кто переставал быть ему нужен, из кого он «вырос». С Лимоновым я лично не общался, но подозреваю, что и для него было много вещей приоритетнее простых посиделок со школьным другом за распитием пива на кухне.
– Если смотреть сквозь призму двух этих фигур, можно ли распознать какую-то схожесть в японском и российском культурных дискурсах? Иными словами, в какой точке наши культурные коды могут пересекаться, если могут, конечно.
– Обсуждаемые фигуры вряд ли для этого подходят, они всё же были исключениями – тот же западнический вектор обоих вначале, например имидж аутсайдеров-фриков. Коды же, и я давно об этом думаю, где-то точно пересекаются. В точке интеллигенции, отношения к природе, а если идти дальше и вглубь, то много фактических совпадений у дзэна и исихазма.
– Какова читательская судьба книги? Я имею в виду сейчас и профессиональных читателей, критиков, и всех остальных. Ты доволен отзывами? И вообще – понимают ли книгу, обсуждают ли, дискутируют?
– Если говорить о первой книге, то всё было вполне успешно – около 25 рецензий: от академическо-развёрнутой в «Новом литературном обозрении» от нашего ведущего японоведа А.Н. Мещерякова до пары абзацев в формате глянца, от восторженных до резко ругательных. И, главное, как уже говорил, что даже приятнее: мне до сих пор пишут какие-то фанаты Мисимы, молодые учёные, просто нашедшие (ищущие) книгу и желающие сказать спасибо. А с переизданием интереснее и амбивалентнее. Рецензий как таковых – кот наплакал и нарыдал. Видимо, сработала стоп-матрица, что это переиздание, а писать надо только о новинках, в такие тонкости, что книгу я значительно переработал, да и звучит она в акустике времени совершенно иначе, уже никто не вдавался. Но внимание результирует иначе. Я, кажется, за всю жизнь не дал столько интервью, сколько по поводу этой книги. Письменных, на радио, ТВ – их было столько, что я счёл, что уже много, и начал отказываться. Звали с её презентацией в разные географические точки, даже экзотические для меня – Тольятти, Верхняя Пышма. Таким не формальным, а живым интересом я доволен.
– И последний вопрос. Лично мне кажется, что Лимоновым посмертно интересуются несколько меньше, чем мы, писатели последней волны нового реализма, ожидали. Будет ли его фигура укрупняться со временем, как считаешь? И какие есть точки и пролегомены для этого укрупнения и укрепления, для памятников в бронзе по всей стране?
– Вот только не надо памятники ставить и улицы называть! Когда так делают, то не помнят писателя, а, отдав долг, забывают. Тем более что Лимонов, на мой взгляд, и так уже слишком посмертно признан – от фильма на Первом канале до изданий-переизданий. Все, кто при жизни не признавал, не писал о его книгах, глупо шутил про брюки и негра, признались в любви. Есть его книги, а в них – всё для того, чтобы загорелся взор ещё одного юноши.