Какая связь есть между торговцами пушниной и Грибоедовым, которые соседствуют на страницах «Внутренней колонизации»? В погоне за собольим мехом русские первопроходцы дошли до Аляски. В результате под контролем Российского государства оказались бескрайние неосвоенные пространства, которые приходилось колонизировать вновь и вновь. Как писал Василий Ключевский, «история России есть история страны, которая колонизуется». На освоение и покорение имперской периферии приходилось тратить колоссальные ресурсы, которые выкачивались из внутренней России. Окраины оказались в привилегированном положении, а у руля государства встала европеизированная элита, отчуждённая от номинальных хозяев империи – русского большинства.
Автор цитирует мрачноватые заметки Грибоедова, побывавшего на сельском празднике: «Финны и тунгусы скорее приемлются в наше собратство, становятся выше нас, а народ единокровный разрознен с нами, и навеки! Иностранец бы заключил, что у нас господа и крестьяне происходят от двух различных племён». Одно племя эксплуатирует другое: что это, если не колониализм? Колониальные методы управления вовсю применялись к русскому центру, и зачастую он страдал от этого сильнее, чем периферийные регионы. Эткинд приводит много примеров такого обратного имперского градиента: «За долгую историю крепостного права крестьяне внутренних губерний были порабощены раньше и в гораздо больших пропорциях, чем крестьяне имперской периферии, и освобождены они были позже. Практика закрепощения была вполне в русле невысказанной, и, несомненно, русофобской идеи, что только православные русские подходят на роль крепостных».
Положение русских интеллектуалов в ситуации внутреннего колониализма было двойственным. С одной стороны, они пытались говорить от лица угнетённых и разоблачать колониальную действительность. Фаддей Булгарин в 1836 году возмущался, что в гоголевском «Ревизоре» события в Центральной России представлены так, как будто они происходят «на Сандвичевых островах, во времена капитана Кука». С другой стороны, как подчёркивает Эткинд, интеллектуалы не брезговали чиновничьей службой и по социальному статусу и менталитету были гораздо ближе к правящей элите.
И даже когда русская интеллигенция в лице народников пыталась вести борьбу с имперским порядком, она воспринимала как экзотику тех, кого хотела освободить. Отсюда увлечение общинностью, радикальными сектами и особым, неевропейским путём развития: «Народники преувеличивали культурную дистанцию между собой и крестьянами именно в тех случаях, когда хотели эту дистанцию преодолеть». Перед такой же дилеммой стояла и европеизированная туземная интеллигенция в странах третьего мира. Взращённая колонизаторами и лишённая корней, она мучительно пыталась найти общий язык с угнетёнными соплеменниками.
Конечно, культурный разрыв между низшими и высшими классами был характерен не только для Российской империи и колониальных режимов, но и для большинства европейских стран. Однако в ходе строительства национальных государств привилегии, считавшиеся эксклюзивным достоянием высших сословий, постепенно были распространены на всех граждан. Русские же из-за перипетий своей истории так и не стали единой нацией, единым политическим организмом, который сам определяет свою судьбу. Вот почему постколониальное прочтение русской литературы и истории, предложенное Эткиндом, звучит так актуально. Будто ничего и не поменялось за 200 лет, как будто мы продолжаем жить во времена Грибоедова! Вновь мы видим противопоставление интеллигенции («креативного класса») и народа. С лёгкой руки журналистов Болотная противопоставляется Поклонной, «безнадёжный либеральный клуб высоколобых очкариков» ругают за высокомерное отношение к «быдловатому обывателю»... Читая книгу Эткинда, мы понимаем, что это уже не раз повторялось в русской истории. Одна надежда – может быть, понимание ситуации поможет выбраться из колониального тупика?
Александр ХРАМОВ