22 декабря свой 85-летний юбилей отмечает старейший белорусский журнал «Полымя». Корреспондент «Лада» встретился с главным редактором журнала, лауреатом Государственной премии Республики Беларусь поэтом Миколой МЕТЛИЦКИМ.
– «Полымя» начало выходить в 1922 году. Двадцатые годы – время, когда в Беларуси был своеобразный литературный бум, касающийся в том числе и национальной литературы. Одно за другим появлялись новые интересные имена, некоторые поэты, впрочем, как и прозаики, в год выпускали по нескольку книжек. Создавались литературные объединения, рождались новые журналы, альманахи. Естественно, была между ними и конкуренция, в которой в итоге победило «Полымя». Победило те же «Маладняк» и «Узвышша» – журналы, тоже сыгравшие немалую роль в литературном процессе. Сегодня, несмотря на падение интереса к литературе, конкуренция остаётся. И едва ли хватит пальцев обеих рук, чтобы перечислить литературные издания, известные и не очень, которые предлагаются читателю. Как в этой ситуации удаётся «Полымю» сохранять свой авторитет?
– В «Полыме» всегда отбиралось для печати всё самое зрелое в художественном плане, самое интересное. Эта традиция, возникшая ещё в далёкие двадцатые годы прошлого столетия, заложена нашими песнярами Янкой Купалой и Якубом Коласом, которые стояли у истоков журнала. Не только своими произведениями, но и литературным авторитетом они немало поспособствовали тому, что «Полымя» сразу стало явлением в литературной жизни республики. В нём начали печататься произведения самых разных писателей. «Полымя» становилось тем надёжным духовным фундаментом, на котором нация строила своё будущее. Конечно, очень многое было перечёркнуто в печально известные гулаговские годы. Это жестокое время испытаний стало самым трагическим в истории «Полымя», что отразилось и на судьбе всей редколлегии журнала. Но литература выстояла, не утратив при этом своих лучших качеств. И не надо забывать, что в то время в «Полыме» были напечатаны почти все произведения Кузьмы Чорного, многие произведения Михася Зарецкого, первого редактора журнала Платона Головача, уже не говоря о произведениях Янки Купалы, Якуба Коласа, в том числе и разделы из коласовской так и не завершённой поэмы «На путях воли». Я считаю, одной из лучших поэм в истории белорусской литературы.
– Когда-то многие произведения, впервые появившись на страницах «Полымя», затем украшали страницы и российских литературных журналов, и журналов, выходящих в других республиках бывшего СССР. Сегодня экономические отношения между нашими народами более тесные, чем культурные. По крайней мере, это касается литературы.
– Конечно, тогда белорусская литература являлась частью великой советской литературы и был отлажен механизм переводов и издания произведений национальных литератур в республиках, входящих в СССР. Потом всё это разом исчезло. Остыла сама творческая дружба между писателями, представляющими разные национальные литературы. А ведь сколько друзей было у Купалы, у Коласа в той же России! А как дружили Аркадий Кулешов с Александром Твардовским! Всегда тепло встречали у нас в Беларуси Расула Гамзатова. Увы, теперешние молодые писатели, которые видят через Интернет весь мир, не могут этим похвастаться, очень редко встречаются, редко переводят друг друга.
– Иногда можно услышать: литература мельчает, уходит в массовые жанры, и даже у себя на родине интерес к серьёзным писателям уже не тот. Мол, что уж тут говорить об их известности за рубежом, пусть это и близкое зарубежье.
– Тем не менее я не сомневаюсь, что в том же близком зарубежье нашёл бы своего читателя и Алесь Наварич, автор хорошо известного в Беларуси романа «Литовский волк», и Андрей Федоренко, автор не менее популярного романа «Ревизия». Но, опять-таки, проблема в нашей самоизоляции. И я не считаю, что в этом вина самих писателей, которые не продвигают себя на рынок. Вообще, мне кажется, что, как только писатель начинает быть бизнесменом от литературы, он перестаёт быть писателем. Я не могу представить в этом качестве Якуба Коласа, Янку Купалу или Кузьму Чорного. Их святой миссией было творить, создавать произведения, которые находили бы отклик в людских сердцах. Да, сегодня серьёзная литература переживает не лучшие времена. Уже выросло целое поколение, которое начинает забывать, что есть литература, рассуждающая о жизни, заставляющая читателя работать душой. Сегодня внимание к себе чувствуют те писатели, которые в своём творчестве потакают модным жанрам и направлениям. Но, мне кажется, придёт время – и читатель пресытится низкопробной литературой, опять захочет духовной красоты. Настоящая литература всегда ставила перед собой сверхзадачу. Она во все времена учила человека мыслить. А неужели мы можем допустить, что наступит время, когда человек перестанет мыслить?
– Двадцатый век в белорусской литературе – век расцвета романа. И вряд ли какой-нибудь другой литературный жанр мог сравниться с ним по популярности среди читателей. Что, надо полагать, сыграло не последнюю роль в частом появлении в нашей прозе дилогий, трилогий, а иногда и тетралогий. Естественно, большинство из них проходили через «Полымя». Сегодня уже повесть в два печатных листа считается объёмной.
– Тогда был большой общественный интерес к творчеству, к писателям. Этот интерес, я думаю, в определённой степени и руководил самим творчеством. И потом, тот романный бум был своего рода вызовом, поскольку надо было утвердиться в литературе именно этим жанром, ведь первый белорусский роман появился только в двадцатом веке. Тем, кто брался за этот жанр, как раз хватало и жизненного, и духовного опыта. Были пережиты не только годы военного лихолетья. Многие авторы глубоко смотрели в историю страны, понимая, что писателю принадлежит не только собственная биография, но и история его народа. А форма романа идеальна для реализации этих задач. Да, сегодня преобладают более короткие формы. Тем не менее мы стараемся представить на страницах «Полымя» все жанры, в том числе и крупные. Например, недавно мы напечатали роман старейшего белорусского писателя Владимира Домашевича «На грани терпения». Были опубликованы очень интересные повести Анатолия Бутевича «Последнее игрище» и Кастуся Цвирки «Будила деревню берестянка», прекрасные рассказы Михася Даниленко, Янки Сипакова, Юрия Станкевича.
– С какими проблемами сегодня сталкивается «Полымя»?
– Постоянной проблемой для любого серьёзного литературного издания является его тираж. Хотя по сравнению с тиражами некогда очень массовых литературных изданий России, того же «Нового мира» или «Дружбы народов», мы смотримся не так уж и плохо, поскольку тираж «Полымя» три с половиной тысячи. С другой стороны, конечно же, хотелось бы, чтобы нас можно было найти в каждой публичной библиотеке страны, и это наша главнейшая задача. Со своей стороны мы стараемся делать журнал востребованным читателями разных возрастов, с разными интересами. Поэтому на страницах «Полымя» широко представлены и история, и краеведение, и современная наука. То же касается и литературы. Мы стремимся, чтобы у нас появлялось как можно больше талантливых произведений, в которых, как в зеркале, отражается наше время, наш мир, его прошлое и будущее.
– 85 лет – возраст для издания солидный. Но чтобы идти в ногу со временем, необходимо время чувствовать, а это удел молодых…
– Во все времена человек искал молодильные яблоки и находил их в своих детях, внуках. Каждый журнал, сколько бы ему ни было лет, находит эти молодильные яблоки в новых поколениях своих авторов, своих читателей. Я уверен, что двадцать первый век даст возможность «Полымю» и дальше развиваться, открывая и перед ним, и перед нашей литературой новые перспективы. Я не знаю, какой будет белорусская литература через двадцать, через пятьдесят лет. Но уверен в одном: она будет одной из самых гуманных литератур мира, потому что такова душа нашего народа, многострадального, но мужественного, который не потерял свой исторический след, который сегодня на нашей планете равный среди равных.
Беседу вёл
Стихи моей зимы
Декабрь
Как вселенский потоп, с ветром снег,
Как всемирный пожар, листобой,
Что в снегах утопает с тоской
И всплывает над снегом, как смех
Над печалью, какая была
В той листве, что не может взлететь,
Потому что в ней мёрзлая медь
К поседевшей траве приросла,
По какой добираться домой
Сквозь метель – этот белый потоп,
Где луна золотая, как сноп
Наших судеб, сквозь снега завесу,
Как из былей, встаёт из-за леса,
Словно прошлое нашей земли,
Что завеять навек не смогли
Этих яростных вьюг круговерти,
Что порою гогочут, как черти,
Но их вой не пугает меня,
О грядущей весне не забыл я –
Зашумят на полях зеленя,
Словно трепетных ангелов крылья…
Январь
Голый, бесснежный январь, словно срам.
Нынче Рождество. Собираемся в храм.
Кто – помолиться, а кто – помолчать,
Кто – народиться, а кто – помирать.
Всюду черно, будто, лют и могуч,
В пуще пожар поднимался до туч,
Где одиноко горела звезда,
Светлая, словно бы тело Христа.
Век не погаснет Божественный Лик.
Нынче ты – юноша, завтра – старик,
Будешь спокойно идти в Божий храм,
Словно бы истину жизни прозрев…
Снег, точно листья, с ангельских древ
Сеется тихо на ржавчину трав,
Чтобы, застлав их, январь полюбить
И про весну, что придёт, не забыть…
Февраль
…И спросит февраль: «Хорошо ли обутый?»
И с ветром тугим, что острее ножа,
С безлюдной дороги сердито и люто
Сдирает снега, словно кожу с ужа,
Которому снится людская жестокость.
И так неуютно, и так одиноко,
И страшно тебе удалиться от хаты,
Ты чувствуешь в этот таинственный час,
Что в небе за тучею кто-то рогатый
С земли не отводит задымленных глаз,
Где тихо на злаки, на зелень села,
Из труб восходя, опадает зола.
И снежные посеребрённые нити
Спрягаются с духом домашним в зените,
Где звёздочки в мглистости тускло горят
И между собою не говорят…
Перевод
Портрет бабушки
Простите, паненка
в дворянских нарядах невинных,
С пробором классическим в гладких,
как лён, волосах.
Вы были с гостями приветливы и благочинны,
И мысль о любви повергала вас
в трепет и страх.
А мне уж от вас ничего не оставили воды,
Бурливые воды
времён и событий реки.
Крахмальные юбки пелёнками стали,
а ноты
И кружева вы
поменяли на ложку муки.
Те пальцы, что клавишей фортепиано касались,
Крестом вышивали,
листали Горация том,
От чёрной работы порою чужими казались,
И люди чужие
теперь заселили ваш дом.
Простите мне, та,
о которой судить не берусь я.
В людской череде мы порою своих узнаём.
Простите, душа старосветской моей Беларуси,
Что ваши черты затерялись
в обличье моём.
Смогу ли, как вы,
на колени упасть пред иконой,
Под взглядом нагана пустым
так смогу ли стоять,
И серьги швырнуть чужаку
в его китель суконный,
И перстень венчальный –
а честь никому не отнять.
Простите, паненка
в шляхетском прекрасном убранстве,
Я знаю – меня представляли вы там не такой.
Но связь сквозь эпохи
и сквозь неземное пространство
Легла между нами
– проложена Божьей рукой.
Поэтому пишутся
несовременные строки,
Ваш давний портрет
украшает мой тихий альков,
Несветский мой дом –
это комната в башне высокой,
И этот язык выбираю –
из всех языков.
Перевод
***
Дорогой золотой –
сквозь дождь осенних листьев.
Дорогой золотой – до храмов золотых.
А золото души –
сперва давай очистим
От суеты сует, от помыслов пустых.
Дорогой золотой –
до храмов белых-белых.
Под сенью кладбищ старых,
меж небом и землёй.
Там грешная душа, измученное тело
В купели тишины вновь обретут покой.
Дорогой золотой
стремятся люди края,
Свои следы сплетая,
к обители святой.
И листья золотые, в грязи не умирая,
Даруют щедро солнцу
свой колер золотой.
Поэзия
1
Она приходит, немоту взорвав.
Но смысла нет в словах на белом свете.
Их льют водой в песок, не в зелень трав,
И пепел их разносит горький ветер.
Они не хлеб. И даже не вино.
Не сладкий плод, лишивший нас Эдема.
Слова – в глухой стене в рассвет окно,
Дрожанье звёзд, звучанье вод подземных.
Ей места нет в быту. Но хватит сил
Вдруг вырваться из золочёных рамок,
Разрушить даже твой словесный замок,
Коль он её лица не отразил.
Опустошит. Шутом заставит быть.
А ты – герой! Тебя влекут полёты!
А не придёт – зачем тогда и жить,
Зачем лепить свои пустые соты?
2
Ото лжи стихи неизлечимы,
Врут, что ими перестроим свет.
Только всё же это не причина,
Чтоб заглох безвременно поэт.
Лгут стихи и ранят, между прочим,
Больно щиплют лепестки души.
Обнажат. И память опорочат.
Не пиши ты, брат мой, не пиши.
Крест предав, ты подиум построил,
Клоун ты на нём, а не герой.
Зритель, когда ты играл героя,
Потрясён бывал твоей игрой.
Там, внизу, и делятся, и делят,
А на возвышении – лишь боль.
Ты молчишь, мой кровный брат… Ужели
Метит в стих твой молодой король?
Слово, что таишь в душе ты, гложет,
Жжёт, испепеляет изнутри.
Наших строчек не простят нам, Боже,
Наши строчки не простят нам тоже.
Замолчи, поэт… Или сгори.
Перевод