Нынешний год для известного московского художника Владимира Парошина в некотором роде юбилейный. Ровно 30 лет назад он, начинающий живописец, приехал из сибирского села Казанское в Первопрестольную. И сразу влюбился в её «поленовские» дворики, старинные особняки, извилистые улочки-переулочки, которыми ещё так богата была столица. С тех пор московская тема стала главной в его творчестве. Ещё раз убедиться в этом довелось на персональной выставке художника «Покой и свет», которая проходила в Галерее живописного искусства на 1-й Тверской-Ямской.
Из-за приверженности Парошина этой теме многие считают его коренным москвичом, этаким «дядей Гиляем в живописи», а он, как говаривали раньше, из лимитчиков. Вот только сибиряк Парошин приехал в столицу не ради «огней большого города» и уж тем более не ради бытовых удобств и колбасного изобилия. Более десяти лет он подметал московские бульвары и скверы, шуровал в котельной, малевал наглядную агитацию в трамвайном депо – и всё ради тех светлых часов, когда, взяв этюдник, можно будет отправиться в путешествие по московским улицам, так пленившим его.
В пределах немаленького Садового кольца Парошин, по его собственному признанию, исходил, 
излазил все старые дворики – и не по одному разу. Бывало, приходилось ради этого перемахивать через ограду. Случалось, что жители вызывали милицию, напуганные непрошеным гостем. Но чаще, конечно, помогали ему в работе советами, угощали пирожками, борщом, подносили рюмочку... Сначала в этих уютных двориках он, что называется, «расписывался», тренировал на натуре руку и глаз, а в какой-то момент в выщербленных лесенках, ветхих заборчиках, облупленных стенах, изогнутых крышах, проржавевших карнизах ему открылась щемяще-трогательная и самодостаточная красота.
Разумеется, Владимир ничего не имеет против технического прогресса, нынешнего буйства рекламы и неонового блеска витрин с зашкаливающими ценниками. Его даже особо не раздражает показная роскошь новорусских особняков с их убогой «эстетикой». Пусть стоят. Но как художнику и просто тонко чувствующему человеку ему ближе и роднее те островки старой, стремительно убывающей Москвы, что ещё сохранились на Сретенке и Солянке, Таганке и Волхонке, Остоженке и Знаменке, Маросейке и Петровке, Сухаревке и Рождественке... И потому, взяв утречком неизменный термос с горячим чаем, он и сегодня почти каждый день отправляется на поиски московской старины, стремясь запечатлеть для себя, для друзей, для дочери своей и, даст Бог, для потомков её старомодно-прелестный и, увы, уходящий лик.
Поэтому при всей своей поэтичности, образности, потаённой философичности его работы несут ещё и силу бесценного документального свидетельства. И с годами она будет только возрастать. Думается, эта «взаправдашность» в сочетании с лирической пронзительностью и притягивает к полотнам Парошина заинтересованное внимание москвичей, которые узнают на них дворы своего детства, волшебно преображённые взволнованным и грустным взглядом художника. А людям, приезжающим из провинции, он своими поэтичными, воздушными и чаще всего безлюдными картинами «очеловечивает» нашу чересчур шумную, вечно куда-то спешащую столицу. Не зря многие коллеги Парошина считают, что в его картинах незримо живёт такая трудноуловимая субстанция, как «живая душа Москвы».
И всё-таки было бы неверным воспринимать творчество Парошина исключительно как одну бесконечную элегию старой Москве. Он из тех художников, которые с неизменным азартом ищут новое, неизведанное. Так, наряду с московским циклом, который цементирует его коллекцию и который насчитывает уже около 200 полотен, в творческом багаже Парошина есть и портреты, и натюрморты, и пронизанные солнцем крымские пейзажи, и пасмурные, отливающие тусклым серебром северные мотивы, и бытовые зарисовки, и социальные сюжеты, и удивительные, ни на что не похожие полотна из серии «Край», навеянные фантазиями и снами художника, на которых всё вроде бы вполне реально, обыденно и в то же время неуловимо, туманно, призрачно, как в поздних фильмах Тарковского.
А в последние годы в творчестве Парошина стала явственно звучать ещё и духовно-религиозная тема. От его картин с изображением старых церквей, монастырских подворий, тихих, намоленных мест старой Руси исходят умиротворение, покой и свет, которых так недостаёт нашей жизни...