Перед самой Пасхой в Москву пожаловал Василий Львович, да припозднился в дороге. Однозвучный колокольчик утомительно гремел в арбатских переулках далеко за полночь, и юный Саша Пушкин едва дождался утра.
– Ах, дядя-дядюшка, мой свет! – горячо обнял он дорогого гостя.
Тот лукаво улыбнулся, сразу заметив в руке племянника сложенный пополам лист бумаги.
– Ваша записка, несколько строчек! – пропел он своим бархатным баритоном. И сразу же перешёл на прозу: – Должно быть, Муза посетила? Не о стихах ли, часом, разговор?
Александр смутился. И впрямь, мечтал он ненароком поэму дяде показать.
Василий Львович по-своему истолковал волнение мальчика и потому оседлал любимого конька.
– Поэзия, голубчик, езда в незнаемое! Без оглядки на то, станут ли вашу творческую биографию проходить в седьмом классе средней школы! И не гадайте, родной, заставят при этом или не заставят даже самых отпетых двоечников учить ваши божественные строки наизусть! Вам-то что за дело?! Нелепо мечтать о большом бронзовом памятнике в центре Москвы, где-нибудь неподалёку от роскошного магазина купца первой гильдии Елисеева! Да ещё чтобы кто-нибудь однажды сказал, будто вы – это наше всё! Поэт в России – больше чем поэт, запомните, юноша!
Сашенька Пушкин густо покраснел и спрятал свою записку в глубокий карман сюртука. Василий же Львович продолжал, всё больше воодушевляясь:
– Зарифмовать две строчки нынче всякий горазд, хитрость невелика! Поэзия, солнце моё, особое состояние души! Вот давеча, уже подъезжаем к Москве, меня как кольнуло что! «Ямщик, – говорю, – не гони лошадей! Нам некуда больше спешить!» Вдохновение снизошло, понимаешь... А тот кнутом над головой – щёлк да щёлк, из-под колёс брызги во все стороны, – и пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам!
Поэт умолк, словно к чему-то прислушиваясь. Бился в тесной печурке огонь. На поленьях выступила смола, как слеза.
– Мчимся, будто угорелые, вслед нам собаки лают, а в голове словам просторно, да мыслям тесно, не знаешь, за какую и ухватить: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает!»... Не фонтан, конечно... И тут же: «По рыбам, по звёздам проносит шаланду... Хм, три грека в Одессу везут контрабанду...» Или вот это: «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей...» Каково?! А тут вдруг – бац, будто обухом по темечку – сразу сюжет небольшого романа в стихах. Как столичный бездельник отправляется в деревню, и одна юная особа в него там, естественно, влюбилась... Без взаимности, дурёха! Назвать их можно, к примеру, Евгений и Татьяна. – Тут Василий Львович прокашлялся и с чувством продекламировал: – «Наша Таня громко плачет»... Отлично, начало положено! Так, со второй строчкой ещё работать и работать! Та-та-та-та, та-та, та-чик! Третья готова: «Тише, Танечка, не плачь!» Кстати, хорошо переводится на иностранные языки. Сейчас покажу... Угадал, сочиняете на французском? – посмотрел дядя на племянника.
– Уи, – честно отвечал Саша.
– Напрасно, – строго покачал головой Василий Львович. – Пишите по-русски, больше шансов, что оценят! Итак, плачущая Таня в английском переводе:
Tatiana cryes and cryes in a loud voice
Don't cry Tatia-na! Keep silence!
– Ай да дядюшка, ай да... – всплеснул руками начинающий пиит.
– Тут мы приехали, начались окраины Москвы... – грустно покачал головой Василий Львович. – Ночь. Улица. Фонарь. Аптека... Едва не заблудились! Ах, Арбат, мой Арбат... И спросить не у кого, все приезжие, никто ничего не знает! Гвозди бы делать из этих людей!
– Крепче бы не было в мире гвоздей... – эхом закончил строчку поэта одарённый мальчик.
После разговора с Василием Львовичем Сашенька Пушкин прибежал в свою комнату, торопливо развернул бумажный лист, решительно перечеркнул французские строчки и аккуратно вывел гусиным пером:
«Мой дядя самых честных правил...»