Николай ИВЕНШЕВ, КРАСНОДАРСКИЙ КРАЙ
Не знаю, наяву это было или приснилось. Я видел затылок Шукшина. Это было на последнем курсе. Я учился в Волгоградском педагогическом институте, и наш факультет, историко-филологический, находился напротив ресторана «Южный».
У входа на филфак всегда толпились студенты, курили. – Глянь, – толкнул меня локтем Саша Коровин, мой товарищ по общежитской комнате, – Шукшин… натуральный Василий Макарыч.
Я во все глаза уставился на группу разношёрстно одетых индивидуумов, активно шагающих по ресторанным ступенькам. Сразу узнал Шукшина, его скуластенький профиль, внезапно превратившийся в затылок, вихор непокорных волос.
Легко вся группа была втянута в стеклянно-дюралевый ресторанный вход.
Я застыл ошалело, ничего не понимая, только язык лепетал: «Шукшин, Шукшин…»
Тогда я был безоговорочно влюблён в Шукшина, в образ человека в кирзачах, шагнувшего из Сросток во ВГИК, в московский журнал «Октябрь». Шукшин – чёрная рубаха с вольно расстёгнутыми пуговицами, мятая тетрадка рассказов. Я был влюблён в деревенский дух его фильма «Живёт такой парень», в терпкий запах солярки, бензина, мазута, всего того, чем была пропитана его первая проза. Мою, такую чуть ли не чувственную страсть подхлёстывал младшекурсник Саша Шаронов, не расстающийся с тоненькой книжкой Шукшина «Сельские жители». Вечно её цитирующий Шаронов будто бы сам «выпал» из той зеленоватой книги: немудрёное светловолосое лицо, дрожащая, готовая вот-вот исчезнуть улыбка человека, любящего и мир, и людей. Да, пожалуй, у нас на филфаке все оказывались в магнитном поле Шукшина. И в том числе преподаватель современной русской литературы Володя Васильев, к сожалению, ныне покойный. В. Васильев потом стал известным специалистом по Платонову и Шолохову. Но тогда у него в голове были Шукшин, Белов, Распутин, Лихоносов. А мне-то, а мне казалось, что никто тогда – ни Пушкин, ни Шолохов, ни эти сами «деревенщики» – так не владел душой, как мой кумир Шукшин. Лишь он с его наивными, простодушными героями. Именно с теми, у которых душевная приязнь и честность были на главном месте. Герои всей читаемой мною прозы Шукшина всегда шли наперекор, всегда мыкались по простору своих чувств. Душа ныла, а они громыхали в стальную дверь человеческого непонимания. Крепкими, ребристыми кулаками. И надо же, броня иногда разрывалась. Всё это придавало какую-то праздничную силу нашему обществу. Силу и веру.
Во что силу и веру?
В волю!
«Я пришёл дать вам волю». Это его роман о народном заступнике Степане Разине. Степан Разин сладко, неотрывно мучил Шукшина всю жизнь. И он теперь энергично теребит читателей: «Почему, зачем так: пришёл, увидел и… не победил…»
Почему?
А всё потому, что победить на земле нельзя. Да и нужно ли? Победитель в этом мире, не только в нашем государстве, почему-то тут же или не получает ничего, как у Хемингуэя, или становится нежитью, вурдалаком, монстром, големом. Это ведь видно не только по роману Шукшина, но и в документальных записках А.Ф. Писемского к примеру.
И я с тех пор, как Саша Шаронов, не расставался с Шукшиным. Читал, смотрел его всего. И переживал за писателя. Обидно как-то вышло. Но мне даже в те советские времена показался несколько декоративным, сусальным даже всенародно расхваленный фильм «Калина красная». По простоте и наиву «Печки-лавочки» душевнее, тоньше.
Шукшин по жизни был мне вроде брони, другой, не той, о которой я писал выше.
Проза Шукшина всегда шумит за плечами, зовёт вместе с брательниками и сёстрами «в даль светлую».
Я «объелся» Шукшиным. Или «обпился». Но вот точно знаю, иные его строки теперь покажутся не очень-то выверенными, наивными, может даже старомодными. Но стоит открыть его «Сураз», как тут же шарахнет правдой – под ложечку, в сердце. Тут же втянет этим любовным опьянением, грубой, но и желанной силой естественного чувства. «Амок» Стефана Цвейга вянет перед «Суразом».
Мой сверстник, московский писатель Алексей Позин, на мой странный вопрос «Кто такой Василий Шукшин?», ответил тут же:
– Это автор рассказа «Алёша Бесконвойный».
Точно и по-снайперски лаконично.
Шукшин в конце своей короткой жизни почти нашёл желанную волю, ему становилось всё сладостнее жить без оглядки, без конвоя, внутренней и прочей цензуры. Это ведь была его мечта. Он хотел оторваться от кино, говорил об этом в интервью.
Нашёл-то он нашёл эту волю, но она его и «срезала», наподобие тех мужичков, тупо издевающихся над столичной учёностью. Вот тебе раз, экий кульбит. Срезали Шукшина и «энергичные люди». Их-то Василий Макарович давненько идентифицировал в своём ближнем и дальнем окружении. Он – в клетке. А они – вокруг.
Шукшин ведь в клетке находился, за решёткой, под конвоем всё тех же экзотического вида индивидуумов, толкавших его прикладами своих плеч в зал волгоградского ресторана «Южный».
Он сражался за Родину. Это ведь было тогда, когда в станице Клетской (названьице-то) снимался известный фильм. Киногруппе, видимо, прискучили степной пейзаж, сталинградский суглинок…
Всегда Василий Макарович Шукшин хватался за свой затылок с непокорным вихром. Это ведь видно в фильмах, на фото – он так реагировал на неожиданные повороты в жизни. И затылок его ныл и был тяжёл, как у гипертоников. Там ломило и щемило. Да и как не хвататься, не чесать его. Ведь кровь шумит в ушах.
Такой шум и ярость и такая густая, насыщенная гемоглобином свобода!
Где бы я ни был, всегда захожу в публичную библиотеку, пусть это не покажется картинным, как в храм. И иду по узкому проходу к букве «Ш». Тут ядрёные русские писатели: Шмелёв, Шишков, Шолохов, Шукшин.
Томики Шукшина всегда затёрты. И пахнут мазутом, соляркой, бензином.
Затылки, корешки томов вихрасты. Приглядитесь, это так.
По-прежнему люди ищут в книгах Василия Шукшина волю, которую он пришёл нам дать вместе со Степаном Разиным и Алёшей Бесконвойным.
И вот вроде бы конвой устал, ушёл… Ушёл ли? Ха-ха. Шукшин бы раскусил, написал бы ещё один «Раскас».
Конвой: филистеры, налогосборщики, общипавшие русскую душу до последнего алтына. Время «не поймёшь чего» – то ли собирать, а то ли кидать булыжники. Наверно, он и её разглядел, главную занозу человечества: деньги. Они вдруг прыгнули как чёрт из копилки в одурманенный мир. Деньги – энергоджайзер безвольного, кибернетического, омертвившегося Алёши, божьего человека.