«Учёные утверждают, что скорпионы – самые древние насекомые на земле. Три года назад я их здесь не видел» – интуитивно кажется, что эти слова Цоя из культовой «Иглы» необходимы для данного разговора.
И где здесь вымысел, а где реальность? Или древность – в любом случае сочинительство, или эти обе позиции равнозначны?..
Вот и получается, что, с одной стороны, – теория и компетентное мнение, с другой – профанный взгляд реалиста-неофита. Для него реально только личное восприятие, подвергающее сомнению абстрактные теоретизирования, претендующие на универсализм. Где-то здесь, на стыке, и происходит реакция под знаком сочинительства, то есть новое изобретение велосипеда. Впрочем, в процессе можно делать вид, что и не о велосипеде речь.
По своей наивности предполагал, что литературное произведение всегда сочиняют, но рассуждать о мере сочинительства – это… схоластика, что ли. Разряд гадательной игры в бисер. Ни доказать, ни опровергнуть тезис будет невозможно, аргументы найдутся равнозначные как с той, так и с другой стороны. Не о новостной же сводке речь идёт. Хотя там сейчас тоже сочинительства хватает: и фейкостроительство, и откровенная дурь, выдаваемая за реальность. А когда ни доказать, ни опровергнуть, то тезис, что кость собакам: нате и грызитесь между собой, доказывая и обосновывая свои претензии. Веселуха.
Вот и писатель Роман Сенчин предался сочинительству, утверждая, что в последние годы литераторы приударили за этим самым сочинительством. Сила утверждения – в личной убеждённости. Высказывание Сенчина рифмуется с другой его статьёй – «Новые реалисты уходят в историю». Только история теперь заменена на сочинительство, беллетристику, где удельный вес фантазии и вымысла перевешивает реальное, а потому: «Не верю!» Как и в случае с тем самым скорпионом, которого не видел ранее.
Что до того ухода в историю, то вполне можно было и эту тенденцию вычленить, тем более что на самом деле стал проявляться интерес к прошлому. И что с того? Туда не ходи, сюда ходи?.. Или есть смысл понять, почему так происходит, ведь подобное не игры в прятки с реальностью, не бегство от неё, а заход к ней же через исторический контекст.
В той своей статье Сенчин писал, что «нужно хватать настоящее, пока оно живое, пока сопротивляется, кусает». Это был 2014 год, настоящее тогда на самом деле стало переломным и «кусалось», ещё как кусалось…
На коротком отрезке теория вроде бы и верна. За «Патриотом» Андрея Рубанова идёт «Финист». Вполне себе можно заключить, что автор устал от современности и её кусания. Или вот Сергей Шаргунов в начале десятилетия пишет роман «1993», после выдаёт биографию Валентина Катаева. Но затем у него выходит сборник рассказов «Свои», где и в историю погружался вместе со своей ложкой и хватал жадно настоящее. Захар Прилепин ушёл в историю с «Обителью», потом появляется его сборник «Семь жизней», где реальное и сочинённое переплетается в нечто энергетическое. Год назад вышел его роман-стихотворение «Некоторые не попадут в ад», а после он выдал биографию Есенина с реконструкцией по авторским лекалам жизни поэта, которую будто примерил и соотнёс со своей. Всё это тоже уход в историю или как?
Попытки ухватить настоящее литературы и затеоретизировать грозят попросту скатиться в тактику флюгера или в упёртость, когда не сдвинешь никакими доводами, не объяснишь ничего. Если в литературе ещё можно хватать то, что сопротивляется, хотя и тут есть опасность изложения блёклого «человеческого документа», то в литкритике – это будет та самая банальная схоластика.
Все формулы от лукавого, но литературу всегда стремятся в них вогнать, устраивая нечто вроде каталога архивариуса Коробейникова из «Двенадцати стульев». Формулу можно придумать и даже стать её приверженцем до поры, но рано или поздно она придёт в ночи и начнёт душить.
Впрочем, у Романа Сенчина не столько попытка каталогизирования литландшафта десятилетия, сколько авторский манифест, правда, без необходимого огня и сведённый всё к той же формуле 2014 года: литераторы куда-то уходят, а необходимо хватать живое настоящее, возвращаться «из широких морей истории обратно в родные ручьи личного». При этом есть стойкое ощущение, что время манифестов отошло, и сейчас они выглядят очень натужно, что твоё сочинительство. Всему своё время.
Сенчин сетует на сочинительство, но как-то стыдливо и в прошедшем времени говорит о «новом реализме», будто был такой писательский вирус: почихали и излечились. Мол, важным у них было внимание к настоящему, преодоление нигилизма по отношению к современности, но дальше стали впадать в ересь. После равнозначными ему стали литературные сполохи или фейки наподобие «нового традиционализма» или «активных реалистов», дескать, время идёт вперёд и не стоит на месте.
А ведь без обращения к «новому реализму» крайне сложно понять сенчиновскую формулу «под знаком сочинительства», характеризующую десятилетний литотрезок. Надо сказать о действительном значении «нового реализма»: то было настоящее мировоззренческое преображение, которое произошло в начале нового века-тысячелетия. Это вовсе не метод, а скорее энергия противостояния хаосу и распаду. Своеобразная расчистка современности и истории от сорняков, которыми всё вокруг поросло. «Новые реалисты» входили в литературу, будто повторяя известную считалочку про огромную семью, которую проговорил киношный Данила Багров. По сути, это было возвращение в своё цивилизационное русло после долгих лет блужданий и гонки за миражами. Вот поэтому и сейчас нет манифестов, а лишь что-то из разряда очередных бисерных профанаций и всхлипов.
Если не выбрасывать сенчиновский термин «сочинительство» в утиль, то надо говорить о том, что сейчас литературе угрожает в первую очередь конъюнктура.
Идеологические шоры – это ведь тоже конъюнктура. В той самой статье 2014 года Роман Сенчин сетовал на то, что «сегодня писатели говорят «я» в основном в публицистике. Их долг, нравственный императив выражается в колонках, блогах и интервью». Так, сегодня весь этот скарб блогов и колонок камуфлируется под литературу – и вовсе не для того, чтобы ухватить ту самую кусающуюся жизнь, а навязать ей свою позицию, заговорить своими умственными формулами. Публицистическое или идеологическое высказывание адаптируют под литературу, создавая иллюзию псевдореальности. В этом плане можно вновь увидеть реванш постмодерна и крен в его сторону от реализма. К примеру, распиаренный «Текст» Дмитрия Глуховского или «Июнь» Дмитрия Быкова – это разве не постмодерн? А если внимательнее… Таких текстов десятки, они сейчас на потоке.
Также необходимо говорить о конъюнктуре издательских бизнес-стратегий. Если первая форматирует литературу, переводит её в несвойственную плоскость короткого дыхания и быстрой жизни, как у журналистики, то вторая стреножит её и пытается выдрессировать.
Отсюда и проистекает литература «карты будней», инерционная. Качественная, но в то же время пустая. В этом плане и Евгений Водолазкин, и Гузель Яхина – сочинительство, так как там нет литературы, а лишь удачная беллетризированная мимикрия под неё.
Эти два конъюнктурных течения и создают ту самую ставку на быстропортящуюся беллетристику быстрого приготовления. Причём маховик этот раскручивается всё сильнее. Чем не сочинительство? Ещё какое ГМО-сочинительство…
Лично мне не нравятся ни литературные хит-парады, ни попытки снятия мерок с литературы рамками годовых циклов или десятилетий, но из недавнего следует отметить призыв Павла Басинского: «Вперёд, в 80-е!» Это будет и уход в историю, и сочинительство, и в то же время – попытка ухватить пульсирующую жизнь, которая аукается в нашем настоящем. В попытке анализа, описания и рассказа о том рубежном и катастрофичном времени – долг нашей современности, который звучит вовсе не в тональности ностальжи. Это необходимо для понимания распадных процессов, в которых завязла страна, для защиты от атаки цикличных расколов.
Другой важный вектор – региональный. На постижение и новое освоение страны. В том числе той самой куваевской «территории», которая всё больше манит и притягивает. На это в обществе существует колоссальный запрос, но если он не найдёт реализации, то энергия уйдёт в апатию и даже станет разрушающей.
И в этом плане обнадёживают важнейшие явления в литературе, которые ещё должным образом не осмыслены. Это, с одной стороны, фестиваль тихоокеанской литературы «ЛиТР», который затеял Вячеслав Коновалов, и учреждённая премия имени Арсеньева, создающие важный импульс для литературного пробуждения территорий. А с другой – юбилей Фёдора Абрамова и возрождённая премия его имени, что должно подстегнуть новую северную прозу. Вот вам две руки, которые тянутся через всё обширное тело страны, соединяя его и заключая в объятия.
Всё это противостоит навязываемым внешним установкам, той самой конъюнктуре. В ней ведь главная проблема не в том, что в произведении берёт верх сочинительство, а в том, что сам герой, как правило, является сочинённой конструкцией, которая рассыпается в прах, как только на него попадёт лучик света.
К кому тянутся через русскую географию те самые две руки? Всё правильно – к человеку. Он ведь тоже особая «территория», которая также в последнее время предавалась запустению.
Тот же Фёдор Абрамов писал, что русская литература «по своему идейному и нравственному накалу» стала «самой мужиковствующей литературой в мире». Причём пошло всё с Севера, который обогатил отечественную литературу этим вектором. В этом «мужиковствовании» и характер, и воля, и слово, то есть всё то, что делает нас больше, расширяет и возвышает.