Развязный человек – ловкий, свободный в обращении, в приёмах… в ком не видать стеснения.
Из словаря В. Даля
Читаешь статью об известном писателе, который, как пишет автор В. Огрызко, «безусловно, оказал сильное воздействие на следующее поэтическое поколение», да и помещена она в «Литературной России» (7 декабря 2007 г.) под рубрикой «Кто делает литературу».
Но вот парадокс: в первых же строках заявлено, что «как поэта его сгубила фальшь и трусость», а заголовок гласит: «Испуг на всю жизнь: Александр Межиров».
Ошеломлённый, ждёшь разъяснений и доказательств. Но автор ограничивается лишь изобильным цитированием нескольких недоброжелательных дневниковых записей Давида Самойлова о том, что его младший собрат – «человек, безмерно испуганный войной», и, дескать, «неудивительно, что Саше нравится Смеляков – талант, убитый страхом и фальшью».
Меж тем дневник есть дневник, записи сугубо для себя, нередко довольно субъективные и, уж во всяком случае, нимало не отредактированные. Скажем, напиши Самойлов: «человек, безмерно потрясённый войной» (что было бы куда точнее и справедливее) – и плакала бы критическая «концепция» В. Огрызко. Потому что никаких иных её подтверждений в статье нет.
Да вряд ли и столь запальчивая аттестация Ярослава Смелякова – с его-то горькой судьбой! – сохранилась бы, возникни только у Самойлова мысль о возможности её «пропагандирования» в печати (дабы не уподобиться высмеянным ещё Блоком пиитам, из которых «каждый встречал другого надменной улыбкой»).
Увы, эта «критическая» акция (чтобы не сказать – расправа) у В. Огрызко вовсе не единственная. Под не менее широковещательным заглавием – «Дутая слава серого кардинала» – напечатал он в «Литературной России» 28 января 2005 года статью о Данииле Гранине, от которого якобы «зависели судьбы чуть ли не всех ленинградских писателей» (?) и о котором «много лет никто из критиков не отваживался сказать всю правду».
На сей раз автор статьи опирается на свидетельства «отважного» собрата – В. Топорова. Сначала тот, «ссылаясь на анонимные источники, как-то дал понять, что бестселлер «Иду на грозу» (известный гранинский роман. – А.Т.), возможно, был в какой-то мере списан с романа «Живи с молнией» М. Уилсона». «Сам же писатель уже в 1988 году признавался…» – интригующе продолжает В. Огрызко (курсив везде мой. – А.Т.)… Можно подумать: в каком-то заимствовании. Да нет, всего лишь в том, что в 60-е годы ему казалось, что наука преобразит мир! (Любопытно, что и Межиров в уже упомянутой статье тоже «признался» – в испытанном в сорок первом году: «Мы два дня бежали от танков…», что, видимо, по мнению критика, и свидетельствует о трусости.)
Потом смелый Топоров «разгромил одну из повестей Гранина… а в 1999 году… прямо сказал, что Гранин – далеко не лучший писатель». И, не желая отставать от коллеги, В. Огрызко пишет, что после «Блокадной книги», где показана «физиология (?!) блокады», «Гранин нашумел романом «Зубр», в котором попытался оправдать Тимофеева-Ресовского за его генетические опыты на людях в Германии».
Будь жив знаменитый и всего натерпевшийся учёный, привлёк ли бы он пишущего такое в суд за клевету? Или побрезговал бы?
«Что ещё? – скучливо заключал критик свой опус. – В свои 86 лет Гранин сохраняет удивительную работоспособность. Он продолжает много писать… Но если честно, все его новые сочинения интересны разве что узкому кругу специалистов». Ну словно нагловатый чеховский Яша отмахивается от «надоевшего» зажившегося Фирса! И нипочём критику, что недавние гранинские «Вечера с Петром Великим» вызвали живейшие читательские отклики.
Не избежал этой «прямоты» и «честности» даже давно покойный великий поэт, которого критик «почтил» в торжественный день 9 Мая прошлого года статьёй «Отмечен долей бедовой: Александр Твардовский» всё в той же «Литературной России».
Тут впору только руками развести. Мало того что в ней ошибка на ошибке: «незнаменитая», по слову поэта, трагическая война 1939–1940 года с Финляндией в статье именуется «незаметной» (!); пасквилем объявил «Тёркина на том свете» никакой не Попков (кстати, не П.Н., а П.С.), к тому времени расстрелянный, а П.Н. Поспелов; не так происходила и «реабилитация» этой поэмы; «Друг детства» – глава не из неё, а из книги «За далью – даль»; «Константин написал книгу «На хуторе Загорье», а Иван – книгу «Родина и чужбина», – сказано о братьях Твардовского, на самом же деле обе написаны Иваном.
Однако это ещё цветочки. Оказывается, в молодости поэт уехал в Смоленск не из-за своей страстной тяги к литературе, а потому, что «из-за своего происхождения (В. Огрызко самочинно определил отца Твардовского в «зажиточные крестьяне». – А.Т.) начал бояться оставаться в деревне».
Бегло и неточно сказав о высылке семьи поэта, автор статьи довольно двусмысленно продолжает: «Как уцелел молодой стихотворец в те смутные дни, точно не известно… Если честно (знакомый оборот! – А.Т.), в это время Твардовский далеко не всегда демонстрировал своё благородство» (отчаянная попытка защитить родичей в разговоре с первым секретарём обкома, видимо, не в счёт!).
Раззудись, плечо, размахнись, рука! «Это уже спустя годы до Твардовского дошло (!), что нельзя было трусить до такой степени и, по сути, отрекаться от всей своей родни, – гремит новоявленный Савонарола. – Он до конца жизни… не знал, как можно отмыться от этой позорной страницы в его биографии».
В. Огрызко ехидно замечает, что орден в 1939 году поэт получил, «надо полагать, за вклад в сталиниану». Критик имеет в виду известную главу из «Страны Муравии», где, однако, содержится отнюдь не прославление вождя, а тревожный вопрос героя, Никиты Моргунка, к нему: «Конец предвидится аль нет всей этой суетории?» (коллективизации), когда «и жизнь – на слом, и всё на слом – под корень, подчистую», и наивная мечта остаться в стороне.
Ещё поразительнее «открытия» В. Огрызко по части характера и поведения великого поэта и редактора: «Слишком велико было у Твардовского желание печататься (!), и какие-то его вещи не проходили никакую цензуру, на многие годы оседая в ящиках письменного стола».
В отличие от Кочетова, который «с партийными чиновниками особо не церемонился», «Твардовский, наоборот, при любом звонке из ЦК старался сохранять почтительность. Он смиренно (!) откликался на каждый вызов, послушно всё бросал и по первому требованию (!) мчался на Старую площадь к какому-нибудь инструктору» (и как это проворонили все мемуаристы и просто общавшиеся с поэтом люди!).
Понятное дело, что у т а к о г о Твардовского, Твардовского «кисти» Огрызко, ни серьёзных конфликтов с властью, ни особо трагических поворотов судьбы не бывало. «…Я бы не сказал, – пишет критик о первом уходе его из журнала, – что Твардовский, лишившись высокого поста, попал в опалу…» Всего-навсего «Тёркина на том свете» запретили…
Не худо, по мнению Огрызко, жилось поэту и после «второго похода против Твардовского» (невольная обмолвка самого критика!), впрочем, выглядящего в статье, скорее, какой-то неразберихой «Во всём ли Твардовский тогда был прав? …Кто прав, сейчас трудно понять»), не красящей ни «Новый мир», ни его редактора: «Куда смотрел Твардовский? Говорят (?), что никуда. Он в это время своё горе заливал водкой». Даже публикацию последней, запрещённой поэмы его за границей, по мнению В. Огрызко (реанимирующего пущенную тогда из 
«самого» ЦК версию), «наверняка (!!!) …устроил кто-то из его (Твардовского. – А.Т.) ближайшего «новомирского» окружения, естественно (?!), при этом не спросив у поэта согласия». Грязный поклёп на людей, ныне по большей части уже покойных!
Если честно, как любит выражаться В. Огрызко, все статьи, о которых шла речь, производят впечатление полнейшей авторской некомпетентности, безответственности и, увы, недобросовестности.