3 января стартует в мировом прокате новая киноверсия «Анны Карениной»
Однажды Лев Николаевич Толстой сказал Антону Павловичу Чехову: «Вы знаете, я терпеть не могу шекспировских пьес, но ваши ещё хуже». Несмотря на это, англичане, преданные своему богу театра, решили экранизировать толстовский роман «Анна Каренина» в контексте общеизвестной, никем пока не отменённой и не опровергнутой формулы «Весь мир – театр. В нём женщины, мужчины – все актёры». И в результате этот эффектный аллюр не только зрителю дал неожиданное драматургическое прочтение хорошо знакомой классики, но и банальному адюльтеру – притаившийся за внешней оригинальностью философский смысл.
Можно говорить о вызове классическому материалу. Однако, зная «бэкграунд» автора сценария фильма, оскароносца Тома Стоппарда («Русский дом», «Билли Батгейт», «Бразилия», «Влюблённый Шекспир», «Ватель», «Берег утопии» и др.), можно с доверием и уважением благодарного зрителя воспринимать творческую смелость, и в частности бережное внимание чужестранца к русской теме. Особо радует, что, с одной стороны, ему не пришлось сильно отступать от текста первоисточника, нет только линии «Анна–Левин–Кити». Не менее важно, что и в дубляже звучат диалоги Толстого. Но, с другой – мы же всё знаем про эту даму и её мужчин, и мир видел, начиная с 1910 г. – года смерти автора, уже около 30 экранизаций романа – с Гретой Гарбо, Вивьен Ли, Аллой Тарасовой, Татьяной 
Самойловой, Жаклин Биссет, Софи Марсо… Но Стоппард верен не только автору романа, но и самому себе. В культовом фильме «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», снятом по пьесе «Гамлет», Стоппард меняет точку зрения на происходящее в Эльсиноре, предлагает увидеть всё глазами «щепок» при вырубке леса. Но и Шекспир говорит нам не о трагедии отдельного человека или власти, но о трагедии возвеличившей личность эпохи Ренессанса. В линейность толстовской трагедии драматург не вмешивается: действие идёт поступательно, что могло бы показаться скучным, если б не предпринял он трюк – действие помещено в пространство театра. Даже скачки проходят там! Конь Вронского вылетает со сцены в свободный от кресел партер, где его и пристреливают… А если распахнуть задник – Россия, снежная, берёзовая, раздольнотравная или золотящаяся колосьями, прекрасная, вольная и спокойная…
Но высший свет Петербурга (общество) – куклы с заданными движениями и репликами, они никогда не собьются со своего курса-роли, всё запрограммировано и предопределено. Условность их мира подчинена природе сценического искусства, не более того. На сцене, за кулисами, в зрительном зале и фойе, на балу, в конторе, на вокзале и скачках персонажи существуют в замкнутой коробке без права на личность. Одинаково вылепленные и блюдущие порядок куклы и клоуны пребывают в обманчивой идиллии. Нарушить её – моветон. Впервые оказавшись в кадре, каждый демонстрирует кукольность своего образа, но, впустив в себя эмоцию, кто-то постепенно раскрывается, обретает черты характера, стремление к гармонии внешнего и внутреннего. Отважились Анна, Вронский, Константин Левин, Кити Щербацкая, Долли и Стива Облонские, но самое удивительное здесь – Каренин. Мы видим… борьбу за свободу Личности.
Актёрские работы, все без исключения, потрясают глубиной проживания. Перед нами – умные артисты, понимающие, что и почему они делают: ничего лишнего, всё в меру, точным попаданием в эмоцию персонажа, уместную и единственно верную в тот или иной момент. Это всегда интересно наблюдать. И всё это режиссёрски сбалансировано, сдирижировано: перед нами – ансамбль. Режиссёр Джо Райт («Гордость и предубеждение», «Искупление») и на этот раз сделал ставку на Киру Найтли. Выбор этой актрисы на заглавную роль поначалу кажется странным: излишняя худоба, тяжёлый неаристократичный подбородок, жеманство в мимике не позволяют увидеть в ней тот образ, к воплощению которого мы непременно строги и придирчивы. И нас можно понять: крайне редко удаются на Западе экранизации русской классики. Как говорится, ничто не предвещало, но Анна Киры Найтли неожиданно хороша. Актрисе удалось передать задачу самого Толстого – «сделать эту женщину только жалкой и не виноватой» (из дневника С.А. Толстой). И «хлопотанье лицом» проходит вместе с кукольностью – это как знак фальши, от которого героиня избавляется, бросаясь в полёт и веря, что люди летают. А когда усомнилась – упала…
Хорош и Джуд Лоу в роли Алексея Каренина, который трещит костяшками пальцев, глядит сквозь сверкающие стёклышки, но, сдерживая проявление эмоций, всё же на высоком градусе смятения подаёт традиционность конфликта между долгом и чувством. Когда он одиноко сидит в ослепляющих огнях рампы на голой сцене, вполоборота обращаясь к Анне: «За что ты так со мной?», соглашаешься: ведь и не за что! Именно к такой трактовке образа призывал сам Толстой: Каренин – чиновник высокого ранга, застёгнутый на все пуговицы заложник системы, ответственный, порядочный человек. Но не сухарь и не кукла. Другой вопрос – страсть в нём скрыта в силу жизненного опыта настолько глубоко, что ловелас Вронский, не считающий нужным её скрывать и предлагающий кукле Анне волю, как «запретный плод», становится невыносимо соблазнительным. В последней сцене фильма Каренин сидит на лугу в лучах солнца, наблюдая заботу сына Алексея за маленькой Анной. Он умиротворён и покоен – оттого что всё в своей жизни сделал правильно.
Вронский Аарона Тейлор-Джонсона поначалу кажется и вовсе пластмассовым, потом, в огне любви, он переплавляется и в сцене прощания с умирающей при родах Анной, примиряясь с Карениным, предстаёт совершенным и чистым ребёнком. Замечательно Мэттью Макфейден исполнил роль Стивы – этот актёр был совсем другим, погружённым в себя, в сериале «Сердце всякого человека» (герой в среднем возрасте), недавно показанном на канале «Культура». А здесь это пышущая радость, человек-фейерверк, светящийся всеобъемлющей неукротимой любовью. И, наконец, идеальный герой, барин-крестьянин, alter ego Толстого – Левин (Домналл Глисон). Огненно-рыжий, нервный, экзальтированный, он не столько ищет счастья, сколько самого себя. За его преданностью Кити (Алисия Викандер) скрывается очарование неискушённости. Он не знает, но верит. Машинален в постоянном движении в начале фильма и статичен в финале, когда обретает твёрдость знания, не утратив веры.
Перефразируя Толстого – все счастливцы похожи друг на друга, каждый несчастливец несчастлив по-своему, – мы вносим поправку на современность и нас самих. Сэр Том Стоппард через русскую литературу говорит со своими современниками об их одиночестве как о некой априорной данности. Любая конфигурация – пусть и «любовный треугольник», где у каждой стороны есть и своё место (право), и свой вектор (выбор), и свои точки пересечения (боль), – ведёт к столкновению индивидуальностей и неминуемому крушению. Фильм обнажает проблему соединения несоединимого: люди (как-то так получилось) живут друг с другом; если внезапно понимают, что живут зря, рвут связи и оказываются на нулевой точке… Глупо? Классика!
Счастье – берег утопии. Несчастье – океан, где каждый сам по себе. Все хотят выплыть, но не каждый решится взлететь...