Как зарубежные режиссёры своими постановками пытаются унизить нас в нашем же Отечестве и за наши деньги. Премьера эстонской версии "Евгения Онегина" в Красноярском театре оперы и балета. Не только рецензия.
В Красноярском государственном театре оперы и балета проходит IX Международный фестиваль «Парад звёзд в Оперном», посвящённый русской опере и выдающемуся баритону современности Дмитрию Хворостовскому, безвременно покинувшего наш мир в прошлом году.
Международный оперный форум, посвящённый русской опере, - редкость в фестивальном мире, поэтому честь и хвала театру, выбравшему такую программу: «Садко», «Царская невеста» и «Снегурочка» Римского-Корсакова, «Пиковая дама» и «Иоланта» Чайковского, раритетный «Рафаэль» Аренского (премьера сезона и фестиваля), «Борис Годунов» Мусоргского, «Князь Игорь» Бородина.
Посвящение Хворостовскому – и актуально, и понятно: Дмитрий был уроженцем Красноярска и свои первые профессиональные шаги как певец совершил именно на сцене Красноярского оперного театра, в частности, в «Евгении Онегине» Чайковского, где исполнил заглавную партию, ставшую впоследствии одной из его коронных. Очевидно, перечисленные обстоятельства и сыграли свою роль в том, что выбор фестивальной премьеры пал на новую постановку «Евгения Онегина». Но уж если театр берётся посвятить свой спектакль такой крупной личности, как Хворостовский, то этот спектакль должен соответствовать уровню имени. В противном случае получится не посвящение, а смущение, что фактически и произошло на красноярской сцене.
За новую постановку «Евгения Онегина» взялся эстонский режиссёр Неэме Кунингас, уже второй год занимающий должность главного режиссёра Красноярского театра. Г-н Кунингас, по его словам, неоднократно ставил «Онегина» в театрах Европы, а вот случай осуществить постановку в России для российского зрителя представился ему впервые. Естественно было ожидать, что опытный режиссёр выдаст нам на гора россыпи бриллиантов, которыми полна эта любимейшая в России и красивейшая русская опера, показав не слишком искушённой, но достаточно подготовленной красноярской публике всю прелесть музыки, сюжетов, образов и заставив её, публику, не только «слезу пролить над ранней урной», но и очередной раз восхититься «нашим всем» - шедевром Пушкина и Чайковского. Тем более, что возможности увидеть другую постановку «Онегина» у большинства красноярцев нет: на просторах Красноярского края, площадь которого - 2 339 700 км², и на территории которого разместилось бы почти четыре Франции (площадь Франции -- 547 030 км²), всего один оперный театр - Красноярский государственный театр оперы и балета. Для сравнения: в «крошке» Франции, по данным Википедии, – 9 оперных театров. Ну, во Францию на спектакль красноярцы точно не поедут, да им и до ближайшего оперного театра-соседа - ночь в курьерском поезде в Новосибирск. Так что ставить «Онегина» в таком городе – особая ответственность.
Но у Кунингаса, судя по его постановке, задача была другая. И это проявилось уже в процессе подготовки спектакля. Международный фестиваль априори требует участия известных имен. Иначе это не фестиваль, а камерная лаборатория. Кунингас же приглашает абсолютно неизвестного в России своего соотечественника сценографа Эрвина Ыунапуу, не имеющего опыта работы в оперных домах, а служащего в маленьком эстонском драматическом театре Фон Краля всем на свете: и режиссёром, и сценаристом, и театральным деятелем (Бог знает, что это за определение применительно к Ыунапуу, Интернет его не расшифровывает).
 |
| Онегин - Евгений Михалев, Татьяна - Евгения Душина |
Вы, дорогие читатели, наивно надеялись, что неоперный эстонский режиссёр-сценограф-деятель малоизвестного эстонского драмтеатра вдруг загорится большой любовью к русской опере, проникнет в её глубины и выдаст нам откровение? «Мечты, мечты, где ваша сладость?». Прагматичные люди XXI века сладость мечтаний наших оставляют далеко за скобками культуры, в частности, постановочной, а также элементарной профессиональной добросовестности. Всё, что сделал чудо-сценограф Ыунапуу, это завесил задник черной, как уголь, тканью, и ею же задрапировал кулисы. А чтобы действующим лицам было откуда выходить на сцену, в черноте задника прорезал две прорези. Такие вот голые прорези вроде незаделанных дверных проёмов – шедевр сценографической мысли! И что, что эта чернота чернущая в исполнении художников-клонов уже многократно с провальным успехом прокатилась по разным оперным сценам мира и также бесславно закатилась в небытие – красноярцам-то эстонскую черноту первый раз показывают! Любуйтесь и наслаждайтесь! А ещё можно любоваться топорными крестьянскими качелями - доской, подвешенной к колосникам на корабельном канате (ну, это понятно: эстонцы по части лодок – спецы), на которых крутится-вертится дворянская (а не крестьянская!) девушка Татьяна (Евгения Душина), белым плетёным столом из крашеной проволоки и двумя такими же стульями из магазина «Всё для дачи», за которыми сидели Ларина (Ольга Басова) и Няня (Лариса Плотникова), кукольной кроватью Татьяны, позаимствованной из мультфильма-сказки «Маша и медведь», да грубым средневековым канделябром, словно из таллиннского туристского кафе «Олде Ханса», вдруг свесившимся с колосников в сцене бала у Лариных и не убравшимся к балу во дворце.
Если бы не многочисленные и разнообразные костюмы художницы Анны Контек из Хельсинки, много лет работающей в Финской национальной опере, визуальный ряд спектакля свёлся бы к описанному выше убожеству. Несмотря на то, что некоторые из предложенных Контек костюмов для русского зрителя выглядели не вполне историческими по расцветкам и по стилю, в массе своей они, безусловно, создавали атмосферу спектакля и придавали ему жизненность, живость и красоту. Но одними костюмами постановку не спасёшь - действующие лица даже в выразительных костюмах Контек выглядели как плохая массовка перед началом непродуманной съемки фильма – невозможно органично существовать в оперном спектакле, тем более, таком живописном, каким должен быть «Евгений Онегин», в пустой черноте сцены на пАру с нелепым реквизитом.
Да ещё режиссёрские изыски Кунингаса уничтожали спектакль шаг за шагом. Не то, чтобы совсем уничтожали, а принижали его возвышенную суть, попутно унижая и нас попранием нашей любви к «Евгению Онегину», попранием русской культуры пушкинских времён, которую мы знаем и любим с детства, русского этикета начала XIX века – и крестьянского, и дворянского, который у нас в генетической памяти, и современного – сводя некоторые сцены едва ли не к уровню телевизионного «Дома-2».
Несмотря на то, что постановку Кунингас осуществлял в отдалённом региональном театре, свою осведомлённость о процессах, происходящих на главных российских сценах, проявил – всунул в руки Ольге (Анастасия Лепешинская) затасканную тряпичную куклу наподобие той, с которой уже маялась Анна Нетребко в бездарной прошлогодней постановке «Манон» Большого театра России. Ленский (Томас Павилионис) раздражённо подходит к Ольге, вырывает(!) куклу у неё из рук и поёт: «Как счастлив я!» (что вырвал эту куклу?). Дворянин, понимаешь!
Далее Ленский признается: «Я люблю Вас, Ольга!», а она – юная провинциальная дворянская девушка, воспитанная в строгих правилах – аж извертелась вся на скамейке, надевая и снимая кольцо с пальца, поднося этот палец к носу и отставляя его обратно – непонятно откуда взявшееся кольцо, которым она упивается, словно современная безмозглая содержанка богатого «папика», не только не слушая, вероятно, первого в своей жизни признания в любви, но даже не замечая самого признающегося.
Спасибо вам, что открыли нам пошлость, г-н Кунингас, только где ж вы её взяли-то? Мы-то сами у Пушкина с Чайковским её до сих пор не обнаружили. Да вообще-то мы до Кунингаса много чего не обнаруживали в пушкинском произведении и в своей русской культуре, в данном случае, онегинских времён. У Кунингаса Татьяна ходит с распущенными волосами, причем, и в усадьбе, и на балу у Лариных, и на балу во дворце. Вероятно, режиссёр спутал её с эстонской крестьянкой в хуторской бане, поскольку русские крестьянки, не говоря уже о дворянках, по этикету того времени не могли появиться где бы то ни было с распущенными волосами - разве что потерявшие разум -– у крестьянок они были заплетены в косы с обязательным платком на голове, у барынь – убраны в причёску. И без причёски ни одна дворянская женщина не покинула бы своей спальни. В России начала XIX века только блудницы и порочные женщины демонстрировали принадлежность к своим особого рода занятиям тем, что не убирали волосы и не покрывали голову. Муж имел право развестись с женой без возврата ей приданого, если она появлялась на улице простоволосой, это считалось оскорблением мужу. На улице! А не на балу в высшем свете! А вы ведь как будто московский ВУЗ в своё время оканчивали, г-н Кунингас? Или это так давно было, что быльём поросло?
Ещё одно режиссёрское «открытие» нам «сути» характеров оперы – в финальной сцене Татьяна принимает Онегина в пеньюаре и опять с распущенными волосами! Татьяна – уже княгиня Гремина, великосветская дама, её «ласкает свет», она дорожит своим мужем, своим положением в обществе и ни при каких обстоятельствах – ни при каких! – она не позволит себе встречать Онегина в подобном виде. Такое могло было бы быть, если бы он пришёл к ней в качестве тайного любовника. Но об этом Пушкин с Чайковским нам не написали.
Эстонскому первооткрывателю смыслов «Онегина» показалось мало «пройтись» по линии русского дворянского этикета. Он ещё и крестьян прихватил. А у них тоже был свой этикет. И не позволял тот этикет жаловаться в лицо помещикам, своим владельцам, на тяжкую жизнь крепостного. А у Кунингаса хор крестьян, который у Чайковского вообще-то поёт за сценой, и разговаривают там крестьяне друг с другом, выстроился парами и, ходя по кругу, как лошади на старинной мельнице, припадал к ногам сидящей в саду Лариной, с издёвкой бросая ей в лицо: «Болят мои скоры ноженьки // Со походушки. // Болят мои белы рученьки // Со работушки». Да за такие признания – крепостное же право! – крестьян выпороли бы до полусмерти и продали бы членов одной семьи разным помещикам в дали дальние. Это же бунт, почти восстание Емельяна Пугачёва! Ну, будем считать, что помещица Ларина была особой милосердной.
Но если бы Кунингас свои новаторства «ограничить захотел» только рамками режиссуры! Ему же ещё и в музыкальной части надо было себя проявить. И он проявил, пригласив на партию Татьяны малоизвестную певицу Евгению Душину, не обладающую ни вокальными данными, которые подходили бы для этой партии, ни необходимой техникой пения. В итоге её маленький голос с писклявым тембром и катастрофическая дикция свели на нет красоту и трогательность главной русской оперной героини. Но ещё хуже был другой протеже Кунингаса - литовский тенор Томас Павилионис (Ленский) – сказать, справлялся он со своей партией или нет, невозможно, т.к. из 8 ряда партера его не было слышно. Финский дирижёр Саша Мякиля, тоже приглашённый Кунингасом, худо-бедно сладил с партитурой и оркестром, но не более того.
Единственный, кто был певцом и образом в спектакле, – это солист Красноярского театра Евгений Михалёв (Онегин). Его яркому актёрскому и певческому дару не мог помешать никто из постановщиков и коллег – он жил в спектакле по принципу, изложенному в одном из популярных русских романсов: «Я Божьей милостью певец!». Но других таких в постановке не нашлось.
Не уверена, что красноярский спектакль в эстонской версии получился именно «Евгением Онегиным». Скорее, неким «Татьяной и Евгением» с приспособленной музыкой Чайковского. Мала оказалась нашему «Онегину», которого режиссёр со сценографом попытались сделать этаким Сенькой, халтурная эстонская шапка. Вообще не налезла.