Художник – человек, не очень говорящий и не очень пишущий
«ЛГ»-ДОСЬЕ:
Кочергин Эдуард Степанович – писатель, советский и российский театральный художник, академик АХ СССР, народный художник РСФСР, главный художник БДТ им. Г.А. Товстоногова, лауреат Государственных премий СССР и РСФСР, кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» III и IV степени, лауреат книжной премии «Национальный бестселлер», лауреат премии им. Сергея Довлатова «За достижения в современной отечественной прозе».
– Эдуард Степанович, примите, во-первых, наши поздравления с 75-летием, а во-вторых, позвольте задать, может быть, не совсем корректный вопрос: «Взгляд рисовальщика» в столь почтенном возрасте столь же остёр как в юности?
– Естественно, всё течёт, всё меняется. Меняется время, мир, вы, я… Никто не видит мир таким, каким он видел его, скажем, десять лет назад. Такого быть не может. А если предположить, что подобное возможно, – нельзя не прийти от такого допущения в расстройство – это была бы сплошная тоска. И конечно же, в разное время у человека разная энергетика. Он растрачивает энергию молодости, но взамен приобретает жизненный опыт и некую житейскую, если угодно, мудрость.
– Не эта ли житейская мудрость вложила в ваши пальцы перо и заставила запечатлеть на бумаге воспоминания детства и юности?
– Всё несколько иначе. У меня никогда не было свободного времени. Я всегда был занят своей рисовальной театральной работой, которая поглощала меня без остатка. Моё «писательство» можно отнести к разряду случайностей. Я рассказывал разные истории в разных компаниях, и люди говорили, что всё это нужно записывать, поскольку им казались интересными мои свидетельства о времени и о себе.
Сначала появились магнитофонные записи моих устных рассказов, а потом два моих рассказа, записанных на такой же «матюгальник», как у вас, были опубликованы. И всё это произошло с лёгкой руки главного редактора Санкт-Петербургского театрального журнала Марины Дмитриевской.
– А когда вы стали писать сами?
– Я попал в больницу, стал записывать, и пришло понимание того, что нужно писать самому. Я прошёл в жизни через толщу людей, языковых слоёв, географических названий – и всё это хотелось передать от первого лица. Но одно дело – наговаривать, и совсем другое дело – написать.
Так в журнале появилась рубрика «Рассказы бродячей собаки», в которой были опубликованы 20 моих рассказов. Они и стали основой моей первой книжки «Ангелова кукла». Это книга о выживании человека, попавшего в экстремальные обстоятельства в экстремальных условиях жизни и истории страны. 1947–1949‑е годы, сталинские годы – голодуха жуткая, а я – совсем мальчишка.
Это было время, когда всё перемешалось. Это была страна, в которой не было никакого понятия о каких-то формациях, классах, всё было едино. На железнодорожных станциях было всё и все вместе: кто угодно и какие угодно…
И выжил-то я в те годы благодаря ремеслу. Я не был силён, не был зверем по-человечески, но Господь наградил меня хорошей зрительной памятью и ремеслухой. Я в свои 7 лет мог нарисовать хорошие игральные карты, которые тогда были в дефиците, а к 8 годам выучился из проволоки выгибать профили Сталина и Ленина. Это тогда было модно. И опять же Сталин – это был вождь.
В дороге я познакомился со слепым инвалидом. Он ходил по вагонам и пел песни о Сталине, а я профили делал. Так мы с ним зарабатывали на Иосифе Виссарионовиче еду.
Я описал всё это в рассказе «Проволочные вожди». Благо память рисовальщика сохранила всё до мельчайших деталей. Мне осталось лишь перенести эти воспоминания на бумагу. Хотя, повторюсь, писателем себя не считаю.
– Значит, вы писатель поневоле?
– У меня не было никакого желания становиться писателем. Я был занят своей основной художественной работой, её было навалом. У меня всё получалось, причём в это время на меня уже хорошо работало моё имя.
– И тем не менее ваше, если угодно, писательское любительство в 2010 году было отмечено премией «Национальный бестселлер» за книгу «Крещённые крестами», а в 2011 году ещё и литературной премией имени Сергея Довлатова. Вашими соперниками и соискателями премии «Нацбест» были Р. Сенчин, А. Аствацатуров, В. Авченко, П. Крусанов и О. Лукошин – отнюдь не новички в литературе. Каково было в этом ряду чувствовать себя победителем?
– До сих пор не знаю, кто меня выдвигал на эти премии. Человек я от этой всей кухни весьма и весьма далёкий. Я – художник.
Присуждение литературных премий для меня до сих пор некая неожиданность. Чувствую себя в качестве лауреата довольно неловко; мне кажется, я у кого-то что-то украл, а точнее, своровал эти премии у представителей другого, литературного, цеха и утащил в свой художественный цех. И со временем чувство неловкости только усиливается.
– Как появилось название книги «Крещённые крестами»?
– Мало кто знает старинное выражение сидельцев знаменитой русской тюрьмы «Кресты», некогда бывшее паролем воров в законе, в соседи к которым в сталинские времена сажали политических.
Когда-то это был пароль, и я воспользовался этим забытым паролем. «Крещёнными» были не только уголовники, но были также и политические, крещённые в «Крестах». Мой отец тоже был крещённым «Крестами».
– Велика дистанция между живописцем и художником слова?
– По большому счёту законы и категории у художников, композиторов и писателей одни и те же. Чувство красоты, вкус стоят во главе угла. Безвкусицы в искусстве, к сожалению, тоже предостаточно.
– Ваши рассказы напечатаны всего лишь в двух «толстых» журналах. Почему вы отдаёте предпочтение журналам «Знамя» и «Звезда»?
– Это тоже можно отнести к разряду случайностей. Первый опубликованный рассказ «Капитан», к моему удивлению, получил хорошие отзывы. А в остальном, если можно так сказать, «виновата» известный критик Наталья Иванова. Она прочла какие-то мои публикации в «Театральном журнале» и предложила мне напечататься в журнале «Знамя». А потом пошло-поехало. Вот и вся история.
– Известный критик Виктор Топоров сказал о книге «Крещённые крестами», что это трогательные, сильные, достойно написанные мемуары. А о настоящем времени вы что-то пишете?
– Я служу в театре. Люди театра хотят, чтобы написал и о них, и о театре. Мне буквально не дают прохода. И, что делать, – приходится писать о театре. В сентябрьском номере журнала «Знамя» опубликован – не знаю, к какому жанру можно это отнести: то ли эссе, то ли рассказ, – «Медный Гога» о Товстоногове.
– Вы работали со многими великими театральными режиссёрами. Была ли у них некая общая характерная черта характера?
– Кроме профессии – ничего. Они были совершенно разными людьми. Если бы они были одинаковыми, то это была бы сплошная тоска-треска. Чем люди более разнятся, тем интересней мне – художнику с ними работать. Художник – профессия в театре вторичная. Спектакль ставит режиссёр.
– Когда вам лучше работалось – в прошлом веке или в нынешнем?
– Характер моей художественной работы не зависит от века и политического строя. Театр живёт по своим законам. А авангардные веяния, о которых сейчас много говорят и пишут, в театре были во все времена. Мы в советское время делали в театре такое, что нынешним новаторам даже не снилось. Для нас подобного быть не могло: изменился строй – изменились мы. Я нисколько не изменился. Я просто делаю то, что мне присуще, и то, что нужно времени. Это профессия такая. Если я не буду делать то, что требует время, – я буду никому не нужен и останусь без хлеба.
– Когда мы увидим вашу новую книгу о театре?
– Даже не знаю. Я пишу эту книгу в перерывах между основной работой, если можно так сказать, – «на коленке». Но надеюсь, что она всё-таки состоится.
Беседу вёл
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Три обязательных вопроса:
– В начале XX века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?
– Вряд ли что-то могу по этому поводу сказать. Я – не писатель. Мне многие книги, и наши современные, и зарубежные, нравятся, но вот так, с испугу, кому-либо отдать предпочтение… И уж тем более говорить о том, что писатель измельчал, остерегусь. Без меня высказыватели найдутся.
– Почему писатели перестали быть властителями дум? Можете ли вы представить ситуацию «литература без читателя» и будете ли продолжать писать, если это станет явью?
– «Властители дум», «инженеры человеческих душ»… Это всё пустое. Все эти слова, лозунги к искусству никакого отношения не имеют. Это не что иное, как политика, которая сейчас на фиг никому не нужна. И вспоминать об этом сейчас даже не стоит. Всё это когда-то придумали люди нерукопожатные.
– На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его не задал?
– Вы не спросили, кто издаёт мои книги. Мои книги издаёт петербургское книжное издательство «Вита Нова». Оно возвращает нам прежнюю культуру книгоиздания. Это, если угодно, – его миссия, и издательство эту миссию выполняют. Это важно.
И самое главное: нужно всеми возможными способами и методами сохранять нашу культуру. Это должны делать и вы, и я, и издательство, и государство… Без культуры страна киснет и вянет.
Вообще-то культура – источник моего заработка, я ей занимаюсь профессионально. И если я, мои ученики, коллеги будем делать в нашем деле достойные вещи, то этот уровень будет достаточно высокий. И я не останусь без работы. Если будет иначе, то я буду вынужден либо уйти из профессии, либо опуститься и делать всякую фигню и безвкусицу, которую потребляют нынешние гостинодворцы. Гостинодворцы – это определённый человечий тип, всплывший сегодня на поверхность, завладевший деньгами и навязывающий всем свои низкие вкусы. И это не проблема дня сегодняшнего. Так было всегда.