Юрий ДАНИЛИН
Два одарённых человека так укрепили музыкальную репутацию февраля, что о его метеорологической несостоятельности можно даже не вспоминать. Оба имеют отношение к Гнесинке. Константин Лифшиц учился здесь у Т. Зеликман и В. Троппа. А Леонид Тумаринсон пытался покорить виолончель, но много болел и в конце концов отдал предпочтение медицине. Судьбы двух пленённых музыкой молодых людей ни в чём более не пересекались. Константин Лифшиц заявил о серьёзности своего присутствия в музыке ещё в ССМШ исполнением на выпускном экзамене «Гольдберг-вариаций» Баха. Последовавшее за этим поступление в Лондонскую Королевскую академию музыки (класс Х. Милна) только повысило интерес к молодому музыканту. Он регулярно объявлялся с концертами в залах Московской консерватории. И всегда оставлял ощущение быстро растущего в профессиональном смысле музыканта. Может быть, этому способствовала английская школа, а может быть, и «гнесинские» уроки. Но критики уже не скупились на всякие громкие заявления, знаменитые оркестры приглашали к сотрудничеству, даже Патриарх Московский и всея Руси Алексий II не остался равнодушным к успехам пианиста и пожаловал ему орден Сергия Радонежского третьей степени.
И вот февральский концерт в Большом зале Московской консерватории. Уже программа оставляла впечатление хорошего вкуса. А первые звуки «Дуэта для скрипки и альта» си-бемоль мажор (К-424) Моцарта (транскрипция для фортепиано самого пианиста) свидетельствовали о редком понимании музыкантом не только композитора, но и инструмента. Эти самые первые звуки, как правило, безошибочно передают подлинный профессиональный уровень. У Лифшица извлекаемый звук как бы слегка затушёван. Отчего суть исполняемого произведения не только ни в чём не теряет, но, напротив, приобретает естественность, привлекательность, которые, скорее всего, были важны композитору. И, разумеется, слушателю. Во все времена. Звук как бы прикрыт вуалью, не зря её так охотно эксплуатировали портретисты, замысел не только не искажается, а проявляется максимально, сохраняя в то же время некую тайну. Без неё романтической музыки не бывает. И инструмент под руками Лифшица не подёнщик и раб, а благородный и тонкий соратник. Простая истина. А не всякому даётся. Накануне слушал бойкого музыканта. Уж какие только страсти не бороздили сытого лица, а руки оставались беспомощными, и, хотя трудился как молотобоец, впечатление заурядного ремесла: есть всё, включая звание, нет только музыки.
Удачны были две авторские транскрипции. Уже упомянутая моцартовского дуэта и «Прелюдии, фуги и вариации» си минор Франка. Два этих сочинения – бесспорная доминанта концерта. Семнадцатая соната Бетховена удивляла и радовала филигранным сочетанием настроений, по-моему, очень хорошо продумана пианистом. Вспоминались Эмиль Гилельс и Григорий Соколов. Программа завершалась двенадцатью этюдами Шопена, и это была самая спорная её часть. Признаюсь, у меня впечатление некоторой сумбурности темпов, формальности трактовок и даже усталости пианиста. Возможно, ошибаюсь. Хотя устать было отчего. Большой зал Консерватории стали посещать странные люди. Перед началом концерта прилично одетая филармоническая дама ясным голосом с учительскими интонациями предлагает отключить мобильные телефоны и сообщает, что объявленное музыкальное сочинение состоит, к примеру, из трёх частей. Даже называет эти части. В полной уверенности, что уж до трёх все способны сосчитать. Не тут-то было. Заканчивается первая часть – шквал аплодисментов. В самой интимной части произведения дыхание перевести боишься – звонок по мобильному дикой громкости «мальчик резвый, кудрявый, влюблённый»… Четыре звонка к ужасу присутствующих. О пианисте уже не говорю… Владелица телефона спокойна, не торопится его выключить, собственница всё-таки, да ещё, видимо, плохо слышит. Зачем явилась в консерваторию – неизвестно. А партия чихающих и кашляющих? Специально приходят. Дома скучно кашлять в одиночестве. А в консерватории такое удовольствие – раскрыть пасть и не закрывать её в надрывном кашле до конца вечера. Как их вычислить на контроле – не знаю, но надо спасать лучший музыкальный зал страны…
Леонид Тумаринсон не стал виолончелистом. Думаю, не только по состоянию здоровья, но и потому, что выбранный инструмент был одного с ним роста. Стал фельдшером «Скорой помощи» Склифа. Двадцать лет работы – тридцать тысяч вызовов к больным. Только что написал выдающуюся работу по истории музыки. Называется «Летопись жизни и творчества Василия Ильича Сафонова». Вместе с Борисом Розенфельдом, редкой любознательности человеком. Замысел возник случайно, во время поездки в Кисловодск. С этим городом выдающийся русский музыкант и легендарный ректор Московской консерватории был связан всю жизнь. Здесь и скончался. Идею книги поддержал фонд Скрябина. Ещё бы – Александр Николаевич любимый ученик Сафонова. Служба в «Скорой помощи» требует особой личной ответственности. Вот Леонид Леонидович её и проявил, серьёзно увлёкшись персоной Сафонова. Труд потрясает колоссальностью исследовательской работы, блестящим научным аппаратом. Не всякий консерваторский профессор может похвастаться таким результатом. А Леонид Леонидович не хвастается. Не умеет. И не намерен добиваться присуждения степени хотя бы доктора исторических наук. Он только благодарит людей, сочувственно отнёсшихся к его работе. Книгу уже подарил библиотеке Московской консерватории. Теперь и там появилась возможность ближе познакомиться с одним из своих прародителей.
Мы встретились у метро, чтобы выяснить какие-то подробности. Леонид Леонидович игнорирует мерзкую погоду, ходит без шапки. Предлагаю разговаривать в вестибюле метро. Отказывается и говорит: «Я что, уже весь в пупырях?» Не решаюсь разочаровать его сообщением, что благодаря нынешней власти мы все давно уже в пупырях. Говорим о Сафонове. Нет большего наслаждения, чем слушать увлечённого и умного человека! Вот какие у нас в Склифе фельдшера! Не знаю, окончательно ли составлен президентом страны список кадрового резерва, о котором в ликующей интонации какой уже день твердит телевидение. Дескать, вот оно, спасение. Может, пока не поздно ближе познакомиться с фельдшерским корпусом Склифа?