Полное собрание сочинений знаменитого писателя могло бы соперничать по объёму с толстовским, но оно вряд ли увидит свет. О «необъятном наследии» Ильи Эренбурга мы беседуем с доктором филологических наук профессором СПбГУ Игорем Сухих.
– «Эренбург… не только блистательный писатель по призванию, не только поэт, журналист, оратор и трибун, но ещё и стойкий борец за мир и самоотверженный защитник культуры…» – написал о нём Константин Паустовский. Какая из этих ипостасей писателя наиболее недооценена и наименее известна современной аудитории?
– «Я лично плодовит, как крольчиха», – сказал Илья Эренбург в речи на Первом съезде советских писателей (1934) под дружный смех аудитории. Это свойство он сохранял и в следующие 33 года, до самой смерти. Литературное наследие его необъятно. Он работал во всех повествовательных жанрах – от новеллы до многотомных романов. Он писал стихи (итоговое собрание составило большой том) и драмы. Он переводил (его переводы Ф. Вийона до сих пор считаются лучшими). Его публицистика тоже жанрово многообразна: газетные статьи, путевые очерки, эссе. А были ещё не упомянутые Паустовским критика, история литературы, искусствоведение, даже фотоальбомы. Итогом его литературного пути стала неоконченная мемуарная эпопея (семь авторских книг, составившие три тома) «Люди, годы, жизнь» (1961–1967).
И при этом бóльшая часть жизни Эренбурга проходила не в тиши кабинета. Родившись в Киеве, ещё в детстве он успел пожить в Харькове и Москве, в юности (с 1908 г.) оказался в Париже, в двадцатые годы много странствовал по России, а с 1930-х и до конца жизни стал едва ли не главным культурным полпредом советского государства, официальным «стойким борцом за мир» (с 1950 г. он был вице-президентом Всемирного Совета Мира) и в этой роли исколесил, наверное, полмира – от Великобритании до Японии.
Какая из этих ипостасей недооценена?
Последнее восьмитомное собрание сочинений Эренбурга мучительно выходило десять лет (1990–2000). В новом веке изредка переиздают упомянутый мемуарный трёхтомник, первый роман – «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» (1922). Выходят подготовленные энтузиастами специальные издания: сборник «Портреты русских поэтов» в серии «Литературные памятники», военная публицистика, переписка. Главным исследователем и издателем Эренбурга в последние десятилетия был недавно ушедший из жизни Б.Я. Фрезинский.
Заглянем и в интернет. Посвящённая Эренбургу группа «ВКонтакте» имеет 58 подписчиков. Для сравнения: в аналогичной группе поклонников Бабеля (Эренбург был председателем комиссии по его литературному наследию и написал вступительную статью к первому после реабилитации сборнику его рассказов) состоит около 500 членов, а, скажем, в довлатовской – и вовсе 123 тысячи.
Так что сегодняшний интерес к творчеству Эренбурга, увы, незначительный. Полного собрания его сочинений (а оно по объёму вряд ли уступило бы 90-томному толстовскому), уверен, мы не увидим никогда. Даже какой-либо двадцатитомник тоже маловероятен.
Отрадно, однако, что интерес к личности самоотверженного защитника культуры, причём не только в России, более высок. За те же два десятилетия появилось пять объёмных монографий об Эренбурге, три оригинальные и две переводные. Однако парадоксально, что книга об Эренбурге в «выставочной» серии «Жизнь замечательных людей» пока не выходила.
– Повесть Ильи Эренбурга «Оттепель», опубликованная в 1954 году, дала название целой эпохе советской истории. Почему именно это произведение, не очень высоко оценённое писателями-современниками, стало своего рода символом?
– Стихией И. Эренбурга была всё-таки публицистика. Не случайно наибольшую известность он приобрёл в военные годы благодаря многочисленным статьям (он написал около полутора тысяч), печатавшимся в советских газетах, сразу же переводившимся и даже распространявшимся в форме листовок.
Повесть «Оттепель» важна прежде всего датой, непосредственной связью со временем. Написанная сразу после смерти Сталина, она отразила (или предсказала?) – причём не столько в тексте типичной производственной истории, сколько в подтексте, пейзажах и деталяхнамёках – новые общественные настроения. Как литературное произведение она быстро устарела и вряд ли сегодня может быть перечитана с интересом. Эренбург признавался: «В 1955-м я совершил <…> ошибку – написал вторую часть, бледную, а главное, художественно ненужную, которую теперь выключил из собрания сочинений».
Но как слово-заглавие, ставшее характеристикой целой исторической эпохи, оттепель навсегда осталась в языке и культуре.
Правда, стоит заметить, что Эренбург не был первым. Столетием раньше слово-образ придумал поэт, так определив, через полтора месяца после смерти Николая I, начало царствования Александра II: «Тютчев Ф.И. прекрасно назвал настоящее время оттепелью. Именно так. Но что последует за оттепелью?» (Дневник В.С. Аксаковой, 10 апреля 1855 г.).
Историки спорят, был ли знаком Эренбург с образом Тютчева или придумал его самостоятельно.
– Какой была роль самого Эренбурга в культуре этой эпохи?
– Вот здесь мы возвращаемся к первому вопросу. Роль Эренбурга в культуре, которая стремительно становилась новой советской, хорошо почувствовал уже в начале 1920-х годов Е. Замятин: «Эренбург – самый современный из всех русских писателей, внутренних и внешних, – или не так: он уже не русский писатель, а европейский, и именно потому – один из современнейших русских».
Чем дальше, тем органичнее Эренбург вживался в роль советского европейца, для которого не существует железного занавеса («В конце июня я поехал в Париж на Бюро Всемирного Совета Мира». «Пять лет спустя я поехал в Китай, потом побывал в Латинской Америке, в Индии, в Японии»), который запросто беседует с мировыми знаменитостями – политиками, писателями, художниками – и также запросто, как ни в чём не бывало, рассказывает об этом мечтающему о поездке хотя бы в Москву советскому читателю.
Книга «Люди, годы, жизнь» для поколения поздних шестидесятников была как едва ли не единственным мостом в Европу (авангард, П. Пикассо, А. Мальро, Н. Хикмет), так и введением в Серебряный век и раннюю советскую литературу (Андрей Белый, Ремизов, Бабель, Цветаева).
Однако сегодня, при внимательном перечитывании, хорошо заметно, что бесконечная война с цензурой по мере печатания книги в «Новом мире» сочеталась с самоцензурными ограничениями.
«Мы, русские, благодаря цензурному гнёту, долго над нами тяготевшему, в особенности обладаем какою-то несчастною способностью проглатыванья. Если мы чего-нибудь не знаем, то стоит нам только в надлежащем месте крякнуть, чтоб читатель подумал, что за этим кряканьем таится и невесть какая учёная глубина», – язвительно формулировал Салтыков-Щедрин принцип эзоповой речи, подводя итоги первой оттепели (между прочим, в рецензии на «Обрыв» Гончарова, 1869).
В ключевых, решающих местах книги Эренбурга в избытке появляются такие пассажи: «Когда-то молодой Тихонов написал стихи о людях, из которых можно было делать гвозди. Из моих сверстников многие погибли, многие, не выдержав испытаний, умерли, но некоторых уцелевших время переплавило; мы действительно стали гвоздями. Мы стали неисправимыми и печальными оптимистами. «Гвозди» оказались склонными к тому, что в литературе называют романтической иронией: они посмеивались и друг над другом, и над различными молотками. Это воистину особое племя».
Понятна без кряканья здесь только отсылка к «Балладе о гвоздях» Н. Тихонова. Всё остальное – и гибель сверстников, и ссылки на время, и какие-то молотки – рассчитано только на понимающего читателя.
Время изменилось, и в подобных суждениях видится не столько лирическая взволнованность, сколько опасливая недоговорённость и репортёрская скоропись. Поэтому в литературной значимости книга Эренбурга, на мой взгляд, уступает и сдержанной ярости «Воспоминаний» Н.Я. Мандельштам, и живописной яркости «Повести о жизни» К.Г. Паустовского.
– Есть ли в его наследии «непрочитанные» произведения? И что может найти для себя в его творчестве читатель XXI века?
– Если непрочитанные в прямом смысле – сколько угодно. Вряд ли сегодня существуют читатели, даже специалисты, прочитавшие хотя бы половину написанного Эренбургом. Если же непрочитанные в смысле недооценённые, предполагающие глубокое чтение-перечитывание – кажется, нет.
Значение Эренбурга в другом. Это талантливый публицист и беллетрист, который более полувека – пусть с недоговорённостями и умолчаниями – писал картину трагического двадцатого века.
Мы говорим, когда нам плохо,
Что, видно, такова эпоха,
Но говорим словами теми,
Что нам продиктовало время.
И мы привязаны навеки
К его взыскательной опеке…
«Вечности заложник / У времени в плену» – иной поэт и другая формула времени.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Игорь Николаевич Сухих – российский ли тературовед и критик. Член Союза писателей Санкт-Петербурга. Член редколлегии журнала «Нева», «Новой Библиотеки поэта», газеты «Литература». Лауреат премии журнала «Звезда», Гоголевской премии. Автор более 500 работ по истории русской литературы и критики XIX–XX веков. Составитель и комментатор собраний сочинений И. Бабеля, М. Булгакова, М. Зощенко, А. Чехова. Один из самых известных исследователей жизни и творчества писателя Сергея Довлатова.