Это было ещё при Сталине, летом 1949 года, когда мне было 13 лет. Мои родители снимали на лето избу у крестьянской семьи, подмосковных колхозников, на высоком берегу реки Истры, в живописной деревне Аносино. Деревня была богатая. Хотя во время войны она была сожжена и люди жили во времянках, но к этому времени деревня уже отстроилась и новые избы хозяева сдавали москвичам на лето, а сами жили во времянках. У наших хозяев была корова, телёнок, поросёнок, куры. Положенный им кусок приусадебной земли был засажен картофелем, значительная часть представляла маленькую плантацию огурцов, а также была полоска ржи. Кроме того, было несколько небольших, но очень плодовитых деревцев вишни. Когда дачники съезжали, хозяева возили в Москву, на колхозный рынок около Рижского вокзала, молоко, картофель и другие обычные для нашей полосы овощи, вишню, а когда забивали телёнка, то и телятину, на колхозном рынке они покупали место и торговали свободно по нормальным приемлемым ценам, поскольку тогда не существовало рыночной мафии и перекупщиков.
Однажды, когда мне надо было поехать в Москву и я ждала электричку на станции Снегири, на эту платформу по деревянным ступенькам поднялись трое молодых русских солдат. В ожидании электрички один из них стал играть на гармошке, а двое других – плясать, выделывая всевозможные коленца, которые мы теперь имеем возможность видеть только у фольклорных ансамблей. В деревне Аносино также был вытоптанный «круг», где собиралась по вечерам молодёжь, которая в тот год была довольно многочисленной, и также пела и плясала под гармошку.
После смерти Сталина и захвата власти в СССР Никитой Хрущёвым, осуществившим свои людоедские преступные налоговые реформы в сельском хозяйстве, деревня обеднела, как рассказала моей маме случайно встретившаяся ей бывшая дачная хозяйка, скот зарезали, а вишни вырубили. Молодёжь из деревни исчезла.
Всё это я рассказала как иллюстрацию к тому, как плохо было жить народу при Сталине и как хорошо он стал жить при последующих генсеках, которые постепенно разоряли и вконец разорили русскую деревню и всё сельское хозяйство в России.
Хочу рассказать также ещё об одном моём воспоминании детства. Мой отец был донским казаком и провёл значительную часть детства на Дону, в станице Алексиково, и даже ходил в ночное, то есть участвовал в выпасе и выгуле казацких коней. Казаки тогда были сплошь неграмотные, и только моему деду дали возможность окончить школу из-за его плохого здоровья и негодности вследствие этого к строевой службе.
Но деду всё равно пришлось служить в казачьих войсках, но писарем. Он служил под Москвой, в городе Орехово-Зуево, где в конце концов ушёл из казачьих войск и со временем сдал экстерном экзамены на учителя словесности и всю жизнь был учителем в орехово-зуевской школе. Далее он женился на молодой красивой, но полуграмотной девушке из семьи фабричных рабочих, которую так сильно любил, что говорил о ней «Маша-святая!».
Так вот, брат деда, который был, естественно, неграмотным, после войны оказался в Москве и служил сторожем в Измайловском парке, где и жил в деревянном бараке.
У него после войны собиралась вся донская родня и их друзья. Однажды, когда мне было около двенадцати лет, то есть примерно в 1948 году, мои родители взяли и меня с собой на эту встречу. За большим длинным столом сидело человек двадцать и мужчин, и женщин. Они что-то ели и пили водку понемногу, причём никто не напивался допьяна. Также они пели хором удивительно ладно и красивыми голосами старинные казачьи песни и военные песни тех лет. Мне запомнился высокий очень красивый крепкий казак лет тридцати в звании майора с сумрачным и даже злым выражением лица, у которого при таком красивом теле была отрублена рука выше локтя. Он пил водку и пел со всеми, но никто не пел таких «залихватских» песен, какие почему-то любят петь существующие профессиональные казачьи хоры.
Что же касается самих донских казаков, то один из многих братьев моего деда был женат на иранке, а также и дед, и мой отец были атеистами и не признавали священнослужителей. По этой причине моего отца крестили дважды, назвав сначала Петром при первом крещении, а поскольку бабушке это имя не понравилось, дед отнёс отца в церковь и во второй раз окрестил Виктором. Но при своём атеизме и дед, и отец всегда были бескорыстными и порядочными людьми, относившимися с большим уважением к другим людям.
Однажды к нам приехал с Дона один молодой человек, родственник отца, с намерением поступить в семинарию, но пока он у нас жил две недели, отец отговорил его от этого намерения, и он вернулся назад домой на Дон.
Почему-то существующие профессиональные казачьи хоры очень подчёркивают свою приверженность к православию, хотя этот факт их веры ни в коем случае не является доказательством их патриотизма, поскольку сейчас среди наших элит многие посещают церковь, выполняют все обряды, но в жизни преследуют лишь свои корыстные цели, часто даже вредящие нашей стране.
Эмилия Болтянская
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции