Двадцатый век для людей тaкой гениальной одарённости, как Мечислав Вайнберг, должен был сложиться по-другому. Никогда прежде искусство не достигало такой степени свободы, при этом не разрушая себя. Никогда прежде писатели, художники, музыканты не обладали таким опытом чувствования, который разрушал каноны в каждом их творческом проявлении, неминуемо создавая на пустом месте новый эталон. Но некоторые народы Европы в то время выбрали тиранию как способ улучшить свою жизнь за счёт того, что где-то свели счёты с евреями, где-то с коммунистами, где-то с троцкистами, где-то с «врагами народа», где-то просто с теми, чьё лицо чересчур интеллигентно. Под видом пролетарских и национал-социалистических революций утверждалась власть плебса без всякого плебисцита. И гениям вместо концертных залов и толп поклонников предлагались тюремные казематы, народное осуждение и безысходное одиночество.
Почти все родные Вайнберга погибли во время еврейских погромов, одни – черносотенных, другие – фашистских. Всю жизнь он нёс в себе идею борьбы человека с насилием, борьбы высокого с низким. Его огромное творческое наследие состоит из идеальных опусов, где нет ни одной случайной секунды музыкального времени. Он никогда не жаждал славы, чурался внешнего. Был период, когда о нём совсем забыли. Но теперешний ренессанс интереса к его гениальной музыке, бессчётное количество исполнений его произведений в России и в мире можно воспринять как редкий для нашего времени акт справедливости.
Мне довелось знать его с самого раннего детства. Волею судеб детство моё прошло в композиторском доме в Москве, на улице Студенческой. Моя бабушка, Елизавета Петровна Бельская, возглавлявшая в 60-е годы Бюро пропаганды советской музыки, была безмерно ценима всеми композиторами. Когда я родился, здоровье уже не позволяло ей работать, и детство благословенное моё проходило в упоительных её воспоминаниях о композиторах, концертах, общественно-музыкальных коллизиях той захватывающей, как мне казалось, эпохи. 40-е, 50-е, 60-е. Конечно, в тёмные и страшные подробности она, в прошлом жена репрессированного военного прокурора, меня не посвящала. Когда я стал старше, частенько сопровождал бабушку на прогулки. В основном они состояли из сидения в сквере, ныне стёртом с лица земли урбанистическим могуществом Третьего транспортного кольца. Многие наши знаменитые соседи, возвращаясь мимо сквера домой, присаживались с нами и обсуждали с бабушкой последние новости композиторского цеха. И Андрей Эшпай, и Роман Леденёв, и Борис Чайковский, и Кирилл Молчанов. Всех их я, только начинавший учиться музыке, слушал затаив дыхание. Но самое неизгладимое впечатление на меня производил Вайнберг. Метек, как называла его бабушка и те, кого он считал близкими. Он говорил с мягким польским акцентом, придающим голосу неповторимую особость, интеллигентность, нечто далёкое, европейское, непознанное. В его речах никогда не сквозило ни капли раздражения. Они с бабушкой обменивались суждениями, делились предчувствиями, виртуозно переходя с музыкальных тем на семейные и бытовые. В СССР всё это существовало параллельно. Можно сказать, мы дружили семьями. Его младшая дочь Аня – моя ровесница, его супруга Ольга Рахальская одного поколения с моей мамой. Один джентльменский семейный набор. Одни и те же книги, добытые по блату или за сданную макулатуру. Помню замечательную Надежду Александровну, тёщу Метека, добрейшую женщину, без конца удивлявшую всех невероятными кулинарными достижениями.
В 1996 году Мечислава Вайнберга похоронят на одном кладбищенском участке с тёщей, умершей немного раньше. В девяностые земля на кладбищах стоила несметных денег, семья такими средствами не располагала. С одной стороны, это выглядит почти чудовищно, что для гения не нашлось отдельного места, с другой – я помню, какие были трепетные отношения межу Вайнбергом и Надеждой Александровной, как она ценила своего зятя, как восхищалась им, как заботилась о нём.
С годами, с постижением музыкальной культуры да и вообще жизни, я осознавал, какого калибра личность, какого дарования человек живёт в соседнем подъезде со мной… Мой однокурсник по Гнесинскому училищу, трубач, узнав, что я знаком с Вайнбергом, обомлел и смотрел на меня некоторое время как на небожителя. Немудрено. Ведь концерт Вайнберга для трубы с оркестром – это для каждого трубача ценность непреходящая, а исполнение его Тимофеем Докшицером – постоянный повод для восхищённого изучения. Не забуду, как, пользуясь семейной дружбой, я показывал ему свои первые неумелые композиторские изыски. Он мог бы сослаться на занятость или недомогания – всерьёз говорить о моих сочинения было нечего, но он уделил мне часа два, и каждое его замечание я могу повторить до сих пор. В них было столько доброжелательности и столько тонкости и ума…
Мечислав Вайнберг с дочерью Анной
Жизнь его семьи разломила и стёрла в пыль отвратительная тирания двадцатого века. Дед и прадед его погибли во время Кишинёвского погрома, когда разрушающаяся монархия не нашла ничего лучшего, как сделать евреев виноватыми в своей беспомощности. (Большой привет нынешним поклонникам чёрно-жёлтой идеи, льющим слёзы о никогда на самом деле не существовавшей сияющей православной империи.) Он окончил Варшавскую консерваторию за полгода до начала Второй мировой войны. Мечиславу Вайнбергу предрекали великое будущее пианиста-виртуоза. Но после начала оккупации части Польши немецкими фашистами евреям надо было думать о спасении своей жизни, а не о том, как построить свои карьеры. Он не успел сесть в один из последних поездов в СССР, который тогда принимал еврейских беженцев из Польши и вместе с другими беженцами 17 дней и ночей, почти без еды и питья, пешком добирался до границы Польши с Белоруссией. Его сестра и родители не успели бежать. Больше Мечислав никогда их не видел. На советской границе его записали в паспорте Моисеем. Так многие и звали его до конца дней – Моисей Самуилович. Несмотря на то что его жизнь в СССР не всегда складывалась безоблачно (в 1953-м он был арестован прямо в день первого исполнения своей потрясающей «Молдавской рапсодии» и обвинён в заговоре с целью создания еврейской республики в Крыму), он никогда не был антисоветчиком. Он помнил, что СССР спас ему жизнь, когда никому в мире не было дела до страданий польских евреев. Вот как вспоминает об этом много общавшийся с Вайнбергом композитор Александр Чайковский: «Моисей был большим патриотом Советского Союза и России. Когда мы ругали советский строй, то он никогда этого не поддерживал и говорил, что мы не знаем, что такое, когда страшно, и что именно здесь его спасли. Он никогда не чернил нашу страну, которая его действительно спасла».
Первые годы жизни в СССР Вайнберг учился в Минской консерватории в классe Василия Золотарёва, потом оказался в эвакуации в Ташкенте, где познакомился со своей первой женой, Натальей Михоэлс, дочерью великого актёра Соломона Михоэлса. Там же он написал Первую симфонию, которую отправил на суд Шостаковичу. Это послужило началом их крепкой дружбы, гигантского творческого и человеческого сочувствия, я бы даже сказал, братства. После ареста Вайнберга, когда стало ясно, что хлопоты коллег ни к чему не приводят, что все члены семьи под ударом и срок ни в чём не повинному музыканту грозит долгий, чета Шостаковичей готовила документы на удочерение Виктории – дочери Мечислава Вайнберга и Наталии Михоэлс.
Спасла Вайнберга смерть Сталина.
Несправедливая в своей случайности молва относила Вайнберга к последователям Шостаковича, некоторые даже называли его мини-Шостаковичем, но время ясно даёт понять, что это равновеликие фигуры. И, несмотря на разницу в возрасте, их отношения были равными, полными участия и пронзительными в абсолютности понимания человека человеком, музыканта музыкантом. Очень точно пишет об этом Олег Соболев:
«Хотя Вайнберга долгое время воспринимали как ученика Шостаковича, их отношения были куда более похожи на отношения двух коллег, чем учителя и ученика. Игравшие друг другу свои произведения сразу по их сочинении, обсуждавшие друг с другом свои идеи и вдохновлявшие друг друга на программные составляющие произведений, Вайнберг и Шостакович влияли друг на друга – и тут уж определять, кто в чём был первым, не имеет никакого смысла. Тринадцатая симфония «Бабий Яр» Шостаковича и Шестая симфония Вайнберга написаны почти одновременно, обе выдержаны в ля миноре, обе – пятичастные хоровые произведения, три последние части которых исполняются без перерыва, обе посвящены трагедиям еврейского народа; при этом у Шостаковича в «Яре» прослеживаются мотивы ранних вещей Вайнберга, а у Вайнберга в Шестой – отсылки к Шостаковичу. Значительная часть Пятой симфонии Вайнберга имеет корни в Четвёртой Шостаковича; Десятый струнный квартет Шостаковича – фактически парафраз материала Седьмой симфонии».
Гениальность Вайнберга в том, что постижение его творческого наследия – это настоящее счастье. Счастье долгое, сладостное, на всю жизнь. Он писал почти во всех жанрах, никогда не предавал себя и к каждому движению карандаша по нотной бумаге относился как к священнодейству. Послушайте его симфонии. Все 26… И вы поймёте, что стали абсолютно другим человеком. Послушайте его квартеты, фортепианные сонаты. И вы воспарите над своими буднями так высоко, что уже никогда не сможете сказать об академической музыке глупость или пошлость. Отдайте себе отчёт, что музыку ко многим вашим любимым фильмам, таким как «Укротительница тигров», «Летят журавли», к мультфильму «Приключения Винни-Пуха», написал Мечислав Вайнберг, русский поляк, русский советский композитор, с которым я имел несказанное счастье быть знакомым.
А если вы ещё не слушали Вайнберга, начните с первых тактов Концерта для виолончели с оркестром. И вы уже не вернётесь к себе без Вайнберга. Он будет всегда с вами…