Типичный набор достопримечательностей, осматриваемых в Москве иностранцами, – это Кремль, Красная площадь и… Дом русской моды Елены Пелевиной. Ничего удивительного, учитывая, что «рекламу» её моделям делают блистательная Лайза Миннелли, Мадлен Олбрайт и супруга Альбера Гора, а резиденцию Джорджа Буша-младшего украшает подаренное Ельциным Бушу-старшему панно с небесным покровителем нашего города – пелевинским Георгием Победоносцем. Её приглашали для оформления демонстрационных залов ООН и столичных праздников, предлагали возглавить Институт искусств в Филадельфии, открыть магазины в Париже, завести свой бизнес в Швейцарии и Бельгии. Но она убеждена, что художник, работающий в национальном стиле, как и писатель, создающий произведения на родном языке, не может существовать в отрыве от собственных корней.
– На выставке в Московском музее декоративного и прикладного искусства Вячеслав Зайцев признался, что завидует вам, поскольку при всём прикладном характере вашего творчества вы обладаете мощью живописца, графика и скульптора – в ваших работах всё это удивительным образом соединяется. В сочетании чернёного серебра с червонным золотом, силуэтах костюмов, изгибах складок, в головных уборах угадываются очертания московских куполов и звонниц – столичная архитектура, воссозданная по лоскутку, запечатлённая в ткани…
– Знаете, мне о том же японцы говорили. Им со стороны это особенно заметно. В конце 90-х мой Дом русской моды переехал с Комсомольского проспекта на Китай-город. У меня там раньше пошивочный цех работал, а потом открылся салон площадью 223 квадратных метра – бывшая графская конюшня. Я по японскому гороскопу Лошадь – вот и нашла своё стойло… (Смеется.) И вот сюда-то ко мне прислали делегацию из Академии моды Сугино, в которую входит много текстильных институтов со всей Японии.
Триптих «Кремль» (панно ручной работы) мои гости рассматривали через лупу. От коллекции кукол «Женщины России» пришли в восторг, увидев расшитые древним узором платья. Заявили, что у меня тут не салон модельера, а культурно-этнографический музей – Москва и Россия в миниатюре – и что просто обязаны показать всё это у себя на родине.
Я устроила им экскурсию в храм Христа Спасителя, к отцу Михаилу Рязанцеву – мы с ним в одном классе учились. Его тоже позвали в Токио – лекции по иконописи дизайнерам читать. Отец Михаил сначала не соглашался, говорил: я же не искусствовед, но когда дошло до дела, со своей задачей отлично справился. Ещё бы – он свой храм с нулевого цикла восстанавливал!
– Это была ваша первая поездка в Японию?
– До всей этой эпопеи я в Токио летала с постановкой «Из глубины веков». Осуществлялась она при участии звёзд русского балета и школы моделей Анатолия Кулакова. Мы пригласили четырёх ведущих солистов Большого театра и Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Костюмы на них словно оживали – невероятное зрелище! Это был первый случай в мировой художественной культуре, когда спектакль ставился балетмейстром под костюмы, а не наоборот.
– В вашем творчестве японские мотивы появились?
– Сделала русско-японский вариант костюмов. Была даже такая роспись: спереди Москва, а сзади Токио, ветка такая получилась – дружба народов. Я ведь ещё в институте увлекалась японской темой, очень любила здешнюю живопись – Утомару, Хокусая. Все эти тончайшие переходы красок, растяжки цветовые! Такая же цветовая обобщённость нравилась мне у Билибина. Голову ломала: что между ними общего? А три года назад узнала, что Билибин ездил учиться художественной технике в Японию!
С местными художниками, преклоняющимися перед всем рукотворным, мы говорим на одном языке. Это разговор двух близких душ. Вокруг сплошная глобализация и американизация, которая просачивается на экраны и на моду влияет. Бейсболки, футболки, джинсы – полная обезличенность! Японцам это не нравится. К американцам здесь относятся более чем прохладно. А вот любовь к России и нашей культуре у них в крови. Они песни наши знают, «Подмосковные вечера» поют, обожают русскую древность и фольклор.
Местные дизайнеры очень тонко схватили суть русского стиля. Он не в слепом подражании этнографическим моделям, а в деликатном использовании народных мотивов даже в авангардной моде. «Русская мода – самая целомудренная и содержательная, это часть вашей духовной культуры», – говорили мне японские коллеги. Я прилетела в Токио, чтобы это доказывать, а японцы преподали мне урок объективного знания всеобщей культуры. Из Японии всегда возвращаюсь другим человеком, словно в храм сходила.
– Говорят, что от одного взгляда на ваши работы исчезает головная боль, приходит в норму давление. Сами вы чувствуете целительное действие искусства?
– Я не только на себе его ощущаю, но и на мамином примере. Ей 84 года, один глаз практически не видит совсем, другой – только наполовину. И вот она с таким слабым зрением изумительные вещи создаёт, просто диву даёшься: что искусство с человеком делает! У неё уникальная авторская техника – нарезает ткань полусантиметровыми квадратиками, клеит их на основу из двустороннего скотча и собирает картину, как будто мозаику выкладывает. Мы с мужем в Ивановской области сейчас живём, в Москве бываем наездами. Приезжаем, а нас сюрприз ждёт после трёхмесячной разлуки – 19 работ красоты неописуемой!
– По Москве скучаете?
– Местные жители спрашивают: «Как вы могли уехать из столицы, бросить высший свет?» А я им отвечаю: «Для меня высший свет тут у вас». Живём, как на хуторе: из дома виден храм, речка ›лнать изгибается кольцом и через два километра в Волгу впадает. Дятел выдолбил в доме дупло. Ласточки свили гнёзда под крышей. Совы по ночам ухают. Каждый вечер бегаем – закатами любуемся. Муж Володя кричит: «Сюда смотри!» А я ему: «Нет, ты вот туда смотри, какая красота!»
– Жизнь на природе отражается на творчестве?
– Такое пробивается изнутри, невозможно передать! Я взялась за перо. Сначала рождались отрывки событийно-репортажного плана. Ладно, думаю, буду писать мемуары. А на деле получилась художественная проза на 500 страницах! Хочу издать книгу к осени. Мне кажется, я в ней больше выразила себя, нежели в прикладном искусстве. С годами на многие вещи начинаешь смотреть иначе, тоньше понимать людей. Пишу обо всех, с кем общалась, кого пропустила через свою душу – про Пугачёву, Ельцина, Зайцева, Кадышеву… Мужу дала почитать, а сама сделала вид, что ушла. Слышу: дикий хохот, потом – тишина. Выходит весь в слезах… Там много всего намешано: есть весёлые моменты и очень печальные.
А ещё – это состояние одухотворённости, энергетической подзаряженности местной красотой заставило меня заняться керамикой (думаю в Манеже выставку устроить) и взяться за кисть. Стала маслом писать, хотя никогда раньше этого не делала. Специалистов по прикладному искусству учат рисовать акварелью, темперой. Мне это знакомо, а вот масло пришлось осваивать. Купила холсты, краски, мольберт. Рисую близких, друзей, людей, которых люблю: батюшку, матушку. Батюшка такой колоритный – с бородой. Интересуется восточной поэзией. А вокруг такие пейзажи! Встаёшь утром: Боже, ещё один день, ещё одна радость.
– Откуда у вас – художника, работающего в авангарде современной моды, – такая тяга к природе, национальной основе?
– Знаете, я и сама над этим задумывалась. Видимо, причина в нехватке природно-национального начала, оторванности от корней своих. Я родилась в семье дипломатов и провела детство в Северной Африке – Ливии, Алжире, Тунисе, где тёплое ласковое Средиземное море... Уже тогда, в конце 50-х, все блага цивилизации: отдельный коттедж, машина. Казалось бы, что ещё людям надо для счастья? А родители в часы досуга говорили о доме, песни пели русские, и такая тоска в них чувствовалась – не передать словами.
Мама у меня – девчонка-бирюсинка с реки Бирюсы, папа из Ивановской области – есть там такой городок Родники. Да названия-то какие душевные! Так вот и родилась во мне тяга к фольклору. А ведь он в изменчивой моде и есть то вечное, что остаётся навсегда. Мне кажется, только фольклор может как истинно мощное начало и поддержать, и духовно оздоровить человека, подарить ощущение праздника.
И если в моих работах это сохранилось – не как этнографическая реплика, а как радость народная, переосмысленная художником, тогда я бываю довольна и считаю, что сделала действительно доброе дело, которое, может быть, останется и во времени, хотя специально такой задачи перед собой никогда не ставлю.
Беседовала