Дмитрий Семёнов, Москва, 17 лет
* * *
Сегодня зима. Завтра зима. И послезавтра тоже зима.
Сокращалось дыхание, уменьшалась частота сердечных сокращений, температура тела становилась равна температуре окружающей среды, замедлялся обмен веществ. «Не спи», – уговаривала себя Алина.
Под ногами хрустел снег, а может, это были её кости. Алина пробиралась через сугробы, которые не расчищали уже два месяца. Девственного слоя снега ещё не касалась нога человека, да и некому было его касаться – почти все люди в спячке. Зима давно потеряла свой смысл и стала навязчивой, давящей и суровой. Алине казалось иногда, что Москва – это самая большая деревня, усеянная панельками-близнецами, полная берлог-близнецов и русских людей-близнецов. Сейчас эта деревня покрылась снегом и почти стала с ним одним целым. Алина сиротливо пробиралась по улице и вдыхала воздух, заражённый вынужденным одиночеством. Был день, но холодное солнце уже садилось. Алина проверила фонарик в кармане. Фонари не зажгутся, им не для кого зажигаться. Почти за горизонтом извергались дымом бело-красные трубы ТЭЦ – они грели берлоги, вопреки всему. Этот дым густой абстрактной фигурой растекался по небу.
Ещё два дома – посчитала в голове Алина, потом посчитала, сколько осталось дней до первых проснувшихся – сколько дней ей ещё нельзя спать. В подбородок впивался белый пуховик – её униформа. Алина взбежала по обледеневшей лестнице к подъезду. Потом опасливо дотронулась до чёрного, ещё тёплого комка под навесной крышей и убедилась, что тот живой. Заверила себя, что никакое существо не может выжить без еды на таком морозе, если даже люди вынуждены впадать в спячку. Определила этот комок как кота, но предпочла не делать однозначных выводов. Оно жалобно издало звук. «Должно быть, мяукнуло», – подумала Алина и сердобольно взяла того на руки, набрала по памяти код и ввалилась внутрь, выдыхая густой пар. Она поделилась с подъездом теплом, хотя скорее он забрал его без спроса. Девушка в белом пуховике прислонилась к стене, которая облупилась зелёной краской, от холода и страха прикосновений. Алина постаралась отогреть существо в руках, то непонятливо мяукнуло снова, видимо удивившись теплу. Она стянула зубами перчатки и трясущимися руками достала из кармана большую связку ключей. Потом осмотрела лестничную клетку, выбирая, с какой берлоги начать осмотр.
Алина работала в МККС (Московский Комитет Контроля Сна). Обходила днями квартиры, те еле дышали бытовой жизнью, зимой становилось в них вдруг очень тихо. Она следила за показателями сна и вела статистику шатунов, чтобы тех потом отлавливала уже другая служба – в чёрных пуховиках. Алина закрыла за собой массивную дверь, предварительно натянув на сапоги бахилы, сверилась со списком и прошла в спальню Валентины Сергеевны. Измерила температуру в берлоге, та оказалась в норме. Женщина лет семидесяти пяти свернулась на узкой кровати. Валентина Сергеевна была для Алины чуть ли не самым близким человеком, хоть и ни разу не говорила с ней по-настоящему. Алина рассказывала Валентине Сергеевне, как она замёрзла, как хотелось спать и как было одиноко. Потом Алина сама утешала себя голосом Валентины Сергеевны, и становилось немного легче. Девушка натянула маску и медицинские перчатки, собралась измерять давление спящей, но вдруг поняла, что в комнате было слишком тихо. Она и не ожидала ничего услышать, но насторожилась. Прислушавшись, неестественно согнулась перед кроватью и поняла, что перед ней уже не Валентина Сергеевна. Алина опустилась по стене на пол и безразлично наблюдала, как кто-то истерически бегал по комнате, проверял биение пожилого сердца (точнее, его отсутствие), пока не поняла, что это была она сама.
– Я умерла, – прошептала Валентина Сергеевна.
Тучный вздох. Алина сняла одной рукой маску, достала рацию другой и выговорила, нажав на ней кнопку:
– Труп в 16 й, сороковой дом.
– Принято, – мужским голосом ответила рация спустя пару секунд.
В следующей берлоге одиноко спал мужчина за сорок. Его тело в оцепенении выглядело почти мёртвым. Чуть приглядевшись, Алина обратила внимание на то, как его лицо обросло человеческой шерстью за время спячки. Борода и усы уже почти поглотили расслабленный рот. Алина опустила взгляд на отощалое существо в руках. Подумала, что то, должно быть, хочет есть, и зашла на кухню, как на свою, собравшись рыться во внутренних органах холодильника, но там не оказалось ничего, кроме водки. Из комнаты что-то зарычало. Алина притаилась сначала, судорожно захлопнув холодильник, но потом поняла, что, спрятавшись в углу, ничего не добьёшься, затаила дыхание и выбралась в коридор, вооружившись кухонным ножом. Про существо она забыла, и то резко куда-то делось. Прямо на неё смотрел злобно и даже почти яростно медведь. Он постоял так с минуту, рыча, и пустил из морды слюни на паркет-ёлочку. Алина стояла неподвижно, вцепившись в нож. Потом медведь, видимо, соскучился и уполз обратно в свою холостяцкую комнату. Алина сразу подумала о том, что во время следующего обхода пропустит эту берлогу, прислушается к двери из подъезда и поставит в бланке галочки, нарушив протокол. Судя по звуку, медведь драл когтями обои, и, видимо, очень увлечённо. Звук резко стих, Алина выпустила из рук нож, сжала существо и покралась к выходу, зная, что нельзя тянуть время. Она упорно боролась с желанием поднять взгляд с пола на комнату медведя, но интерес всё же победил в этой схватке – в комнате всё так же беспробудно лежал бородатый мужчина, не сменив позы.
«Сдам берлогу на зиму» – хотела быть прочтённой надпись, приклеенная цветной бумажкой к стене подъезда. Она особо не пользовалась спросом, ни один телефонный номер не был оторван. Алина поднималась всё выше, в кармане звенела связка ключей. Отперла следующую квартиру. Та звалась «№ 48». В прихожей аккуратно выстроились в ряд пять пар весенней обуви (зимняя теперь не в ходу) – две взрослые и три детские. В этих четырёх стенах бетон смешивался с несколькими поколениями людей, обычно это называют домом. Алина вышла на балкон чужой берлоги. Своей берлоги у неё ещё не было, хотя и что спящие за её спиной люди – владельцы этой берлоги, она точно не знала. Окна запотели от тепла внутри, вернее, от холода снаружи, Алина открыла одно из них, в лицо ударил морозный ветер. Термометр, прилипший с внешней стороны дома, показал –56. Алина не понимала, почему глобальное потепление зовётся потеплением, если для зимней Москвы оно было глобальным холодом, – она не любила вдаваться в подробности. Сонно зажглась сигарета, и сделался глубокий ядовитый вдох. Дым отравлял не только лёгкие, но и мозг, вытесняя из того все нежеланные липкие мысли. За окном стемнело, ни в одной из берлог не горел свет, и столица превратилась в один большой снежный ком.
Алина бросила окурок вниз, посмотрела, как он пропадает, рассыпаясь на яркие искры. Следом за окурком с 7 го этажа полетело её тело, его тоже поглотил снег. Осталось ещё что-то, что он не поглотил? Бросило в жар. Она начала стягивать с себя белый пуховик, за ним всю одежду. Вещи утонули сразу. По голой коже пробежал холод, который, впрочем, скоро стал привычным. Алина ещё пыталась выбраться, снег ещё пытался утащить её, как болото, только страшнее, потому что у болота всегда есть дно. Окостеневшая Алина огляделась, хватая ртом воздух, голова уже почти ушла под зимний пепел. Вокруг не было абсолютно ничего, кроме снега. Не было сил даже кричать, даже просто выдохнуть, и в конце концов тело просто расслабилось. Тонуть стало легче.
Алина дёрнула головой. Потёрла жадно глаза, сонно слипающиеся. Развернулась и вышла на лестничную клетку, напоминая себе под нос, что спать нельзя. Она ещё не поняла, что не закрыла окно. Семья из берлоги № 48 так и не поймёт, почему они не проснутся, а берлога не поймёт, откуда у неё так быстро появятся новые жители. Видимо, кто-то всё же прочитает новое объявление в подъезде.
Алина вышла из панельки в уже почти кромешную темноту улицы, за спиной стояла бронированная машина скорой помощи, за рулём которой сидел лысый насупившийся мужчина. Он, заприметив Алину, кивнул – не как доброжелательно кивают соседям, а скорее инстинктивное подёргивание головой, хотя он тоже был соседом Алины. Соседом по Москве. Соседом по бессоннице. Алина еле заметно кивнула в ответ, когда за спиной пиликнул домофон и подъезд выпустил ещё двух рабочих в красных пуховиках, несущих тело Валентины Сергеевны. Девушка проводила их взглядом, пока машина не сдала назад и не выкарабкалась из двора. Скорая не включала сирены, даже если очень спешила, и неслась по городу в полной тишине, она лишь раз прогудела на прощание и скрылась за углом. Этот звук ещё долго стоял в ушах тихим эхом. На снегу остались следы широких шин, Алина, смотря на них, задумалась, оставила ли после себя какой-то след Валентина Сергеевна, и стала вглядываться сильнее в слишком однородное чёрное небо в поисках звёзд. В одном из сотни тёмных окон вдруг зажёгся тёплый свет. Алина подняла голову и увидела перед единственным светящимся в темноте окном уже знакомого медведя, тот помахал ей лапой, показалось, что даже дружелюбно. Она сильнее прижала к себе существо. Наконец в голове всплыло правильное имя для него, Алина даже удивилась, как не додумалась раньше, – Вера. Каждый должен во что-то верить. Алина верила в весну, потому что знала, что ничто не вечно – и зима тоже не вечна.